Ложь! К тому же очень наглая, неприкрытая и даже беспринципная. Нет тут никакого особого секрета, тем более в приготовлении того простого пойла, которое я уже минут пять разгоняю для нас.
— Какие планы, Петруччио?
Для начала было бы неплохо избавиться от унизительных прозвищ, а там, как говорят:
«Посмотрим!».
Хотя кто я тут пока, чтобы отвешивать такие советы. Сергей в них точно не нуждается.
— Хотим совершить небольшой круиз по местной речке.
— Чего? — он перегибается и заглядывает через мое плечо.
— Когда Тузик поправится и окрепнет, я планирую вплавь спуститься, — поворачиваю голову и сталкиваюсь глазами с пытливым взглядом озабоченного нашим будущем с Антонией отца, — официальным и законным способом, конечно, обогнуть местное подобие Золотого кольца, посетить шлюзы…
— Шутишь? А-а-а, мне на это все равно. Радует, что жизнь лениво не прозябаешь. Ну, что там? — Смирнов водит носом, инспектируя финальную стадию.
— Все готово.
— Не пропадешь, мужик. Чашки там, — кивком указывает на ящик.
Нашел себе бесплатную прислугу? А впрочем, хрен с ним. Пусть считает, что победил меня и наслаждается своим триумфом, пока я это разрешаю.
Когда спускался по лестничным ступеням и шел на вызов в виде колючего щелчка по уху, затем старался угодить, для чего пахал возле газовой конфорки, уверенно размешивал, внимательно следил за смуглой пенкой, то даже не мог себе представить или предположить, что в абсолютной тишине буду глушить уже вторую чашку кофе, рассиживаясь за большим столом по правую руку от подозрительно спокойного, немного все же сонного хозяина этого большого дома.
Смирнов основательно помалкивает, зато ритмично, через определенные строго установленные периоды времени, обхватывает ручку чашки и прикладывает кромку к своим губам. Он отпивает, поджимает, как будто даже втягивает внутрь, губы, катает в полости горячую, немного даже обжигающую жидкость, а затем глотает, прикрывая почти стеклянные глаза.
— Спрошу, наверное, еще раз. Какие планы, Велихов? — он двигает по столу опустевшую посуду, внимательно следит за вращением и следом, который оставляет его чашка.
— Э…
— Завтра воскресенье. Выходной в конторе, я прав?
— Да.
— Чем намерен заняться?
Ну, как же так сразу? Похоже, Сергей решил мне выписать наряд вне очереди, поэтому интересуется не занята ли пока вакантная позиция.
— Подскажите, что я должен Вам ответить? Тогда я буду лучше понимать, как мне стоит подстроить свои планы, — опускаю взгляд и рассматриваю свои руки, пальцами вцепившиеся в мелкую кофейную посуду: одной я перебираю обод маленького блюдца, а второй в противоположную сторону вращаю свою чашку, стоящую на нем.
— Иди спать тогда! — внезапно спрыгивает со своего места и пару раз прикладывает ладонью по моей спине. — Утро вечера мудренее.
Я кашляю и столько же раз наклоняюсь над столом, сплевывая остатки кофейной пыли.
— Спокойной ночи, — неразборчиво, но все же узнаваемо, мычит Смирнов и, вальсируя, медленно выходит из кухни. — Выключи свет, Петруччио.
Это что в данном случае означает? По-моему, здесь все очень очевидно и довольно просто. Папаша дал мне свой зеленый свет, не спрашивая разрешения собственной дочери. Сергей выступил гарантом того, что Тонечка не взбрыкнет и приласкает обиженного невниманием меня? Этим действием он показал, что ничего не имеет против того, чтобы я поднялся в комнату Антонии и там…
— Велихов! — где-то, по-моему, в просторном холле, я слышу грубый голос мужика, две минуты назад пожелавшего мне «спокойствия» и «счастья» с его младшей дочкой.
А теперь что ему не так?
— Да? — сползаю со своего места и иду на голос, который назвал мою фамилию.
Вероятно, я слишком быстро перебираю ногами, потому как завернув за угол, тут же упираюсь носом в смеющееся лицо засыпающего на ходу отца.
— Цыц, парень! Не так быстро, — все так же резко Сергей выкидывает руку, прошивая пространство над моим плечом и, посмеиваясь, издевательски сообщает. — Гостевой домик с комфортом оборудован специально для случайно завернувших в мою гавань гостей всех марок и состояний. Воспользуйся выказанным гостеприимством, мальчик, и дай покой плохо чувствующей себя цыпе. Иди туда! — направление дополнительно указывает пренебрежительным кивком.
Он, что ли, сука, издевается?
— Сергей Максимович…
— Дом под сигнализацией, Буратино. Последнее сказал лишь для успокоения своей совести и для любезного предупреждения крысенышу, которому, похоже, архитектурный план ничто. Не думал, — а в этом месте он громко фыркает, но тихо и довольно грязно матерится, — твою блядь мать, что когда-нибудь придется набирать пресловутые шесть цифр, которые стал даже забывать, чтобы взвести курок на пульте в полицейском управлении. Патруль прибудет очень быстро, Петя. Не подводи своего отца. Это ведь не поражение, а всего лишь вынужденная мера. Иди туда, козел, во двор, согласно заданного мною вектора. Знаешь, что это такое?
Не отвечаю, зато киваю согласительно, прищурив один глаз.
— И, засранец, не драконь меня на ночь глядя, этого совсем не надо. Завтра будем разговаривать. Лады?
Суечусь глазами, прожигаю взглядом, пытаюсь даже достучаться, посылая в его сознание свои беззвучные флюиды:
«Ну, как же так? Сережа, ты ведь был когда-то тоже молодым. Ты ведь знаешь, вероятно, до сих пор в игре и в то самом курсе, что такое жажда обладания, плотский голод и безмолвный холодный вакуум, когда душа на все, что есть, стоически молчит, не отзывается на окружающую среду, но просит исключительно ее объятий, желает быть с ней рядом… Достаточно просто полежать с тем человеком, к которому тянет так, что ты готов на все!».
Это страсть? Одержимость? Или наваждение? А я, увы, психически больной?
— Сергей Максимович…
— Бля-я-я, ты меня задрал. Вали, пожалуй, на хрен. Выход тоже там, — опять кивает в ту же сторону, в которую раньше с улыбкой на лице мне указал.
Вздыхаю, опускаю плечи и все же разворачиваюсь, чтобы проследовать к входной двери.
— Спи спокойно, Петя.
Я торможу и сцепляю зубы, безмолвно успокаиваю себя и про себя же посылаю несговорчивого и принципиально папашку на большой и жирный «на хрен».
Свежо на улице — май месяц, еще не лето; а в гостевом домике — я как-то о таком запамятовал, если честно — уже кем-то включен теплый свет? Подсуетился беспокойный папа, решил избавить от позора дочь и выпроводить из большого дома незадачливого, случайно затесавшегося ухажера.
«Не страшно!» — закладываю руки в карманы джинсов, присвистываю и подскакивающей походкой подбираюсь к двери в импровизированную гостиницу на огромной площади, выступающей в роли приусадебного участка весьма широкого двора.
Дверь, конечно же, не заперта, я сильно, даже нервно, дергаю полотно и стремительно просовываюсь только мордой внутрь. Ну что ж, и тут жить тоже можно, хоть одинокая кровать и ждет меня, раскинув одеяло, словно высунув язык в попытках поиздеваться над тем, кому это гостевое место уготовано.
«Охренительно комфортабельно, тепло и весьма гостеприимно, господин Смирнов. Но это вынужденное и временное неудобство мы с легкостью переживем» — брякнул в голове и тут же проглотил язык.
Антония на следующей неделе переедет ко мне! Обсуждению не подлежит — все решено и уже вступило в силу. С притиркой у нас вообще проблем не будет. Мы ведь с ней ютились некоторое время вместе и не подрались за вечно занятую ванную, за неопущенную крышку унитаза, и нахальное спанье по диагонали, зато резвились от всей души, и никто нам не мешал и не указывал, как жить, и где, с кем и когда душа скулит, рядом находиться, чтобы просто поддержать морально или физически.
«Тосик с распахнутыми ножками восхитительно хороша и, чудо как, похотлива» — скалюсь, подкатив глаза, вспоминая наше совместное с ней время.
Сон после охренительно бодрящего, по-видимому, исключительно меня, напитка как будто бы рукой сняло или шершавым языком слизало. Прохлопываю свои карманы на предмет завалявшихся сигарет и зажигалки. Я выкурю одну, а там глядишь, немного полегчает и накатит грусть-тоска, которая успокоит, сморит и заставит, наконец-таки, придавить щекой прохладную подушку.
