— Как вчера с девочками посидели? — мама переключается на другую более веселую волну.
— Было круто.
И как будто все!
Было очень круто, но, увы, недолго. Кому-то детвору срочным образом понадобилось покормить, кому-то завтра слишком рано вставать, чтобы подоить, например, страдающую за бычком корову и подкрутить хвосты кобылам, пощупать козье вымя и заглянуть в жестокие глаза мужчины, которому на доморощенного, хоть и с дипломом, животновода совершенно наплевать; у кого-то внезапно организовались дополнительные курсы и подкасты, а кто-то на свидание со своей очередной симпатией или любовью побежал, а кому-то было откровенно скучно — это я о себе. Мне не понравилось, но для мамы:
«Было очень круто!» — киваю головой, подтверждая свой ответ и отсутствующий рассказ.
Мужской стриптиз, о котором я организаторш этого балагана просила, почти умоляла, плакала, вырывала волосы на всех местах, и только что на коленях не стояла перед старшими так называемыми подругами, так не оплатили и, соответственно на мой последний свободный незамужний вечер так и не подвезли мясное тело, за поясок трусов которого я могла бы денежку заложить, отдав по упругим ягодицам звонкого леща. Зря глупая готовила разменные купюры и смягчала кожу рук питательным жирным кремом. Все было обыденно и довольно пресно:
«Хи-хи, ха-ха, да о-хо-хо! Прелестно, колоссально и железно!».
Почти словарь небезызвестной Эллочки, на который любит Велихов ссылочки, подмигивая, давать. Так что, нечего рассказывать, кроме как обсудить наряды, в которые облачилась наша доблестная рать. И то, и то… Если уж откровенно, там тоже особо нечем хвастать или копировать лекало, чтобы себе подобное на очередное сборище по быстрячку спаять.
Зачем я согласилась и для чего туда пришла? Вопрос как будто в никуда, но все же хотя бы для себя я поясню поступок, на который вполне сознательно пошла. Мои сестры, потом хорошие знакомые и магазинные смешливые подруги решили устроить мне прощание с так называемым девичеством, о котором я их не просила, потому что с девичеством, о котором речь зашла и пресловутой девственностью, с которой некоторые носятся, как дурень с деревянной ступой, простилась давным-давно, особо не задумываясь о последствиях. Отметилась «Антония Смирнова» на всех фронтах. Нет у меня девичества, зато есть точный расчет и особые жизненные понятия. Но, видимо, в силу своих тактичности или бестактности, взрослости или все же любопытства и инфантильности, умудренности или предприимчивости и слабенькой надежды на полностью раздетого раскачанного мужика не смогла организаторам в своем визите отказать. Последнее — конечно, дурость, за что зеленой скукой огребла. Вот и вышел такой себе вечер воспоминаний, безобидных подколов, шутливых издевок, подзуживаний, провокаций и заигрываний, который, хоть и душно, и по установленному протоколу, но все-таки прошел на определенное «ура». По крайней мере, некоторые уж точно сильно веселились. Дашка, например, была словно сама не своя, хотя ни разу не подняла бокал с шампанским за мое здоровье или здоровье будущего мужа, но пока еще счастливого жениха.
Мой Егор… Мой? Мой — определенно!
Прикрываю на одно мгновение веки, вспоминая в каждой черточке его спокойное лицо, добрые глаза, подкупающую искреннюю улыбку, сильный образ в целом, большие и уверенные руки, теплые, иногда горячие, и слишком тонкие, как для мужчин, кисти, вытянутые, как будто идеальные по форме пальцы с розовой ногтевой пластиной и его губы, шепчущие мне на ухо:
«Ния, милая, выходи за меня!».
Завтра я стану женой прекрасного, достойного и хорошо воспитанного человека, уважающего своих родителей и любящего меня…
— Какие планы на сегодня? — мама возится в своей сумке в поисках, по всей видимости, носового платка.
Никак истерику не прекратит, то и дело всхлипывает и причитает:
«Как все очень рано, как всегда несвоевременно и слишком неожиданно. Ты такая молодая… Все-все! Я сейчас успокоюсь».
Три месяца — это, если на секундочку — прошло, после предложения и моего ответа на дне рождения Егора. А вот о том, что произошло между мной и Буратино в тот же вечер в мужском туалете ночного заведения, я предпочитаю не вспоминать, наивно полагая, что это мне, находящейся под чем-то нехорошим приснилось, привиделось в кошмарном сне.
Нет-нет, вроде бы ничего такого, но все-таки иногда, когда я маюсь от бессонницы или допоздна засиживаюсь в соцсетях, несмолкающая память вознаграждает меня картинками того, как Велихов нагло трогал, обнимал меня и терся своей небритой рожей по моим щекам, вискам, шее, ключицам, пропитывая своим алкогольно-шоколадно-цитрусовым ароматом, щекотал собой, посмеивался сам и заставлял меня стонать от того, что делал.
Что я натворила? Это ведь была измена, дешевое предательство, за которое предусмотрена жестокая, лишающая жизни кара, глупое поведение, провоцирующее мужика или… Нет! Нет, конечно. Петька был навеселе, от него тянуло сигаретами и алкоголем, как от молодого винного бочонка, стоящего на нижних полках где-нибудь в подвальных помещениях Прованса в сезон сбора виноградных лоз для будущего дорогого пойла, а я была расстроена и зла, когда неожиданно для самой себя сложила два и два.
Это он? Он разобрался с моей «Перчинкой», он подсунул те бумаги папе, он разорил меня, закрыл счета, заставил платить, спуская состояние, которое я накопила на неминуемый черный день, странным образом наставший, когда я не смогла зайти на до этого момента финансово стабильный сайт для того, чтобы обновить список заказов от постоянных, коих довольно много оказалось, недовольных своей интимной жизнью, жаждущих постельных приключений и страдающих от недостатка ласки и животного секса клиентов? И я тут же встрепенулась, отойдя от первого шока, расправила плечи, гордо выставив свою не слишком полную грудь вперед, осмелела, нахально пнула дверь в мужской туалет, в котором он трусливо скрывался от ответственности и задала ему вопрос, как говорится, прямо в лоб, не предоставляя времени для перегруппировки с целью организации контрнаступления:
«Откуда ты взял то, что в качестве своего эксклюзивного подарка для Егора преподнес?».
Велихов пьяно хмыкнул и вдруг зарылся носом в мои волосы. Он там шипел, с кем-то даже разговаривал, прикусывая макушечную кожу и облизывая проборы, которые лично и разворошил, затем громко цокал, чем-то даже возмущался, резко щелкал, словно языком подстегивал упряжную лошадь, стонал и вместе с этим задушенным как будто мертвым голосом умолял меня заткнуться:
«А не то… А не то… У-у-у, Смирнова! Какая разница, где я взял? Купил в специализированном магазине! Боишься, что Егорыч не в те дырочки протянет стремена?».
«Что-о-о? Ты вообще в своем уме, осознаешь, что лепишь? Что еще придумаешь? Чего ты хочешь? Придурок!» — шептала и мелкой скользкой гадиной извивалась в его руках.
«Выходи за меня, выходи за меня, выходи за меня. Последнее предложение, Ния. Окажи мне честь, крошечка-картошечка» — пьяно брякнул или специально сболтнул мой псевдоним в том чате. — «Ну? Что скажешь? На колено не смогу стать, боюсь, что с грязного пола по объективным причинам уже не поднимусь, да и кольцо тебе не захватил, но с последним мы что-нибудь придумаем. Из фольги слюной спаяем! А?» — он сильно прыскал и, как психически больной, хихикал, раскачивался и цеплялся пальцами, словно крюками полосовал мое тело или за меня, как за тонкую соломинку, хватался, как будто с чем-то нехорошим боролся или стихии, как умел, противопоставлял себя, или просто выживал в том, что лично и затеял. — «Тузик, что на это скажешь? Я не Мантуров — и слава Богу, не долбаный Егорыч, не святой адвокатишка, который терпеливо ждет твоей ласки и какого-то решения: облагодетельствует или так, на все четыре стороны, пошлет. М-м-м! Я не дам тебе ненужное время на раздумья. „Да“ или „нет“? Здесь и сейчас! Согласна? Мы поженимся? Слабо тебе мне свое громкое „да“ сказать? Новое пари! На спор, Ния! Слабо? Слабо, да? А ну-ка, подключайся и повышай мою ставку» — через задушенный смех повторял то, что каждая девчонка мечтает хотя бы раз в жизни услышать и тут же грубо опошлял свои слова. — «Будь моей женой, а не этого придурка… Ния, выходи за меня!».
