Вручить сейчас? Или до третьего тоста подождать? За что, как правило, пьют, поднимая третью рюмку, одергивая задранные на коленях брюки? Если память мне не изменяет, то за любовь и прекрасных дам, которые всего достойны.
— Поздравляю! — резво спрыгиваю со стула и братаюсь с Егорычем, встречаясь жестким взглядом с глазами насмерть перепуганной Смирновой. — С днем рождения, старина.
Подмигиваю ей и шепчу губами, не произнося ни звука:
«Все будет хорошо! Скажи ему „да“!».
Тонька странно округляет рот, словно видит что-то адское перед собой, мельтешит глазами, дергается и пытается вытянуть зажатую Мантуровым свою ладонь. Она шипит и резво крутится.
— Его-о-о-р, — скулит, изображая почти вселенского масштаба скорбь на своем сегодня очень кукольном лице.
Спокойное, как для ночного заведения, место, услужливые официанты и достойный стол, шутки, тосты, непрерывно и без остановки сыплющиеся на виновника торжества; перемигивание сестриц, их частые отлучки в то место, в которое они ходят только группками; наши вдохи-выдохи и вздохи, грубый мат и язвительное хихикание, но лишь когда девицы покидают нас; громкий смех, легкое толкание и пожелания «здоровья и всех благ» — мы очень четко соблюдаем протокол и ведем себя, как подобает, закусываем, общаемся и выпиваем, да только спокойный Ярослав держит горло на суше и в тепле, потому что непредусмотрительно прибыл в это заведение на своей машине, как карга на дорогой метле. А вот на третьем тосте, как себе и обещал, я наконец-таки передаю через весь праздничный стол пакет с мигающей радиоактивной опасностью для особо посвященных в это дело эмблемой, которая, как и было задумано, не скрывается от въедливых и пытливых глаз маленького злобного зверька. Антония сверкает не разглядел, увы, какого цвета глазом, скрипит зубами и очень сильно сжимает ручки в кулачки, а я, естественно, замечаю побелевшие костяшки и дрожащие тонкие фаланги, перебирающие внутреннюю часть ее кисти.
Что так девочку задело? Память, видимо, еще жива, а сама «маман» тоскует за погибшим детищем, за своим прибыльным интимным делом? Или ей невыносимо осознавать то, что сей подарок был приобретен в ее, увы, теперь закрытом магазине, а возможно то, что подношение в некоторой степени касается ее.
«Не забыть расспросить Мантурова об ощущениях после жесткого перепихона, который будет после того, как он облачит кобылку в кожаную упряжь» — мысленно зафиксировав простое напоминание, повиливая бедрами и бубня какую-то херню себе под нос, я неохотно удаляюсь на долгожданный перекур.
Ну, слава Богу, я один! Уперевшись задницей в подоконник в мужском туалете, потягиваю ядовитый никотин и наслаждаюсь дымом, который через ноздри выпускаю. Причмокиваю громко, пощелкиваю языком и, зажав сигарету между средним и указательным пальцами, вытаскиваю ее из своего рта, чтобы скинуть пепел в банку, подпрыгивающую рядом от моего задушенного смеха, который я транслирую, словно затянулся чем-то нехорошим, что вызвало чересчур нездоровую эйфорию у потребителя запрещенного товара. Щурюсь, нахально ухмыляюсь, плотоядно облизываюсь, снимаю с губ осыпавшийся и прилипший к слизистой табак, пьяно передергиваю плечами и тут же прыскаю от смеха, вспоминая, как Тузик тявкала, что:
«Мой подарок слишком пошлый, к тому же никому не нужный, очень грубый и совсем не современный».
Она так истово нудела, наигранно почти рыдала и всячески пыталась оскорбить меня: то я ни черта не догоняю — «деревянный мальчик и трам-пам-пам» — что это вообще такое; то я бестактный и грубый друг, который решил поиздеваться над ее Егором, то я чертов балагур, который принял декорированную шлейку для большой собаки, типа какой-нибудь овчарки из французских Альп, за товар для постельных игр взрослых теть и дядь. Она отчаянно хотела выставить меня чокнутым придурком, а в результате сама смешно смотрелась, а после неосторожных слов сестрицы о том, что в ее интимном магазине наверняка такие штучки тоже есть, когда вся доблестная ватага количеством не больше двух уродов — Мантурова и Горового — одномоментно повернула свои лица к ней в надежде послушать умные рассуждения или жалкое подобие отмазки от того, что ей предписала подруга по семейному гнезду, Смирнова сникла и лицом и речью, и в кои-то веки, надеюсь, что навечно, проглотив язык, заткнулась. Курю и выражаю слабую надежду, что сникла навсегда или до нашей новой встречи.
Дверь в накуренное мною помещение вдруг открывается и пропускает «ого-го воинственную как» Смирнову.
— Ты… — шипит Антония, направляясь очень четким шагом ко мне. — Ты… — выставляет указательный палец и тычет им мне в грудь. — Черт…
— Это мужской туалет, Ния, — через зубы, сжимая сигарету, говорю.
— Выйдем? — оглядывается по сторонам, тут же замечает свое отражение в зеркале, одергивает слегка задравшееся на бедрах платье и поправляет колечки красиво — чего уж тут о чем-то говорить — уложенных коротких волос.
— Мне и здесь неплохо, — ухмыляюсь. — Чего тебе?
— Что ты себе позволяешь? — через зубы произносит.
— Ничего такого. Разве что сигаретой девочку не угостил. Желаешь присоединиться? — одной рукой протягиваю ей пачку, а ладонью второй похлопываю по подоконнику, разыскивая зажигалку.
— Я не курю, — бросает беглый взгляд еще раз в зеркало и тут же перекрещивает руки на своей груди. — Велихов!
— Угу? — вынимаю сигарету изо рта и снова убираю пепел. — Что, злобный Тузик? Я весь внимание. Так сосредоточен, что даже страшно. Чего тебе, маленький щенок?
— Что это за… — вижу, как смущается, как отчаянно подбирает подходящие слова, как следит за тем, как в общем смотрится, как держится неоперившимся молодцом. Она старается, да только все без толку. Смирнова повержена своим же оружием. Ее разрекламированный ею же, как это ни странно, ходовой товар попал в те или, увы, не в те большие руки. О последнем узнаю позже, когда мой деловой партнер поделится со мною впечатлениями о ночи, в которую он с Тонечкой опробует все эти кожаные поворозки и колечки. И все же маленькое уточнение: если Мантуров осмелится или Антония подставит тельце под собачью, исключительно по ее мнению, шлейку.
— Зачем пришла? — смотрю на усыпанное пеплом дном банки и пальцами давлю недокуренную сигарету.
— Что ты еще хочешь? Я ведь все сказала.
А вот об этом могла бы и не напоминать…
После моего неоднозначного и вызвавшего бурю наигранного и очень лживого негодования подарка, Ния решила преподнести свой и выдала при всей честной компании, что принимает любезное предложение Егора и окажет ему свою честь, став его законной женой. Дашка взвизгнула и захлопала в ладоши, Ярослав сдержанно поздравил будущего молодожена, перегнувшись через весь стол, здоровой рукой он шлепнул по плечу сосредоточенного и в то же время умиротворенного известием Егора, а я, надувшись и состроив буку, отвернулся, разыскивая официанта, чтобы попросить горячительной добавки для празднования того события, к которому кому-то предстоит еще готовится, чтобы не ударить в грязь лицом. Чего я, собственно говоря, и добивался, то и получил сегодня вечером сполна. Но что-то непредсказуемо проснулось и странным шепотком напомнило о себе, словно я на этом празднике не наелся и требую добавки в виде сладкого стола. Не знаю, что меня так сильно завело, разозлило и заело, как будто хрень какая-то в душе скребет…
— Я выйду замуж за Егора, Петя.
— Причина? — сформировав из своих пальцев когти, цепляюсь ими за край окна. Раскачиваюсь вперед-назад и полосую стерву взглядом.
— Причина? — подходит слишком близко и по-змеиному вытягивается ко мне лицом. — Ты, что ли, издеваешься?
— Ну да, — усмехаюсь. — Давай, Антония, наверное, сделаем так. Я начну, а ты закончишь предложение…
— Пошел ты! Придурок деревянный!
— Я выхожу замуж за Мантурова, потому что… — взмахиваю рукой, понукая ее озвучить свое обоснование. — Ну же? Теперь твои слова.
— Он хороший и порядочный мужчина, — спокойно отвечает.
Это я и без нее прекрасно знал. Правда, у этого задрота есть проблема с несоблюдением личных границ другого человека, но, вероятно, в последнем виноват тот человек, а стало быть, я сам. Дать бы ему по роже, когда он без тени всяческого стеснения сует свой нос в МОИ дела, перегибаясь через МОЕ тело, установив острый подбородок на МОЕМ плече.
