Вращаюсь в кресле вытянутого зала заседаний и не спешу вернуться в свой кабинет. Здесь довольно тихо, а после заключительного совещания — к тому же и весьма комфортно. В кои-то веки я ни хрена противозаконного, что бы могло вызвать бурю негодования у отца, не совершил. Достойно разрулил поставленные задачи практически на следующий день после двухнедельного причитающегося мне отпуска. Гриша слово-то сдержал и выделил на законное валяние в пустой кровати до трех часов дня на протяжении четырнадцати полных суток оплачиваемое соцпакетом время. План я выполнил и здесь, не стал вилять и строить козни — свои бока солидно отлежал, почитывая классиков, заправляясь кофе с мороженым и шоколадом, которые спер там, где намерен в скором времени полноправным хозяином стать.

— Что это? — за моей спиной раздается голос новоиспеченного жениха. — Ты болен? Велихов? Твою ж мать…

«Пошел на хер, сволочь!» — скриплю зубами и мысленно другими эпитетами чересчур любопытного вознаграждаю.

Откидываюсь на спинку и кручусь из стороны в сторону на кресле, перебирая носками своих туфель по блестящему полу в конференц-зале.

— Что еще тебя интересует, старик? — прикрыв глаза, шепчу. — Что мне показать, чтобы, наконец-таки, удовлетворить твое неуемное любопытство? Штаны уже, по-видимому, могу снять? Считаешь, что мне стоит обнажиться нижней половиной туловища? Или на слово поверишь, но все-таки пощупаешь через трусы? Знаешь, что у одного великого человека, увы, уже не нашей современности, было сказано про чтение писем через плечо? Ты грамотный, а это значит, что Семёныча читал.

— Петь…

— Я все сказал! — рявкаю, обрывая его попытки оправдаться.

Сука! Хоть бы извинился. А я не буду строить из себя стеснительную барышню и все, что он увидел на экране моего ультрабука, в присланном любезной клиникой файле с очередным неутешительным вердиктом на осуществление сексуальных отношений с лицами противоположного пола, не стану кокетливо скрывать.

— Так рассказать подробности или ты, паскуда, сдрейфил от переизбытка информации? Ну?

— Мне жаль. Могу только…

— Я еще не умер, Мантуров. От сочувствий и жалости, пожалуй, откажусь. Ты безбожно дорого берешь. А я еще планирую на твоей свадьбе погулять. Когда, кстати, мероприятие?

— Ния пока думает. Она не ответила.

Ну, надо же!

— Смирнова просто тянет время! — хмыкаю и, подкатив глаза, всезнающим тоном утверждаю.

— Она попросила об отсрочке, а я с этим согласился.

Не только идиот, но и слизняк! Жалкий подкаблучник, идущий на поводу у мелкой бабы. Мог бы ее скрутить, заломить ей руки, заставить скулить шавку о милости, нежности и ласке, требовать решительности и заставить поторопиться со своим ответом.

— «Попросила» — «согласился». Короче, она тебя не любит! Да? — заключаю.

Егор медленно обходит мою спину и, отодвинув кресло рядом, садится за тот же круглый стол.

— Я не считаю, что в этом заключается любовь, Петь. В скорости принятия решений, например. Простая просьба на раздумья делает ей честь и лично у меня вызывает иные чувства и другое мнение.

Изменю формулировку и скрашу новое определение.

— Наш общий Тузик — тугодум?

— Нет, — отвечает Мантуров.

— Уволь, браток. Я сильно истощился. Медикаменты физически изматывают, а побочка стремительно размягчает мозг.

— Тоня — умная девушка.

— Такая мелкая расчётливая стерва? — сощурившись, даю дешевую подсказку. — Предприимчивая крошка, когда вопрос ставится ребром?

— Скорее, уверенная и знающая себе цену. Давай без грубостей?

Ну да, ну да! Без грубостей и только с одами и пиететом. Ее ведь красная цена, например, со мной:

«Под душем постоять и полизать маленькую киску!».

Поделиться «своим мнением» с этим любопытным другом и все в красках рассказать?

— Она выгадывает что-то для себя? Ты не находишь, что твоя зазноба динамо крутит?

— Тоня даст ответ. Я, кажется, попросил.

— Стоп-стоп. Услышал! А положительный ответ, надеюсь? — язвительность транслирую, абсолютно не скрываясь, но с колкостями все же мне следует в его присутствии завязать.

— Думаю, что…

— Как долго, Егорыч? — теперь изображаю полную незаинтересованность в его ответе, рассматриваю логотип лаборатории, в которою свою кровь сдаю, словно консервирую избыток для потомков, вожу указательным пальцем по кнопкам с буквами на клавиатуре, вздыхаю и слушаю пространный немного глупый треп.

— Я не тороплю. Она ответит…

Тут без сомнений — истинно глаголет черт! Но все же взять до хренища дней на обдумывание согласия или несогласия на долгую совместную жизнь — это, по его мнению, полный порядок. Мантуров — дурак, а я не стану в чем-либо ином кретина переубеждать.

— Проехали! Вернемся к этому моменту немного позже. Егор, сейчас хочу кое-что другое у тебя спросить, если ты позволишь, конечно, — прищурившись, откланяюсь от экрана, смотрю издалека на то, что и вблизи было яснее ясного. Я все еще физически опасен, так как дружу с чрезвычайно нехорошими «ребятами». — Мне просто интересно, а в чем, по твоему мнению, заключается…

— Любовь? — перебивает и заканчивает мой вопрос.

— Именно! — не свожу взгляда от напечатанного в таблице с цифрами напротив каждой позиции, по которой я поставлен на учет в соответствующей клинике.

— Ты недоволен? Если да, то чем? — выставив согнутые локти на деревянную поверхность, Егор подпирает себе подбородок и скашивает взор туда же, куда смотрю и я. — То, о чем ты сейчас спросил…

— Ну-ну?

— Я не готов ответить. Считай, что ты меня подловил.

— Тоже подумать хочешь? У вас с Антонией много общего. В петлю лезете, но не знаете из-за чего. Хочешь знать, чем я недоволен? — указываю пальцем в соответствующие строки из старательно расчерченной в процессоре таблице. — Вот этим, например. Тут указаны границы допустимого. Не нужно быть семи пядей во лбу или строить из себя профессионала, чтобы понимать, как далеко я от нужного безопасного предела. Видишь, тут алеет круглый ноль, а у меня солидное отклонение вправо, а это, в свою очередь, означает, что гадость здравствует и жрет меня. М-м-м! А вот здесь, по-моему, — опускаю кончик ниже, — получше картина, но все еще неидеальна. Так мне дальше продолжать?

Стараюсь сохранять хладнокровие и не поддаваться на все жалостливые жесты и наигранное сочувствие, которые исходят от мужика, которому на самом деле все равно, сколько у меня там этих -монад, -нерелл или -идий, или на какие реакции у меня в наличии положительный ответ. Он даже объяснить не может, что его так тянет к этой бестии и что заставило, в конце концов, выдать вслух до чертиков банальную фразу:

«Ты выйдешь за меня?»,

зато его интересует, чем недоволен я и что так сильно меня гложет.

Я не здоров, а Элька от такой херни в качестве сопутствующего заболевания год с небольшим назад в заморской клинике умерла. Уверен, что радоваться особо нечему, впрочем, как и горевать.

Помалкиваем, размеренно и тихо дышим, сопим, вздыхаем, и оба смотрим в одном и том же направлении, в котором пятнадцатидюймовый навороченный экран транслирует мою внутреннюю жизнь и ее нездоровые проблемы.

— Ни в чем себе не отказывай, старина, — спокойно отворачиваюсь и начинаю изучение стены с левой стороны. — Пролистни вперед-назад. Там есть предыдущие результаты, вот ты заодно динамику посмотришь. Потом авторитетно вывод произведешь. Может еще чего мне посоветуешь, только учти…

— Тебе нужна помощь, Петр?

Сально ухмыляюсь и закрываю слезящиеся глаза:

— Я ведь пока не умираю, дружочек, просто не в подходящей форме, не та кондиция и временное воздержание, но…

— Не объясняй. Я хочу помочь, — он подается на меня, почти заглядывая в мой нос, щеку и крепко-накрепко закрытый рот. — Петь, вернись…

— Если хочешь, то можешь половину этих тварей взять себе. Жена тебя поблагодарит, когда получит мой свадебный подарок на ваше торжество, — шиплю через зубы и раскачиваю желваки. — Чего ты приперся сюда? На хрена уселся? Какого черта нагло пялишься в личную переписку? Что тебе вообще от меня надо? Ты же видишь, что я хотел бы побыть с собой наедине. Поэтому, если тебя не затруднит…