«Мальчик, позвони мне! Я Агата…».

Ну да, ну да! Так я и разбежался. Но всем было весело, спокойно и отрадно. А нам потом еще и радостно от того, как умилялась и вздыхала наша мама, когда подсчитывала прибыль от продажи книги, ради которой я собственной жопой рисковал, подставляясь под жестокие щипки. И это все как будто «шутки ради». Мама — злобный Арлекин, но не безобидная и маломобильная Черепашка!

Тогда ответ один — пожалуй, нет! Я не смогу подгадить Саше и вместе с этим подвести Смирнову, не придя в чертов магазин, а потому:

— Я не приду. Дела и…

— Ты обижаешь маму. Петька, это как-то… Не помню за тобой таких боков.

— У меня работа в «Шоколаднице».

— Смирнова — грозная шефиня?

— Нет.

— По-моему, прекрасная возможность отпроситься, пока Тосик здесь.

— Я заеду завтра, па.

— Не заедешь ведь? — подмигивает и ухмыляется. — Взрослые сыновья — отрезанный ломоть. Пиздец… Прости-прости…

— Сыновья? То есть если бы у тебя было две дочери, то…

— Я ничего не утверждаю. Но… — головой качает, подтверждая свое «но».

— Спроси у Алексея и Сергея, каково иметь двух мелких баб в своем гнезде. Думаю…

— Тише-тише, завелся. Ты такой колючий, Петька…

Я не закончил! Не закончил с ней, черт бы ее подрал.

Ведьма!

Мелкая сука!

Провокатор, манипулятор!

Лгунья!

Дешевка!

Проститутка…

— А сейчас я могу идти? — закрываю глаза и наклоняю голову, прижав ухо к своему плечу.

— Плохо себя чувствуешь? — старший укладывает ладонь мне на как будто специально выставленное для этого другое плечо.

— Отлично, — вздрагиваю от сильного прикосновения мужчины, которого в очередной раз подвел, не выиграв дело. — Пап? — поднимаю голову и открываю глаза.

— Да?

— Мне нужен отпуск. Это возможно? Именно сейчас!

— А чем займешься?

— Какая разница?

— Если валяться на диване, то…

— Это, что ли, важно? — прищурившись, обращаю на него свое лицо. — При написании заявления я обязан указать все действия, которые буду производить? Сколько раз и конкретно с кем?

— Поедешь куда-нибудь? Не опошляй, пожалуйста. Помни, с кем тут разговариваешь.

Я разговариваю с таким же мужиком, каким и сам являюсь. Зачем мне отпуск? Я хочу выспаться и… Потрахаться от всей своей души. Плевать мне на запреты, рекомендации и результаты анализов, которые потом придется сдать. Я орально трогал Тоньку, возможно, наградил собой. Или… Сюрприз ей будет, когда у девочки зачешется внутри и между ног. А там и Мантуров подхватит мою «весть». М-м-м, я должен ей сказать? Должен сообщить о том, что не здоров, о том, что потерял контроль, когда ее лизал. Она спровоцировала, заставила, опоила:

«Тосечка Смирнова Петьку Велихова изнасиловала!» — прекрасный джингл на их змеиной радиостанции. Крошки посмеются, когда подробности той ночи будут за стаканом апельсинового сока обсуждать.

— Это важно? — через зубы еще раз задаю вопрос, на который пока не получил ответа.

— Тур купил?

— Забудь! — отрезаю.

Вздрагиваю всем телом, словно оторопь снимаю, носом забираю огромное количество воздуха, растягиваю до бешеных размеров свою грудную клетку и поднимаю ногу, чтобы сделать первый шаг к двери, ведущей на свободу из кабинета очень злого босса.

— Две недели! Согласен? Хватит для гулек? — в мою спину произносит.

Вполне!

— Маловато, — хмыкаю и тут же добавляю, — но четырнадцать свободных от твоего внимания и носа собственных дней — все же лучше, чем вообще ничего.

— Не пей только!

Спасибо за мудрое напутствие, мой любимый папа…

Пока вожусь с байком, настраивая зеркала и протирая запотевший топливный бак, краем глаза замечаю, как Егор подсаживает в свою машину хихикающую Нию, как неторопливо поправляет ее задравшееся пальто, затем наклоняется, возится с женскими ногами, вылизывая, вероятно, носки ее сапог. Затем он распрямляется, заводит руку за ее плечо, растягивает ремень безопасности и почти укрыв собой мерзавку, защелкивает карабин.

Они целуются? Ни хрена не видно. Уперевшись ногами в землю, я приподнимаюсь в своем седле и вытягиваюсь в полный рост, чтобы все интимные подробности рассмотреть. Что-то старичок очень подозрительно застыл, отклячив тощий зад и выставив, как ширму от любопытных глаз, свою широкую спину, упакованную в черное короткое пальто. Разбить детишкам сладкую идиллию и проквакать им о том, что еще как будто неподходящее для эротических событий время, да и место чересчур открытое — они тут, как на холсте эксгибициониста, бери в руки вялый член и, поглядывая на парочку Мантуров-Смирнова, быстренько дрочи:

«Не время для разврата, соколята! Быстро разбежались по своим углам».

Я все же сдерживаюсь в своих намерениях и, зажмурившись, низко опускаю голову. Закусываю воротник своей кожаной куртки и катаю на зубах крупную собачку железной молнии, кое-что припоминая, вытаскивая на свет Божий, пред свои светлы очи, откровения и похоть, одномоментно подключая звуковое сопровождение прошедших две недели назад пикантных сцен из наших со Смирновой веселых приключений.

«Тонечка… Тонечка…» — поочередно прикладываясь губами к ее соскам, имя непрерывно повторял. — «Тузик, тебе хорошо со мной?».

Она помалкивала и мотала головой, словно билась в лихорадке, сжимала в кулачках простынь, выгибаясь и раздвигая ноги, предлагала мне свое нутро.

Розовая, аккуратная, гладкая, немного влажная… Усевшись на колени перед этим дивом, я водил рукой по блестящим складкам, специально задевая бугорок в сочленении ее… Рогатки? Антония звенела телом при каждом прикосновении и подавалась своей промежностью на меня вперед.

«Петя-я-я-я» — крутила шею и, разглядывая меня из-под своих опущенных ресниц, жалобно просила. — «Пожалуйста. Чего ты ждешь…».

Я нагло протолкнул ей внутрь свой средний палец. Смирнова пискнула и поджала пальчики на стопах.

«Что ты, что ты, что ты делаешь?» — заикаясь, причитала. — «Я почувствовать тебя хочу…»

Я не могу… Не могу! Я не могу не потому, что не хочу, а потому, что…

— Вы отъезжаете, молодой человек? — спрашивает у меня какой-то незнакомый человек. — Я хотел бы…

Ух ты! Как он в точечку попал.

— Да-да, одну минуту, — улыбаюсь парню и быстро ставлю ногу на акселератор, затем прокручиваю ключ в замке зажигания и, оттолкнувшись от бордюра отъезжаю от того места, на которое уже нацелился другой клиент.

Байк грубо рявкает и тут же замолкает. Грудной баюкающий звук его мотора гипнотизирует и заставляет заново вытаскивать из укромных потаенных уголков моей памяти то, что между нами происходило, когда она просила, а я, как ревностный служака, выполнял, резвясь с Антонией на моей кровати, отыгрывая ее дебильное пари.

«На этом все, Петруччио» — проголосила Ния поутру, когда я попытался прикоснуться к ней, прижавшись своей грудью к ее спине, заглядывая через мелкое плечо и посматривая в содержимое глубокой миски, в которой она несколько яиц железным венчиком старательно гоняла.

«Я не настаиваю на большем. Пожалуй, надо отдохнуть» — прогундосил, уткнувшись носом ей в затылок. — «Было очень…» — и начал вдруг сильно заикаться, подбирая правильные эпитеты, намеренно тормозил язвительный поток, подкатывал глаза, закусывал до крови губы, скулил и глупо экал, но все же что-то выбрал, потому что вслух сказал — «очень круто, Тосик. Скоро повторим, щенок».

«Как ты сказал?» — она резко повернулась и, прищурившись, стала взглядом расчленять меня, как гниду или врага народа, посмевшего позариться на что-то общественное и забрать себе в исключительное пользование.

Я поднял руки, добродушно улыбнулся, затем подмигнул ей и шустро сделал несколько шагов назад. Берег лицо, ведь в тот предыдущий вечер дважды схлопотал по наглой роже: во-первых, за ручные ласки у «Богдана», а во-вторых, за попытки объяснить ей, что все, чем мы занимались, фехтуя воздух и дырявя латексного болвана, считается именно тем, чего она так страстно добивалась, повышая ставки на пари. Но нет же, ей оказалось этого мало, и Смирнова решила ночью все сначала повторить.