— Женушка? — подмигивает, закусывая нижнюю губу, зубами полосует кожу.

— Не надо, — пытаюсь пальцами освободить мягкую заложницу.

— Хорошо-хорошо, — с причмокиванием отпускает. — Жди тогда здесь! — командует, рисуя возле.

— Слушаюсь, мой генерал! — отдаю игриво честь, а затем шлепаю ее по заду.

— Велихов, блин! — огрызается Смирнова и бьет по воздуху, безуспешно пытаясь засандалить по моей руке. — Невыносимый!

— Это только начало, Туз, — подмигнув, вальяжно и неповоротливо отваливаю. — Не задерживай наспех склепанный коллектив, но помни о том, что в казенном доме большие очереди из желающих покинуть холостое стадо, а наш с тобой талончик отсвечивает строго забронированное время. Хочу сегодня спать с законной женщиной, а то…

— А то? — Тоня останавливается и вполоборота разговаривает со мной. — Боишься не осилить? Как ты, вероятно, успел заметить, я чрезвычайно требовательна в постели.

— Чего? Вот требовательности, цыпа, я абсолютно не заметил. Не знаю, к сожалению или к счастью. Ты, — посмеиваясь, плотоядно облизываю губы, — спешненько кончаешь первая, а потом…

— Что?

— Потом, раскинувшись медузой, отдыхаешь, пока…

— Пока ты пашешь надо мной? — пищит и резво семенит ногами.

— Пашу?

— Ну-у-у… Вкалываешь!

— Пожалуй, инициативу, как горячий уголек — через запад на восток, перекину в твой туесок.

— Тяжело, да? Износился случайными связями?

— Иди уже, роковая, много повидавшая на своем веку, требовательная по «этой» части женщина. Уверен, что придется взять с кое-кого отечественными купюрами за многодневное проживание в этом месте. Сколько можно, в самом деле? Коммунальные расходы — чтоб их так и так — никто не отменял, а ты, увы, не слишком бережлива, хотя утверждаешь обратное. Плескаться в душе, включив весь верхний свет…

— Как все вовремя-то вскрылось. А ты, оказывается, жмот, жадоба, жалкий скупердяй? — пырскает и, наконец-то, поворачивается ко мне лицом.

— Я предприимчивый молодой человек и рачительный хозяин.

— Какой-какой?

— Настоящий, бережливый, аккуратный, старательный, заботливый.

— Повезет же кому-то.

— А то! — задом отхожу, двигаюсь спиной, а уперевшись коленями в край сидения, плюхаюсь, разложив руки по диванной спинке. — Иди, малыш! Хочу окинуть взором полную картину…

А то заждался сильно! Диковинные, странные дела… А вот родители все же оказались правы. Правы, как всегда. Четырнадцать дней стремительно прошли, как одно секундное мгновение, но мы все успели и все, конечно же, превозмогли. Давно готовились или оказались не чересчур взыскательны к тому, что вышло. Но лично мне все нравится. План простой, оттого, по-видимому, быстро выполнимый. Уверен, что все пройдет, как по написанному, без сучьего сучка и чертовой задоринки.

Итак! Жених, невеста… Выходной костюм и свадебное платье, которое Антония до сегодняшнего дня слишком тщательно от меня скрывала. Сейчас таинственность, как говорят, уже не к месту. Ведь через два часа государственный регистратор наконец-таки объявит нас законными супругами, затем, конечно же, душевно пожелает счастья, любви покрепче и побольше, душевного благополучия, финансового достатка, а потом корректно разрешит поцеловать мою официальную жену.

— Ну как?

А я, по-видимому, сидя на диване, и заснул…

Слепящий белый цвет и тонкая, почти прозрачная, фигура маленького человека, заточенного в элегантный свадебный наряд, терзают воспаленную сетчатку глаза.

— Ну как? — женский голос еще раз спрашивает. — Петя?

Моя Антония прекрасна! Знаю, знаю, знаю… Все так говорят. Все, кто женится в заранее назначенный день и час, под гром аплодисментов прилично выпивших гостей и плач счастливых матерей. Но она действительно необыкновенна. Здесь без прикрас и лишних, спешно выдуманных комплиментов.

— Прости, пожалуйста, — прищурившись, словно страдаю от снежной слепоты, неспешно распрямляюсь и, не поднимая головы, к ней направляюсь.

— Скажи хоть что-нибудь, — дергает гладкую, блестящую, как будто отполированную юбку, к низу расходящуюся крупными воланами.

— Сейчас, сейчас, — по-стариковски кашляя, хриплю.

Необыкновенный утонченный вкус и четкость выбора. Ее наряд неординарен и совершенно не копирует массовку. Во-первых, вероятно, дело в ткани. Никаких пошлых кружев и просвечивающихся бантов. Все строго, точно и даже слишком уникально. Толстые бретели впиваются в хрупкие женские плечи, а как будто металлический лиф выглядит так, что мне чудится, будто бы она заточена в броню или королевские парадные латы.

— Ты хоть дышишь? — провожу пальцем по ровным белым швам на верхней части ее платья. — Корсет?

— Да, — она укладывает руки на живот. — Все нормально, мне не тяжело. Размеры соблюдены, к тому же я немного похудела.

— Похудела? — поднимаю бровь.

— Не специально. Так вышло. Перенервничала, наверное, — последнее бухтит под нос.

— Перенервничала? — а бровь таранит лоб и, твою мать, не опадает.

— Проехали! — сжимает талию, скрещивая на животе перебирающие воздух пальцы.

— Тростина! За праздничным столом намерена поесть или истощение по-прежнему на первом месте?

— Да, — жалостливо квохчет.

— Да — да или «Петенька, отстань»?

— Да — да!

— Порядок. Можно? — заглядываю ей в лицо.

— Конечно, — глубоко вздохнув, Тоня убирает руки, свободно располагая их вдоль тела.

Ее тонкая талия, небольшая грудь, рельефно подчеркнутая декоративным швом по верху свадебного туалета, неоднократно будут приходить ко мне во снах.

— Ты похожа…

— М? — прислушивается, приглядывается, сильно настораживается, приподнимая подбородок.

— На цветок, — прохожусь глазами по ее обнаженным рукам, торможу на границе раздела лифа и скромно пышной юбки, и зависаю на открытых для всеобщего обзора стройных ножках. — Тос? — округляю глаза и, сделав шаг, заторможенно отхожу назад. — Это…

Нет больше слов, зато остались выражения.

— Что скажешь? — выставив на носок одну ногу, она прокручивает смуглую конечность, обутую в совершенно немодельный «каблучок».

Это же… Это же… Кроссовки? Мать ее!

— Смирнова! — грозно рявкаю.

— А? — смеясь, подкатывает глазки.

— Можно матом?

Я просто по-другому не смогу.

— Нет, конечно, — гундосит, сильно выставляя губы. — Не нравится?

— Тебе удобно? — рассматриваю со всех сторон, осмеливаюсь задрать повыше чудаковатого кроя с неровным краем шелковую юбку. — Задники не жмут, не давят? Как подъем?

— Мне нравится, — заливисто хохочет.

— Еще вопрос могу задать? — поправив брюки, сажусь на корточки. Оторвав ее ногу от земли, устанавливаю стопу себе на колено, провожу руками по бокам, придавливаю носок и поправляю с люрексом шнурки.

— Конечно, — лепечет где-то рядом возле уха.

— Ты намерена от меня сбежать? — теперь, похоже, мой черед несдержанно поржать.

— Считаешь, что должна? — Смирнова запускает руки в мои волосы. — Могу? Обязана? Ты это заслужил, Петруччио?

— Тихо-тихо, бестия. А каблуки, а узенький носок, а ремешки, а бантики?

— А что тебе не нравится, дружок?

Дружок? Это что-то новенькое. А мне все очень нравится! И платье, и спокойная, без буклей и похрустывающего лака, прическа, и неброский макияж, и образ в целом, но спортивная обувь, хоть и новая, да с небольшими украшениями, совсем не раздражает, но, откровенно говоря, чрезвычайно настораживает. Хотя и на этот случай я тоже кое-что припас.

— Готова? — беру ее за кисть. — Идем?

— Да…

Свадебный экипаж уже подан к дверям подъезда. Ярослав, пристроив свой тыл на капоте крутого жеребца, держит перед собой размахивающую большим букетом Дашку.

— О, не-е-е-е-т, — пищит Антония.

— Чего ты? — сжимаю тоненькие пальчики.

— Он меня ненавидит, — шипит и крутит головой.

— Горовой — случайное пришествие Господа на землю, Тонечка. Ярослав любит всех. Идем-идем, — тяну упирающуюся в сторону неброско украшенной машины. — Тачка нравится?