— Ты не понял! — прикрыв глаза, перебиваю. — Послушай!

— Да я, бля, весь внимание. Такие откровения, да еще от тебя…Теперь я думаю, что не готов отдать мою малышку за твоего сынка, у которого личное…

— Это плохо, да?

— Ты меня не слышишь, Велихов? — похоже, Смирнов заводится. Уж больно глухо звучат его вопросы, а сам Сергей, набычившись, рассматривает нехорошим, но пытливым взглядом меня. — Она прежде всего, а потом его амбиции.

— Так и будет! Успокойся, слишком взведенный отец. Я это к тому, что для своих он разобьется, но сделает все в лучшем виде.

— Тогда другой вопрос, если ты позволишь? — надменно искривляет губы. — Как войти в круг «своих»?

— Ния уже там, Сергей! Этого вполне достаточно.

— Немного отпустило, — Смирнов массирует левую сторону своей груди.

— Сердечко барахлит? — подмигиваю, рассматривая нервную картину.

— За девчонок!

— Понимаю.

— Ох, я, бл, сомневаюсь. На твоей шее не было такой петли.

— Девчонки — зло?

— К тому же беспокойное. Они, как кровоточащая, никак не заживающая рана. Только корочка возьмется, как — на тебе, бац-бац, откуда-то белесый гной потек. Не забывай, Гришаня, у меня еще две племянницы.

— Ну да, ну да, вы со Смирнягой где-то сильно нагрешили.

— Типун тебе на язык! Малышки — это не расплата за грехи. Если выбирать между пацанами и девчонками, то…

— Я внучку хочу! — за каким-то хреном выдаю мечту, заливаясь соловьем.

— Иди ты! — ставит руки на пояс, шумно выдыхая.

— Не знаю, как это с миниатюрными девчонками возиться. Понимаешь?

— Могу дать мастер-класс! — сразу же включает делового человека. — Учитывая будущую родственность, все будет в лучшем виде и бесплатно.

— Согласен! — усмехаясь, протягиваю ладонь для подписания договора.

— По рукам, Гришок! — Смирнов хлопает по ней. — Что там дальше про индивидуальность мальчика? Мне нужно знать обо всем заранее.

— Боишься…

— Да! — резко отрезает. — Боюсь! Видел многое, Велихов. Видел, как они страдают, когда такие, как мы, самоуверенные индивидуалисты с никотиновыми и алкогольными задвижками, например, или подающие охренеть какие блядские надежды на втором фронте, или способные на еще какие подвиги, устраиваем стресс-тест. Нет желания через такое многократно проходить. Поэтому, — тычет мне в лицо, — желаю собрать тревожный чемоданчик и при надвигающейся опасности выдвинуться на удобные позиции.

— Как на войне!

— Да, именно. Один, твою мать, уже отвоевался. Прошелся по Юлькиным фронтам сапогами, а затем вернулся, видимо, на вторую «Родину».

— Что это значит?

— Это значит, что через два месяца она выйдет замуж за достойного и надежного человека, устроится и забудет суку, разбившую ей сердце! Такой же, мать твою, индивидуалист. Такой же умный и не командный гандон.

— Где он?

— А я откуда знаю, — пожимает плечами, широко расставив руки.

— Это единичный случай, Серж, — останавливаю его полет.

— Увы, не единичный. Поговорим в открытую?

— А до этого что было?

— Ты как-то чересчур расслабился, Велихов, — прищурив один глаз, подходит почти впритык.

— Я рад за них, — киваю через его плечо. — О том, что может быть, что случится, если вдруг или еще чего, говорить будем после. Зачем заранее материализовать события, которых может и не быть? Но чтобы успокоить твою голову, скажу лишь, что мой старший сын — надежный, верный, настойчивый, уверенный, грамотный и работоспособный мужчина. Он не предатель и никогда таким не был, а значит, Петя будет Тоне верен. К тому же с малых лет привык к семье и таким же спокойным отношениям. Адекватный и хорошо воспитанный, с чувством юмора и крепкой хваткой. И еще… Петр в курсе того, что такое быть мужем и отцом. Если вкратце, Серж! Ну как? Я был достаточно открыт и «непокобелимо» убедителен?

— Успокоил — отлегло. Что хочу сказать? Отменная реклама, Гриш. Беру предложенный товар по номинальной стоимости и без скидки! — Смирнов заваливается на меня и обнимает. — Пиздец, мы породнились, а! Я не могу такое уложить сюда, — стучит в свою башку. — Каждый раз себя щипаю, когда слышу фамилию «Велихов».

— Сам в шоке, — шепчу ему в висок. — Нас, кажется, зовут, — вижу размахивающую руками Черепашку. — Держи себя в тисках, Смирнов, — отстраняюсь. — А по поводу Свята…

— Не будем.

— Есть ведь списки военнопленных. Он старший офицер, лакомая добыча и, как правило, первый на обмен. Дай заявку в оборону, подними их, поставь уснувших на уши. У тебя ведь есть связи, — точно знаю, что со времен их отца остались. — Почему ты ищешь его среди погибших, но не рассматриваешь вариант с живыми, но плененными?

— Это еще хуже, Велихов. Это еще хуже…

Возможно, он прав! Прав, прав, прав! Определенно…

Три на три: я и Наталья, Сергей и Женя, Петр и Антония. Тянет, если честно, на абсолютно не скупую, но мужскую, очень горькую слезу. Так, как сын смотрит на свою избранницу, некоторые, естественно отсутствующие за этим столом, не смотрят на женщин, с которыми прошли не одну «войну». Я подмечаю, как, опустив глаза, он перебирает ее пальцы, прокручивает помолвочное кольцо, затем поднимает и прикладывает тыльную сторону женской ладони к своим растянутым улыбкой губам. Если это не то блядское, изматывающее, сильное и настоящее чувство, тогда я, видимо, так и не понял жизнь и, вероятно, не повзрослел, зато незаметно и чересчур стремительно состарился.

Ния демонстрирует услужливость и в то же время скромность и ненавязчивость. Изменилась… Изменилась здесь, вынужденно, по обстоятельствам? Или всегда была такой? Просто окружение, как это часто бывает, не обращало соответствующего внимания на нее.

У нее красивая, располагающая к себе улыбка, индивидуальный, ни с кем несравнимый, разрез как будто радужных глаз, и мягкие на первый взгляд, но не по ощущениям, припухшие, видимо, от сыновьей настойчивости розовые губы. Она поглядывает на всех из-под опущенных ресниц, расслабляется — это все заметно, — когда Петр ей что-то на ухо вещает. Я вижу, как он целует ее щеку, пытается спуститься ниже, чтобы поймать в плен губы. Не попадает — как по давно написанному — и вынужденно прикусывает подбородок, затем проводит языком по скуле. Он ее облизывает, заигрывает… Соблазняет?

Мне кажется, я заливаюсь краской, смущаюсь и одновременно с этим испытываю небольшое возбуждение. Наталья, уложив мне на плечо свою голову, рукой проглаживает грудь, затем обхватывает талию и теснее прижимает к себе.

— Не завидуй, Гришенька, — еле слышным шепотом стрекочет. — Они молоденькие, им сейчас все можно. Скажи, красивые?

— Очень, — откашлявшись, хриплю. — Нат?

— М? — приподнимается и, повернув назад лицо, прислоняется к моей щеке своей щекой. Сейчас мы смотрим с ней в противоположные стороны, прикрывая друг другу спины.

— Я не могу поверить, — внезапно признаюсь.

— Поверить? Во что?

— Это же дочь Сереги, младшего Смирнова…

— Тосик, что ли? Крохотная шоколадница? — жена хихикает и потирается своим виском о мое ухо, голову и щеку.

— Это девочка, с который мы сто лет знакомы. Я, блин, не за договорные браки, но могли ведь тридцать лет назад застолбить эту малышку. Была бы гарантия на семью. Подошел срок, и мы пожаловали на сватовство. Ты знаешь, а это мысль, причем здравая и современная! Уж кто бы что ни говорил. В мире, где мальчиков на всех желающих девочек определенно не хватает, такое положение спасало бы ситуацию. И потом…

— Что за слова, Велихов? Такое впечатление, что ты жестокий плантатор, присмотревший себе в услужение юную девчушку из простых. Тебе некому обрабатывать сахарный тростник?

— А? Что? — пытаюсь повернуть голову, чтобы встретиться с женой лицом.

— Помнишь, какой крошкой она была? Меленькая, болезненная — Женя плакалась о слабой конституции Нии, — но с опасным взглядом. У меня сейчас стоит перед глазами картина, когда ребята впервые принесли ее. Крошка-крошка, а глазками стреляла уже с фланелевых пеленок.