— Мне нравится ход твоих мыслей. Последнее, между прочим, было бы неплохо. Внуков я хочу, сынок. Но! — выставляет мне под нос, словно в назидание, указательный палец. — Я против совместного проживания без брака. Извини…
— Да с чего вы взяли, что я на ней женюсь?
— Это очередная шутка? — отец прищуривает глаз.
После драки с Мантуровым и его слов про то, как он изощренно понимает любовь, я больше не уверен, что мое стремление обладать Антонией — обыкновенный скулеж надроченного воздержанием либидо. Но о свадьбе точно речи не идет. Я был женат и мне вот так хватило.
— Нет.
— Ты сказал, что встречаешься с ней, значит…
— Она об этом пока ничего не знает.
— То есть?
— Официально я не предлагал ей, — опускаю голову и скашиваю взгляд. — Не успел, если честно.
— Это не проблема, — вздрагивает, словно лихорадку прогоняет.
— Тоже так думаю, — себе под нос бухчу.
— Отличный выбор, Петя, — он хлопает по плечу меня, а затем, подняв руку, оглаживает мою потрепанную скулу. — С таким лицом ты вряд ли ей понравишься. Я чуть с жизнью не расстался, когда увидел, что вы с Егором вытворяли. Представил на одну секунду, как буду говорить маме, что…
— Это спортивный инвентарь, отец, — его перебиваю. — Холостое холодное оружие. Печальных известий ты бы точно не принес домой.
— Вы ведь были без защиты, — головой качает удрученно.
— И что?
— А то, что даже карандашом можно вынуть глаз и навсегда остаться инвалидом.
— У тебя богатая фантазия, отец, — подмигиваю и щурюсь, укладываясь щекой в его ладонь.
— Это жизненный опыт.
— Ну да, а еще родительский инстинкт, — с первым, безусловно, соглашаюсь и, конечно, добавляю пять копеек от себя.
— Да. Последнее тебе, мой мальчик, не понять.
— Расскажи-ка лучше, — отстраняюсь и выравниваю собственное положение, телом подбираюсь и выстраиваю пытливый зрительный контакт, — как ты дважды умудрился оказаться там, где не должен быть вообще.
— Дважды?
— «Шоколадница» и санитарная инспекция. Вспоминаешь? Ты находился в машине, но внутрь не заходил, пока там шныряли идиоты в белых пластиковых комбинезонах с ватными палочками наголо. А про сегодняшнее ты и сам прекрасно знаешь. Подробности не стану сообщать. Но, хоть убей, совсем не помню, чтобы сообщал кому-то адрес места встречи и уж точно не нуждался в рефери или спасителе. Ты виноват в моем поражении, потому как отвлекал меня.
— Здрасьте, приехали! Я виноват, что ты опустил руки и просто отходил, пока Егор тебя размашисто полосовал? Ты не защищался, между прочим. Ничего не хочешь объяснить?
— Похоже, денюжку на меня поставил, а из-за демарша выбранной тобой «лошадки» много потерял?
— И все же! — грозно рявкает на меня.
— Начнем, пожалуй, с тебя. Что ты делал возле магазина в тот день?
— Все очень просто, — отец почесывает средним пальцем бровь. — Мишка попросил присмотреть за Егором. Очередной курс химии выбил его из рабочей колеи. Он волновался за своего ребенка, у которого — согласись, пожалуйста, — в последнее время все идет не очень.
— Мне пожалеть его? — ощутимо вздрогнув, слишком острую язвительность несу. — Приголубить и почесать за ушком? Бабу ему найти, чтобы так сильно не убивался за той, которая никогда не будет с ним.
— Ты об этом позаботишься?
— Нет! — шиплю.
— Не нужно подобной жалости, Велихов. Ты предвзят и очень ослеплен.
— Отец-отец-отец, — разрабатывая шею, вращаю головой.
— Тем более что я об этом не прошу. Всего лишь отвечаю на поставленный тобою вопрос. Друг попросил об одолжении, я оказал услугу.
— Некачественно. Мантуров, видимо, уходил из-под наблюдения. Шпион ты, папа, никакой.
— Трудно! Трудно, твою мать, разговаривать с тобой. Слышишь только свой голос? Твоя правда, против моей или чьей-либо всегда на первом месте, являясь непререкаемой истиной. Бля-я-я-я-ядь, в последней инстанции. Да? Да? Чего притих?
— Отец, отец, нам по тридцать лет, а ты говоришь «ребенок». Ланкевич так и сказал:
«Присмотри, дружочек, за моим недоразвитым сынишкой»?
Извини, но в это ни за какие деньги не поверю! Не раздувай мехи, не сотрясай воздух жалкими попытками свалить все на отсутствующего здесь умирающего партнера. Не поверю в это. Григорий Велихов пасет «ребенка», у которого уже уакающие детишки в тестикулах звенят. А это значит, что ты следил за мной?
— Не намерен объяснять, — перекрестив руки на груди, отрезает. — Я был там потому, что…
— Мантурова пас! — вывод самолично выдаю, задрав надменно подбородок. — Все понятно!
— Как угодно, Петр.
— Ладно-ладно. Ре-бе-нок! — ухмыляясь, издевательски копирую одно-единственное слово. — А сегодня кто тебя об одолжении попросил?
— Не язви, — теплеет, растягивая рот в доброжелательной улыбке, спокойно продолжает. — Я был на треке, Петр. Видел вас с Горовым, а потом…
— По-твоему, это не является встреванием в личную жизнь постороннего человека? У тебя есть предписание, ордер? Ты выполняешь чье-то поручение или…
— Ты не идешь с нами на контакт. Другого выхода не оставалось. Я не мешал тебе, а просто…
— За мной хвостом ходил, — заканчиваю исподлобья.
— Не буду извиняться. Даже в судебном порядке не заставишь.
Нет слов! Самый настоящий ад! Пиздец, ей-богу… Собственный отец устроил игру в кошки-мышки. Так волновался и переживал, что готов был залезть ко мне в трусы и сунуть нос, куда не надо. Почти профессионально организовал наружку, которую лично и спалил. Увы, все те же пресловутые два раза.
— Я могу попросить тебя об одолжении? — замедленно произношу и пялюсь в одну точку, повисшую на противоположной стене за мужским плечом.
— Да.
— Не говори маме о том, что случайно узнал. Не говори ей, пожалуйста, о том, что я был болен. А самое главное, не сообщай чем и как так вышло. Выдержишь? Обещаешь?
— Считаешь, что твой диагноз настолько мерзок и постыден, что она побрезгует или откажется от собственного ребенка? Зачем вообще такая скрытность? Тяготы легче переносить, когда ты не один, а с кем-то.
— Стыдно другое, папа.
— Петр, ты слышишь меня?
— Да.
— Болеть — не стыдно. Диагноз не принципиален, зато важна поддержка. И потом, — он поджимает губы, — мне показалось, что Ния, — вдруг замолкает и, взглянув на меня, пытается понять, не нарушает ли он с большим трудом сокращенную до мизера дистанцию, которую я запросто могу снова увеличить, если посчитаю его вмешательство ненужным или… Аморальным, — была уязвлена не тем, что ты нездоров, а тем, что…
— Обманул, — все в точности словами и кивками подтверждаю.
— Так чего ты так стыдился, что не мог выдавить несколько важных слов, от которых многое зависело? В тот момент, конечно. На самом деле, считаю, что это…
— Отец-отец, ты, видимо, ни хрена не понимаешь.
— Ну, так расскажи. Времени полно. Вечер однозначно твой!
Он собирается, приготавливаясь меня внимательно послушать. А мне, на самом деле, нечего ему сказать. Не так все должно было произойти. Я бы самостоятельно восстановился, окончательно поправился, прошел через все с улыбкой на своем лице, шутя, смеясь, лукавя. Никто бы ни о чем не узнал. Перелистнул страницу и дальше пошагал. А так…
Получилось очень некрасиво.
— Если ты не хочешь об этом говорить, то я не настаиваю, — как будто где-то вдалеке грохочет знакомый с детства голос.
— Эля умерла от запущенной пневмонии, отец, а посмертно выяснилось, что ее иммунитет был ослаблен не только легочной инфекцией, но и сопутствующими заболеваниями. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Считаешь, что виноват в смерти женщины, которую любил?
Сейчас уверен на все сто процентов, что по-настоящему не любил ее!
— Да.
— Почему?
— Об этом не хочу говорить, — бурчу, понурив голову.
— Намерен остаток жизни провести, искупая свою вину перед умершим человеком?
— На это я, наверное, не способен.
— А это мертвым и не нужно, Петр, — резко осекается и моментально замолкает.
