Но, то ли он устал приглашать, то ли я бестактно отказала, однако кто-то очень сильный сгребает меня и, подтащив к себе спиной, крепко зажимает и по буквам произносит точно в ухо.
— Бесстыжая вражина, идем-ка со мной…
Черт бы тебя подрал, козел!
— Пусти, — трепыхаюсь птичкой. — Сашка, перестань, пожалуйста! Не смешно.
— Идем танцевать, ведьма, — Халва разворачивает меня и, двигаясь задом наперед, практически затаскивает нас на почти пустой танцпол. — Не забывай, что в паре я веду.
Да куда там! Как такое можно забыть?
— Да ты, блин, капитан очевидность.
— Танцевать-то хоть умеешь, Тузик? — посмеиваясь, похоже, шутит идиот.
— За свои ноженьки переживаешь? — прямо на его вопрос не отвечаю, зато выкатываю свой.
— Не утруждайся. Ответ слишком очевиден, — он хмыкает и обнимает меня за талию. — Весь вечер наблюдаю за твоим выступлением. Совсем беда?
— Настроение не то и меню слишком пресное.
— Не наливают?
— Совсем.
— Ну да, ну да, я так и думал. Ждешь, видимо, что угостят?
— Хотя бы счет разделят. Об угощении, Сашенька, больше не мечтаю.
Обхватив и сжав мою кисть, младший Велихов ведет, а я оглядываюсь по сторонам, как будто бы ищу кого-то.
— Петька не любитель подобных заведений, к тому же жаден и не любит дам в алкогольной некондиции. Стал домоседом наш хмурый дед, — задушенно хихикает.
— Что? — возвращаюсь к нему глазами.
— Его здесь нет, говорю. Если ты вдруг сканируешь пространство на факт его присутствия, то спешу заверить, что наш профессионал штудирует статьи законов. Пока рабы батрачат, я здесь со своей компанией отдыхаю. Старший бездумно тухнет и загибается на обожаемой работе. Вот такие пироги!
Не знала, что Петруччио — законченный трудоголик. Никогда, ей-богу, Буратино не производил впечатление зачумленного крепостного, помешанного на своих обязанностях.
— Никого я не ищу, — зачем-то оправдываюсь перед Халвой. — Мне, что ли, глаза закрыть?
— Было бы неплохо. Ты меня немного раздражаешь.
— Боишься? — специально выпучиваюсь и ловлю его в зрительный капкан. — Смотри сюда, идиот.
— Этим будешь Петеньку пугать. Он, похоже, торчит от всего такого, жутко несуразного. Ты хоть бы линзы для приличия надела, что ли.
— Закончил? — рычу.
— Увы. Итак, с кем ты здесь? — вращает головой, изучая полутемное пространство.
— Со своей компанией, — аналогично отвечаю.
— Бабский коллектив? — пренебрежительно подчеркивает двойное «эл». — Змеиное царство? Ведуньи мэйд бай файер мэн Смирнофф?
— Очень смешно, — фыркаю и опускаю голову, прячу взгляд и тут же тяжело вздыхаю, как будто охаю и выскуливаю усталость. — Не могу-у-у!
Я не смотрю наверх, зато открыто пялюсь на светлую мужскую рубашку, ткань которой испускает ядовитый свет в лучах многочисленных софитов. Зачем-то пальцами медленно перебираю лацкан легкого пиджака, смахиваю невидимую пыль, а на финал щекой укладываюсь на грудь Сашки.
— Ничего не перепутала, Ния?
— Возражения? — зажмурившись, парирую. — Заткнись и не возникай. Слушай музыку, а то мне кажется, что мы совсем не двигаемся, топчемся, как два дебила. Зачем, черт возьми, пригласил, если не способен на немудренные движения?
— Ты хитрая, Антония. Прямо ни хрена не говоришь, виляешь, избегаешь зрительного контакта, играешь нежный аленький цветочек, хотя с вот такими острыми шипами, — он выставляет мне под нос свой указательный палец и фиксирует размер иголок, которыми я, по его мнению, колюсь, ногтем большого, установленного на границе одной своей фаланги.
— Вопрос был не о том, Халва.
— Что произошло?
— Ты пригласил меня на танец, — ухмыляюсь. — Поэтому лови вопрос:
«Что между нами происходит, милый?».
— Между вами, Тузик. Между Петькой и тобой. Вы, конечно, охренительные засранцы, но до такого безобразия никогда не доходило. Отец дрючит собственного сына, словно Иисуса многократно распинает. Что он там натворил такого, что Гриша бесится и, блядь, никак не успокаивается? Между прочим, ошметки и нас с мамой задевают. Я-то ладно, Петьке, по всей видимости, тоже все равно, а за престарелых предков, на секундочку, до хрена обидно.
— Мне кажется, у тебя проблемы со слухом, Сашенька, — вытягиваю руку и, согнув ее в локте, поджимаю к себе, изображая хомячка, озаботившегося зимними припасами. — Обнимешь?
— Чего? — произносит мне в висок.
— Спрячь, пожалуйста.
— О, бля-я-ядь. Вы это, да? Того? Е-е, трах-бах, твои раздвинутые ноги и в тебе его движения? Сношение имело место, но что-то, видимо, пошло не так, вот вы и разбежались? Теперь такое дерьмо подвалило? Трудно было удержаться, вы потерялись во времени и пространстве? Он залюбил тебя? Или вы размерами органов движения с ним случайно не совпали? Пиздец, аврал и вашу мать! Не каменный же век. Подумаешь! Могли бы втихаря полюбовно разойтись. На хрена такое учудили?
— … — задушенно смеюсь и несколько раз хрюкаю в его рубашку.
— Сука ты, Смирнова! Залетела, что ли? Будь так добра, соплями не испорть мою рубашку.
— … — хихикаю и вытираю предательские слезы, которые почему-то льются из моих глаз.
— Я, по-видимому, прав? Любезно пукни что-нибудь в ответ, — он опускает руки ниже разрешенной ватерлинии, я вздрагиваю и поднимаю голову, устремляя свой взгляд в знакомые голубые глаза.
— Мне нравится развитие событий. Продолжай, любимый.
— Поговорить об этом с Петькой не желаешь? Решила через меня претензии передать? Я юродивым на паперти не подаю, Антония. Тем более сегодня суббота, да и мы как будто бы не в церкви. Ты ошиблась в выражениях. Стерва! Какой срок?
— Не знаю.
— Поправь, пожалуйста, если я вдруг окажусь не прав. Считаю, что тебе не мешало бы посетить женского врача. Уже решила, что будешь с этим делать?
Отрицательно мотаю головой и, всхлипнув, снова прячу взгляд. Утыкаюсь лбом в рубашечную планку и, прикрыв глаза, представляю совершенно другого человека на этом месте.
— Он о тебе не вспоминает, стерва. Тебе там слышно? Ему не нужны подобные проблемы. Когда? Когда вы умудрились?
— Да, все слышу. Не знаю, Саша. Совсем-совсем не вспоминает?
— Нет, — я чувствую, как сильно он качает головой. — И ты не вспоминай, пожалуйста.
— Как скажешь, милый.
— До чего вы мерзкие, суки. Пробираетесь под кожу, шуруете там своими ногтями, ноете, что внимания вам не хватает, что хотите того и этого, что, мол, достойны лучшего, что желаете чего-то большего, что…
— Я не встречаюсь с твоим братом, — протестую. — Довольно! Ты во всем ошибся или перепутал. Неверный вывод, Велихов.
— А он об этом знает?
— О чем?
— О том, что вы не пара.
— Конечно, — киваю головой в подтверждение.
— Странно, — Халва громко хмыкает. — А так, если честно, не скажешь.
— Мы не пара, Саша. Я не знаю, что он себе придумал, а вам наговорил, но…
Ничего, увы, не вышло!
Я сама оттолкнула Велихова. Мы расстались после того, как я заблокировала его номер, потом перестала отвечать на сообщения в социальных сетях, занеся его аккаунт в черный список; когда попросила отца передать на словах ему, что хотела бы разорвать контракт и попросить его убраться из моей жизни и жизни «Шоколадницы» — мы перестали быть парой, о которой говорил его брат. Петр ничего ни разу не ответил внятно, но в точности выполнил мои просьбы и желания. За это я могла бы пробурчать ему «спасибо», да только сообщения не отправляются и не принимаются — связь полностью блокирована. Зато по уставным документам он все еще числится совладельцем, его фамилия есть в списке соучредителей-руководителей, представленном согласно алфавиту. Значит, он еще на что-то надеется, к чему-то стремится или просто хочет еще больнее зацепить меня. Хотя куда уже больнее? И так все выжжено и умерщвлено, реанимации не подлежит, значит, нужно только вынести и на помойку выкинуть.
Надо бы отдать ему должное, ведь Велихов больше никак воочию не донимает меня, не напоминает о себе и не надоедает своей исключительной привязчивостью… В некотором роде, конечно. Избавился от детской одержимости? Излечился и полностью освободился? Однако каждый вечер, регулярно и с завидными точностью и постоянством, я получаю маленькую вкусную передачу. Уверена, что от него, что это его рук дело, что так он пытается наладить со мной контакт и заново начать. Очередная шалость и жестокая игра, или он в очередной раз пытается использовать меня или достать? Довольно! С меня хватило одного, зато какого, показательного случая.
