— Это по обоюдному согласию, курочка моя. Никто никого не принуждает.

— Любовь, ага?

— … — поджав губы и скорчив жалостливую мину, Горовая подтверждает то, что я всего лишь предполагаю.

— Тебе, роднулечка, виднее, — шумно выдыхая, опять заваливаюсь назад.

— Мне нравится быть матерью, — гордо заявляет.

А у меня во рту вращается один вопрос:

«Давно? Как так вышло-получилось, что ты вдруг стала нянькой, гувернанткой и самой любящей женой? С каких же это пор? А самое главное, где я была и почему все проморгала? Проспала или кое-кто мне виртуозно баки забил, выгуливая по палубе речной посудины?».

Пожалуй, проявлю внимательность и такт. Да просто промолчу, не стану воздух сотрясать, пугая здравыми феминистическими мыслями. Как погляжу, здесь это абсолютно бесполезно, не стоит моих нервов и спокойствия.

— Оправдываешься, что ли, или убеждаешь в том нас? — хмыкаю и отворачиваюсь, словно прячусь. Не хочу встречаться взглядом с Дашкой. — Так ночами утешаешься? Я хорошая, потому что вью гнездо. Я постоянно беременна, потому что не могу отказать ему. Что у однорукого, в сущности, в жизни есть, кроме меня? Я его опора, его надежда и теплая подушка, которую он берет, когда ему заблагорассудится. Есть контрацептивы, рыбка. Я могла бы порекомендовать тебе, да и твоему мужу, кабы…

Не этот чертов Велихов!

— Ты успокаиваешь свою совесть, рыбка. Что это, как не хвастовство перед менее успешными в этом деле? Нет-нет! Ответь, что ты делаешь, чего добиваешься, когда хохочешь от того, что только вот сказала:

«Я жду ребенка, цыпы»?

Как нам следует реагировать на твое известие?

— Я поделилась радостью! Вот и все.

Иди ты! Нужна ли мне твоя радость, дурная идиотка? Зачем мне эта информация, если я одна, без перспектив и… С физическим недостатком! Дело, например, в моих глазах. Это дурной знак и несчастливое стечение обстоятельств. Все это не способствует успеху и не дает счастья, личного и профессионального, тому, кто таким «богатством» обладает. Вот я и кручусь одна. Работаю и погружаюсь по макушку в жуткий социум. Однако появляются такие, как она, и считают, что имеют право делиться счастьем и радостью одаривать менее успешных. Таких, как я!

— Мне нерадостно, Дари. Вот мой искренний ответ. Вы могли бы разумнее подходить к своей жизни. Ты не устала от семейной событийности? Не надоело вытирать сопливые носы, подмывать всем задницы и обслуживать мужика, который, по-моему, страдает от определенного комплекса. Неполноценности, конечно.

— Нет, — резко отвечает.

— Хорошо себя чувствуешь или…

— Тоник, довольно! — Юля, ерзая задницей по сиденью, подвигается ко мне и, обхватив рукой, подтягивает, как сломанную живую куклу, к себе. — Ты злишься на весь белый свет, а срываешься на близких людях, — шепчет в ухо, поглядывая на Дашу. — Что с тобой? Все ведь обошлось, — щекой касается моего виска, затем спускается на щеку, трогая губами кожу моего лица. — Прекрати немедленно.

Цыпы, цыпы… Вам бы все-таки определиться в своих желаниях. Я ведь не собиралась ничего подобного говорить, но нет же — представь развернутый ответ. А когда я высказала свою точку зрения, естественно, отличающуюся от их, то незамедлительно получаю нравоучения, щелчки по носу и произнесенные через зубы просьбы, почти мольбы или приказы, заткнуться и не отсвечивать неприглядной истиной.

— Я не хочу! — руками упираюсь ей в колени, пытаюсь оттолкнуть сестру и избавиться от этих жестов пошлой нежности. — Не хочу этим заниматься. Про-тив-но! Что мне теперь делать? Что выбрать? Во что погрузиться, чтобы хоть немножечко остыть?

Старшая сестрица замолкает, а до омерзения счастливая двоюродная, как будто сокрушаясь, с огромным сожалением качает головой.

Вот же… Сука!

— Счастлива, да? — шиплю, разглядывая Дашку исподлобья. — Довольна? Наслаждаешься? Своей любовью упиваешься?

— Да! — горделиво задирает подбородок.

— М-м-м, — мычу, и, наверное, в первый раз в жизни не нахожусь, что ей на это все ответить.

Твою мать!

— Все будет хорошо, — Юля баюкает меня и, вероятно, безмолвно просит Дари не провоцировать и не разжигать скандал, потому что я не в форме и не смогу отстоять себя.

Жалость, жалость… И чертово сочувствие! А вдруг это все-таки надежная поддержка, нужное и крепкое плечо, на которое я могла бы опереться, пока выбираюсь из того, во что по своей доверчивости попала, забравшись в жизненную патоку по горлышко.

— Тонь… — Даша подсаживается с другой стороны и точно так же, как и Юля, обнимает меня.

— Задушите, чертовы мегеры! — мычу. — Жить, жить хочу. Пустите, коровы. Мамочка-а-а, — пищу.

Они меня сейчас задавят и так освободят мир от беспокойной цыпы, у которой ни черта не получается. За что ни возьмусь, все с препонами или со стоп-краном. Не везет, ей-богу!

— Привет, — с кем-то негромко и довольно нежно здоровается рыбка.

— Привет, — мужской голос отвечает. — Все нормально?

— Да-да. Садись, я сейчас.

Приперся благоверный. Наконец-то! Я ощущаю, как Горовой наклоняется к жене, целует ее, гладит по голове и отходит. Вероятно, садится за стол, как раз напротив нас, чтобы во всех подробностях рассмотреть мое падение.

— Я хочу уйти, — хриплю, выкручиваясь.

— Нет, — шепчет Даша, еще сильнее стягивая на мне объятия. — Не уйдешь. Сама не останешься. Костя придет? — последнее адресует Юле.

— Да, — сестрица отвечает.

«А чертов Велихов прибудет к нам на бал?» — крутится на языке вопрос, который я не решаюсь вслух сказать.

— Наша Юля замуж собирается, — вот так конкретно отвожу от себя «удар». — За Красова, между прочим.

— Господи! — по всей видимости, Дари всплескивает руками, потому как мне намного легче становится дышать и, вообще, я в состоянии шевелиться. — Не может быть! Правда, что ли? Да? Да?

Ох, ты ж, Боже мой! Горовая не на шутку завелась от предстоящего события.

— Да, — сестрица тоже отпускает.

Осчастливленные отползают от меня и дают возможность двигаться и прошептать приветствие Ярославу, с улыбкой разглядывающему нас.

— Как дела? — я вижу, как он неспешно двигает губами.

Ему-то что? Мы с ним, откровенно говоря, не в тех отношениях, когда я могла бы поделиться чем-то, что выходит за границы «привет-пока-желаю здравствовать».

— Нормально, — шепчу, потупив взгляд. — Все хорошо, — неслышно добавляю из чувства такта и обыкновенной вежливости.

Раздражает счастье, бесит радость и благополучие. Я чужая здесь и все еще хочу уйти. А вот после прихода Красова мое желание покинуть этот клуб семейного досуга возросло почти эпически стократно.

— Ты куда? — шипит Юла, когда я поднимаюсь с вполне определенным намерением оставить счастливчиков наедине.

— Потанцую, — киваю в неопределенном направлении, надеюсь, что попадаю туда, куда наметила. — В чем дело, цыпа?

— Не уходи, пожалуйста, — выпискивает.

— Не уйду, — торжественно ей обещаю.

Тем более что нет желания вызывать и самостоятельно оплачивать такси. Пока следую на импровизированную эстраду, звуковое сопровождение меняет лад и становится опять лирическим, но, черт возьми, музыкальным и слишком поэтическим. Я прислушиваюсь к мелодии, словам, под нос бухчу и даже бормотанием подпеваю. А когда не попадаю в ноты, то чертыхаюсь про себя и головой мотаю, словно от наваждения избавляюсь. В продвижении останавливаюсь где-то на полпути и резко поворачиваюсь назад. Хочу вернуться за наш столик, который только вот оставила. Облизывания и шушуканья двух парочек я уж как-нибудь перетерплю, а вот раскачивание в гордом одиночестве на виду у присутствующих здесь сегодня, вряд ли выдержу. Я выбираю зрительное извращение, но не ментальный мазохизм, поэтому поднимаю ногу и наступаю на тот же след, который в противоположном направлении сюда проделала.

— Потанцуем, детка? — шипит мне кто-то в спину.

— Я не танцую, — отмахиваюсь от вынужденного кавалера, а про себя, к тому же грубо, добавляю: «К черту отвали!».