— Ее зачем? — спрашиваю, насупив брови и не сводя с Нии глаз.

— Что?

— Это месть? — перевожу на него взгляд, наполненный гневом, почти яростью.

— Я полагал, что ты умнее, Велихов.

А я считал, что до сего момента работал с человеком, а не дерьмом, пытающимся утвердиться за счет физически и эмоционально слабого человека, за счет девчонки, у которой с этим магазином сердечная связь и полное взаимопонимание.

— Убирайся! — сжимаю кулаки.

Мантуров поворачивается и не спеша выходит из магазина, который намерен похоронить под бумажной кипой судебных предписаний.

Озираюсь по сторонам. Все движется и копошится, раздражает, злит и заставляет дичь творить, повышая голос, выкрикивать ругательства.

— Что вы ищете? — ору суетящимся туда-сюда «экспертам».

На меня совсем не обращают внимания, но въедливо и высококлассно выполняют свои непосредственные обязанности, заглядывая в углы и мусорные корзины.

Тоник тормозит движение, застывает в дверном проеме, напротив меня, громко охает, спрятав мордочку в ладонях, всхлипывает и проклинающую молитву причитает.

Ей больно. Неприятно. Паршиво. Она страдает только от присутствия посторонних в ее святая святых, там, где Тосик чувствует себя счастливой и в полной безопасности. Размашисто шагаю в служебное помещение. Смирнова вскрикивает, когда хватаю ее за руку и начинаю тянуть в личный кабинет. В то место, где мы могли бы поговорить наедине, без посторонних в стерильных халатах.

— Послушай меня, — шепчу, прикрывая за собой дверь. — Тоня?

— Это конец! — запустив пальцы в волосы, стрекочет. — Все! Они… Они нас похоронили. Я отменила все заказы, закрыла перед клиентами входную дверь, потому что они, — вытянув руку, указывает в неопределенном направлении, намекая на тех, кто сейчас хозяйничает в торговом помещении, — приперлись и сказали, что… Меня фактически обвиняют в неаккуратности и несоблюдении санитарных норм, а также намекают на нарушение технологического процесса. Петя, у меня нет диплома. Я не училась официально. Не заканчивала кулинарных техникумов или торговых институтов. Я не повар, не технолог, не кондитер. Я самоучка, получившая сертификаты в интернет-пространстве, участвуя во всевозможных конкурсах и мастер-классах. Я не специалист. Я выскочка, которая нарушает технологию приготовления. Я травлю людей! Понимаешь?

— Неправда, — еле двигаю губами, хриплю и не могу повысить голос, чтобы донести до ее ушей одну простую мысль. — Ты ни в чем не виновата. Мы разберемся. Нужно время. Уверен, что это ошибка. Обыкновенная…

Но мерзкая и до боли ощутимая! Расследование затянется, а тут как раз этот факт смерти и подобен.

— Моя кухонное пространство признано… Петя, они сказали, что там нарушены габариты. Что я не имею права занимать это помещение, что оно не предназначено для тех целей, которых я тут достигаю. Что я…

— Тихо-тихо, — неуверенно обхватываю женские плечи и подтягиваю Тоника к себе. — Мы со всем разберемся. Обещаю.

— Весь персонал погонят на медицинское освидетельствование. Я не понимаю. И девяти месяцев не прошло, как мы все это проходили. Неужели кто-то принес заразу? Егор сказал, что заболели дети. Дети! — пищит Смирнова.

А это значит, что соответствующее время подошло? Ах, как не вовремя, хотя… Я чист, здоров, но под наблюдением. То есть, когда лаборантишки начнут рассматривать чашки Петри, установив их на предметное стекло под микроскопом, то обязательно найдут следы лечения и продукты жизнедеятельности микроорганизмов, которые я с большим трудом извел. Я должен ей все рассказать, признаться в том, что был болен, что бессовестно подтасовал результаты несуществующих анализов, которые якобы сдавал для оформления санитарной книжки, купил необходимые справки и влился в коллектив, будучи нехорошо больным. Ведь если сволочь начнет копать целенаправленно под меня, то естественно всплывет тот факт, что я сбежал с прошлого места жительства, будучи поставленным на учет по неблагонадежному состоянию здоровья, угрожающему окружающим меня людям, что я долгое время игнорировал лечение и не придавал значения серьезности поставленного мне еще там, за бугром, диагноза, пытался избежать всего, что мне настоятельно рекомендовали и предписывали. Я бравировал своим здоровьем, ставя на кон чужое благополучие и спокойствие. Егор, пожалуй, прав:

«Я преступник!» — ну вот, себе признался, теперь осталось Нии обо всем спокойно рассказать.

— Тонь, — подаюсь немного на нее, — послушай меня, пожалуйста. Сможешь?

— Что? — Смирнова будто отмирает.

— Никого таскать никуда не будут.

— Это не смешно! Пусти, — начинает дергать плечами, пытаясь избавиться от меня. — Больно, Велихов! — взвизгнув, подпрыгивает на месте.

— Мы справимся с этим, — держу крепко, — я обещаю тебе, что никто не пострадает…

Кроме меня, конечно!

— Самоуверенность — твоя отличительная черта! Убери руки, — оскаливается и шипит.

— Это я! — рычу, исподлобья разглядывая ее лицо.

— Ты! — словно подтверждает.

Она не поняла! Мне нужно четче выразиться, чтобы избавить нас от чертовой двусмысленности.

— Я причина этой гребаной проверки.

— Господи! — она подкатывает глаза. — Тебе бы эго проверить. Ты, ты, ты, ты… Только ты! Всегда и везде! Игра — только на твоих условиях. Победа — любой ценой.

— Ты такая же… — язвительно хмыкаю.

— Ах, это моя вина? — прищурившись, с присвистом произносит.

— Успокойся. Давай успокоим бурю.

— Пошел ты! — плюет словами, топочет ногами, сгибает их в коленях, глубоко — на сколько я ей позволяю — присаживается, и гримасой ненависти портит свое красивое лицо.

— Я болен, Тоня, — резко убираю руки, отпускаю и даю возможность отойти от меня. — Был! — мгновенно добавляю, заметив удивленный взгляд и приоткрытый рот. — Была проблема…

— Какая? — шепчет нехорошим голосом, что-то, видимо, подозревая или о чем-то догадываясь.

— Если проще, то я бы не прошел санитарную инспекцию. Это…

— Ты-ы-ы-и-и-и… — пищит на высоких нотах. — Не могу поверить!

Однако, видимо, придется!

— Но я здоров, — опустив глаза, сообщаю, на самом деле, чересчур хорошую новость, которую я совсем не так должен был ей преподнести. Совсем не так!

— Ты обманул, что ли? — Смирнова странно приближается ко мне, становится в точности напротив, задирает голову и широко распахивает глаза, словно выталкивает их из орбит. — Заврался, да?

— Я не мог сказать, — взгляд ответно отвожу. — Пойми, пожалуйста, гордиться нечем, да и…

«Когда? Откуда? Как она смогла?» — я не успел зрительно зафиксировать пощечину, зато прекрасно ощутил обжигающее касание ее руки на своей щеке.

— Все будет хорошо… — прикрыв глаза и стиснув зубы, произношу.

Еще один удар! Другая сторона. Скула, щека. Все заслужил! Поэтому не отворачиваюсь и не пытаюсь остановить хлесткий шпарящий удар. Похоже, Смирнова не станет слушать оправдания, зато физически оторвется на том, кто нагло обманул и нанес урон делу ее жизни.

Да будет так! Перетерплю. Тяжелая рука, гнев разъяренной дикой женщины-кошки, которая вкладывает всю душу в оплеухи, коими вознаграждает проглотившего язык меня.

Квакаю и мгновенно затыкаюсь, зажмуриваюсь, пряча глаза от женских пальцев, мельтешащих возле моего лица.

— Сволочь! — кричит Тосик, заканчивая ручную экзекуцию.

По ее дрожащему и неуверенному голосу я понимаю, что она страдает, переживает, и в то же время сильно негодует.

— Сдохни, мразь! — визжит и, отскочив от меня, поворачивается ко окну. — Будь ты проклят! Не-на-ви-жу!

«Мне жаль» — про себя произношу, смаргиваю несколько раз и облизываю губу, которую Смирнова порвала мне, когда прикладывала ладонь, выпячивая кольцо на среднем пальце. Обод зацепился за мякоть и, расцарапав ткани, повредил ее. Кровь чересчур соленая, металлическая, противная и отравленная херней, которую я закидывал в себя, выполняя назначения врача, попадает мне на язык, сильнее раздражая слизистую, третируя вкусовую братию.