Из машины вылетаю шестеркой, получившей пендаля под зад и щелбана по стриженному под ноль затылку, спотыкаясь и пропахивая носом переложенную неоднократно ФЭМку, забегаю в магазин, в котором меня любезно принимают.

Суета, суета, суета… И мельтешение! То ли реальные, то ли наигранные актерские слезы, небольшой мятеж с повизгиванием и пищащими возгласами, который устраивает Ния, пока Мантуров хватает ее за руки, да хаотичное движение бесполых андрогинов в стерильных медицинских комбинезонах, блуждающих, как привидения, между витрин с какими-то палочками, которые они везде суют, словно смывы берут на месте тяжелейшего преступления.

— Что происходит? — присоединяюсь к Тоне и тому, которому чешется рука начистить рожу, если он не перестанет трогать ее и что-то успокаивающее на ухо шептать.

— Отойдем? — не глядя на меня, шипит Егор.

— Отойдем! Тоня?

Она ничего не отвечает, лишь низко опускает голову и уходит в подсобку, оставив нас.

— Это что? — развожу руки в стороны, показывая величину своего недовольства. — Репетиция того, о чем забыли предупредить хозяев, бухгалтеров и другое важное начальство?

— Есть ордер, Велихов, — на мою колкость довольно сухо отвечает.

— Чего-чего? — прищуриваюсь и вкладываю в свой вопрос все недоверие, которое зудит на языке, да выход не находит.

— Люди отравились.

— А ты здесь в качестве кого? — уточняю понимание, хотя и без того, что он сейчас мне скажет, догадался.

— Адвокат…

— Кем-то управляемый с больничной койки в инфекционной палате? — насыщаю каждое слово колкостью и ядом.

— Это маленькие дети, Велихов.

Сейчас заплачу!

— Сочувствую. Но мы-то тут при чем?

— Мы? — он ставит руки на пояс, приподняв полы пиджака. Изображает важную чинушу, отменного делягу, дорогого адвоката при исполнении или просто тварь играет? Без подготовки, между прочим, и весьма талантливо.

— Это общее дело, Мантуров. Я совладелец! Документы в полном порядке.

— Мы? — похоже, мужика заело на множественной форме личного местоимения.

— Все? — выплевываю ненависть. — Проваливайте отсюда! Зачем ты цепляешь Нию?

— Ошибаешься, Петр! Я не цепляю. А это все из-за тебя. Из-за тебя будут проведены соответствующие проверки здесь, в вашей «Шоколаднице», и там, куда вы поставляли «вашим совместным магазином» сладкую продукцию. Поправь, пожалуйста, если я не прав. «Накорми зверя», например?

— Не трогай отца! — сжав кулаки и насупив брови, исподлобья говорю. — Решил устроить представление?

— Две девочки, десять и восемь лет, родные сестрички. Диагноз? — как будто сам с собою разговаривает. Задал вопрос и тут же на него ответил. — Крайне неприятный.

Ну-ну!

— У меня нет детей, — пытаюсь свести все в шутку, отворачиваюсь и делаю шаг в сторону, чтобы избавить себя от раздражающего меня присутствия того, кого я стал довольно быстро забывать.

— Там гнилой букет, Петруччио. Если ты понимаешь, о чем я говорю?

Как он меня назвал?

— Ты, бл.дь, ох.ел? — резко возвращаюсь мордой к идиоту. — Смени-ка тон, любезный.

— Говоришь, как твой отец, — скалит зубы и опускает руки. — Лю-без-ный! Ругань только добавляешь, как ярмарочный попрошайка.

— Заткнись, — я снова подхожу к нему, почти касаясь носом надменной рожи, которую разобью, как только от свидетелей избавлюсь. — Чего ты хочешь?

— Не я! — в подтверждение мотает головой. — Я всего лишь законный представитель.

— Значит, твои клиенты, — подкатив глаза, быстро исправляюсь.

— Компенсации, конечно, и запрет на ведение бизнеса. Пищевая промышленность — не место для игр, которые ты устраиваешь, Велихов. Как, кстати, самочувствие?

Ах, ты ж… Мелочная тварь! Вот, куда он клонит и на что прозрачно намекает. Я смухлевал со своей санитарной книжкой, когда устраивался сюда, но он об этом ни черта не знал. Не знал до той поры, пока не приперся, чтобы выслушать объяснения Антонии, на которых она совестливо настаивала. Как чувствовал, что добром это не закончится! И вот, пожалуйста, финал.

Мантуров прекрасно умеет считать и комбинировать. Встретив меня здесь в тот достославный день, когда пришел за покаянием от Тузика, он, вероятно, задал ей вопрос, о том, что я в «Шоколаднице» забыл. Почему хожу по служебным помещениям, строя из себя хозяина, почему так себя веду, почему позволяю разговаривать с владелицей в «подобном» тоне? А после внезапно всплыли потерпевшие, которым нужно удовлетворить себя, наказав, возможно, незаслуженно, того, кто первым под мстительную руку попадет.

Потомственный юрист — очень добросовестный служака. Более того, в этом деле у придурка законный интерес и намечающаяся битва по понятиям. Решил взять реванш и продемонстрировать Антонии, какое я квёлое создание, к тому же в «группе риска» и с клеймом учета до снятия с крючка, на котором болтаюсь еще с заграничных времен?

— Отлично! — задираю подбородок, выставив его слегка вперед. — Дети отравились не здесь. Уверен на все сто процентов.

— Как давно ты здесь ошиваешься?

— Не твое дело.

— Полгода? Семь, восемь месяцев? Год?

— Дети заболели не здесь. «Шоколадница» не при чем!

— Следствие установит.

— На здоровье!

Как бы это ни прискорбно звучало!

— Проверки будут произведены, Петр. Я рад, что ты поправился, но этого не избежать, а ты не сможешь надавить на нас.

— Надавить? Ты дебил, что ли? На хрена мне давить? Считаешь, что начну выкручивать руки?

— Это не хороший прецедент.

— Еще раз повторяю — мы не виноваты, — прошу немного больше информации. — Какой диагноз?

— Не для достояния общественности. К тому же девочки несовершеннолетние, я не собираюсь делиться с тобой информацией.

— То есть я под подозрением, потому что имею запятнанный х. йней анамнез? А если малышня подхватит коклюш, тоже «Шоколадница» будет отдуваться, потому что я на них случайно чихнул, кашлянул или плюнул?

— Не утрируй!

— Да пошел ты! — грубо обрываю сочувствующий тон и лживые потуги.

— Был подлог! Даты красноречиво об этом говорят. А это статья…

— Решил напомнить номер?

— Уверен, что ты его и так прекрасно знаешь.

— Забирай своих нукеров и оставь в покое «Шоколадницу».

— Нет, — отрезает и тут же поворачивается ко мне спиной. — Смывы возьмут у всего и всех, Велихов. Будет произведена полная проверка. И это не…

— Подстава!

Сука! Червяк и жалкий трус. Решил поквитаться таким образом? Включил машину правосудия? Думает, что сможет? Ей-богу, только бы пупок не надорвал.

— Нет, Петр, не подстава. Мне жалко девочек, на лечение которых мать-одиночка потратила, — он замолкает, задрав голову, шипит куда-то в потолок, а затем засунув руки в карманы брюк, тихим, как будто угрожающим тоном, произносит, — херову кучу денег. Ей тяжело финансово и психологически. Над дочерями смеются в школе, они стали маленькими изгоями в детском обществе, которое и так особо не отличается мягкостью и добротой.

— Я их не заражал, — шепчу.

— Ты не имел права здесь работать. О чем я вообще думаю? — плюется, чертыхается и исправляется. — Тебя вообще здесь быть не должно.

— Мне не нужно от тебя разрешение.

— Это подлог! — не слушая то, что я говорю, мотает головой. — Это преступление.

— Не путай, — через зубы отвечаю. — Убирайтесь отсюда.

— Они уйдут, когда закончат. Магазин будет опечатан до выяснения обстоятельств, проведения лабораторных исследований, получения результатов анализов проб и соответствующего распоряжения.

— Баран ты, Мантуров. Душное чмо, но с полномочиями. Какого черта отца сюда привез?

— Я никого не привозил.

— То есть он сам за тобой увязался?

— Григорий Александрович мне не отчитывается. Вероятно, у него были здесь дела и потом…

— Проваливай! — недослушав, рявкаю.

Через его плечо я наблюдаю, как Тоня мечется из угла в угол в подсобном помещении. Со своего места мне все прекрасно видно. С понурой головой и сведенными перед собой ручонками, Смирнова вышагивает на небольших квадратах, искоса поглядывая на нас. Переживает за спокойствие и благополучие? Боится, как бы мы с еб.аном не задрались? Караулит нас!