— Извини, Велихов, но в это верится с большим трудом, — Смирнова выставляет нижнюю губу вперед, словно завлекает, — и многое непонятно, лично для меня. Я полностью теряюсь, например, вот в этом месте, — тычет пальцем в электронную таблицу, — при этом чувствую свою ущербность, потому что совершенно не въезжаю, как все это устроено и за счет чего, каких легенд, баз данных, вводных и тому подобного, твоя машинка составляет свой точный прогноз и делает нам втык, если вдруг что-то где-то с огромной пробуксовкой идет, — жалобно скулит, растягивая сильно гласные. — Не п-о-н-и-м-а-ю! Черт!

Кулачками растирает щеки и пищит задушенно:

— Господи-и-и, все ведь было хорошо. Зачем ты влез и изменил тут все?

— Зато теперь ты отдыхаешь и лишь периодически мониторишь ситуацию, поглядывая одним глазком за тем, как все замечательно работает без твоего непосредственного участия. Ты хороший организатор и генератор идей. У тебя есть собственный вкус и рвение, но только в непосредственном деле, а что касается финансов, — ловлю ее испепеляющий и цепкий взгляд, — ты просто пересчитываешь номинальные бумажки, которые не работают, не растут и не развиваются, а просто оседают и даже не на счете в банке. Кредит на развитие — тут все понятно, без вопросов, плюс обязательная заработная плата, поставки-закупки, транспорт и, конечно, аренда с неподъемной коммуналкой. А дальше, Ния?

— Реклама, — задирает нос.

— Которая не работает, — усмехаюсь.

— Работает! — нос по-прежнему ползет солидно вверх и слегка выпячивается вперед.

— Пусть! Согласен! Окупается?

— Мы хорошо продаем, — быстро отвечает. — К нам приходят в первый раз и снова возвращаются.

— Кто?

— Ты издеваешься? — прищуривается и, прислонив бук, как раскрытую книжку, к своей груди и животу, пытается меня опротестовать. — Люди ведь есть, ты их тоже видел. Есть постоянные клиенты. Например, твои родители, которые оставляют хорошую сумму после каждого визита. Покупатели посещают «Шоколадницу» и…

— Покупают ровно на три рубля с одной копейкой. А мои родители, — ухмыляюсь, вздернув верхнюю губу, — делают одолжение старшему сыну и милой дочери давних друзей. Они не жадные и обеспеченные люди, мама боготворит зефир, а отец выполняет ее простую просьбу:

«Отвези!».

Да тут и не в рекламе собственно все дело, а в том, что старшие заинтересованы в успехе предприятия так же, как и мы. Возможно, больше. Обыкновенный шкурный вопрос и, конечно, гордость:

«Смотри, Ната, это наш неблагонадежный сын. Похоже, беспокойный Петр взялся, наконец-таки, за ум. А это кто? А это Ния, дочь Сержа, с которым мы не один пуд соли съели вместе. Давай поможем?».

Это если в тусклых красках, но довольно кратенько. Согласись? Мысль-то я донес.

— Художник! Живописно, но… — поджимает губы и, по-моему, собирается остроту или пошленькую гадость ввернуть.

Поэтому опять мой выход, еще одно опровержение и спуск с небес на землю:

— Это маленькая капля в огромном море, Тосик. Их небольшой вклад не делает долгожданной прибыли, но всего лишь позволяет продержаться на плаву, до следующего денежного вливания в то, что вообще не отбивается.

— Да! Они не миллионеры, — Смирнова выставляет палец, почти задевая кончик моего носа. — Зато верные и неизменные.

— Не спорю. Но это розница, маленькая часть, крохотная доля, даже не целая единица, а дробный хвостик, периодический остаток, — навстречу ей сдвигаю большой и указательные пальцы, демонстрируя мизерность того, что приносят магазину клиенты, которые случайно, мимоходом, забредают к нам, вероятно, потому что мы им по дороге. — Сейчас ситуация изменилась…

— Да? Да? — похоже, Тосик начинает заводиться и ей как будто больше нечем крыть.

Уж больно яростно и весьма самозабвенно она стрекочет, словно проквакивает слова, стараясь основную мысль не прожевавши проглотить.

— Да! — убавляю звук и намеренно перехожу на размеренный, неторопливый шепот. — Новый договор с Максимом раскрутит тебя. О тебе узнают совершенно другие люди. И потом, не мешало бы Сергея подключить. Так, между прочим.

— О мне и без Морозова все знают. Отец? Зачем?

— А ну-ка, цыц, не перебивай старшего по возрасту, щенок! — несильно щелкаю по дергающемуся передо мной женскому носу. — Шоколадные орешки, Туз, да под пьяную руку. М-м-м! — подкатываю глаза и стукаюсь затылком о высокое и не мягкое изголовье кровати. — Черт! — чертыхаюсь и оглядываюсь, отнимаю голову от стены, чтобы шишку на затылке нечаянно не получить.

— Я бы предпочла, чтобы все шло, как раньше. Тихо, зато надежно. Я…

— Не жадничаешь? Скромняжка? Довольствуешься малым? Идешь вверх приставным шагом?

— Зачем ты…

— Тише едешь — дальше будешь, так?

— Да!

— Так ты обвалишь рынок, Смирнова! А за это по головке не погладят: ни потирающие ручонки конкуренты, ни справедливое государство. Завязывай медитировать над этой техникой. Там все замечательно.

А если откровенно, то так жизнерадостно и классно, что даже жутко и немного страшно.

— Я верю, верю, Петя. Просто, — она опять располагает бук на коленях и таращится в ту же картинку, которую до этого внимательно изучала.

— Напоминаю, что очень скоро первый шлюз. Мы обязаны на это посмотреть. М? Убирай машину! — тянусь к сидящей рядом.

— А если, например… — Туз прищуривается, лицом как будто утыкается в экран и водит головой, так отслеживая движение мелкого курсора, который сама же направляет, трогая тачпад.

— Все нормально! — громко выдохнув, опускаю ноги на пол и встаю с кровати. — Тонь?

— А?

Нет, она совсем не реагирует на меня, а полностью ушла в себя и в несуществующие финансовые проблемы молодого бизнеса.

— На первой остановке сойдем на берег и погуляем по земле. Сменим обстановку. А это, — рукой указываю на ультрабук, — здесь оставим. Мы ведь в отпуске!

— Хорошо, — озабоченно щелкает по клавиатуре, с приоткрытым ртом и высунутым языком перетаскивает окна, что-то шепчет, неспешно двигая губами, а на финал, словно знатно напортачив, ладонью закрывает рот, задушенно горланя любимый женский «Ой!».

— М? Что натворила? — ставлю руки на пояс и подмигиваю. — Сломался, да?

— Ничего. Просто твоя почта случайненько открылась.

Замечательно! Но, как всегда, не вовремя. А впрочем, я и так прекрасно знаю, что там нет нужных новостей, обеляющих случайно опорочившегося меня. Мне не за что переживать, вот поэтому я так подозрительно спокоен.

— Я не смотрю туда, Петруччио, — ее рука ползет наверх, меняя месторасположение, перемещается на глаза. — Извини-извини, сейчас все исправлю. Не знаю, как так вышло. Что-то, видимо, дернулось.

Это совесть, вероятно! Завопила и выплюнула мою переписку на обозрение Антонии. Весьма интеллигентное объяснение от женщины, случайно залезшей в карман и ухватившей там — непреднамеренно и с благородной целью — платиновую карту без лимитированного снятия:

«Ах, ох, ух! Ну, ты подумай! Да как же так?».

Ну, сделай, что ли, одолжение! Я ерничаю и про себя паршиво изгаляюсь потому, что к этому, ребята, откровенно говоря, уже давно привык.

Мой половой покой, по всей видимости, приобретает статус «навсегда» или «пожизненно». Теперь, видите ли, результаты не готовы, так как была задержка с поставкой реактивов, потом возникли какие-то проблемы с транспортировкой и сроком годности того, что через пень-колоду не с первого раза грамотно приобрели. Короче, лаборантам с этой тягомотиной и моим давно представленным забором крови не имеет никакого смысла разводить бадью, чтобы отыскать в алой жидкости венерическую срамоту. Свежесть в этом деле, оказывается, важна так же, как и срок жизни, например, прокисшего или сильно забродившего куриного бульона.

А мы уже три дня в пути… Три теплых летних дня, за которые ни черта не изменилось в моем опасно-безопасном статусе, так что я, конечно, щадяще наступаю — как говорит Антония, — но слишком скрытно и под покровом очень темной ночи. Точнее метафору для того, что я творю, мне сейчас не произнести. Я добиваюсь Тосика уже три полноценных дня. И пусть шавочка не сомневается, я обязательно ее добьюсь. Обыкновенный аутотренинг и самовнушение… Увы, совсем уже не помогают!