Я принял извинения в несколько иной форме, чем она могла предоставить мне. Ничего как будто не было и было все. Одновременно…
— То есть? — я слышу, как она стучит выдвижными ящиками, что-то в комнате как будто переворачивает, вероятно, выполняет давно запланированную перестановку, расхламляет склад бездумно приобретенной одежды.
— Как настроение и как твои дела?
— Куда мы едем, Велихов? — настаивает на своем Смирнова.
Обращение по фамилии меня вообще не раздражает. Вернее, по сравнению с тем, как Тузик раньше называла меня, громкий оклик «Велихов» — сродни шепоту ее томления «мой малыш».
— К родителям. Я обещал, что навещу их. Давно собирался, и вот сегодня случайно выкроил время. Отец пожарит мясо, а на маме сладкий стол. К тому же…
— Ты не сказал, — заикаясь, шепчет Ния, — заранее. Не предупредил меня, что…Пожалуй…
— Отказов я не принимаю, Смирнова, тем более что я уже подъехал. Стою перед вашими воротами. Если через пятнадцать минут ты не вылезешь, я зайду.
— Через балкон? — теперь хохочет.
— Зачем же? — задираю голову, разыскивая взглядом дом и в нем ее окно. — С недавних пор, если быть более точным, то со вчера, я вхож в ваш ковен, словно недавно инициированный ведьмак. Полагаю, отец, мать или Юлька с радостью распахнут перед новообращенным стеклянную дверь вашего заколдованного дворца и снимут заклятие, запечатавшее дверь в твою комнату. Вылезай уже, я устал стоять!
— Что мне захватить?
Лифчик — в приоритете, а трусики — по умолчанию.
Наш первый вечер продемонстрировал мне, как непосредственному участнику, огромную зависимость, почти фетишизм, маниакальность и легкую степень извращения, помешанности на отсутствующем полностью или выступающем в некомплекте кружевном белье. Не хотел бы рисковать в отчем доме, выпуская бульбы изо рта и страдая от предположений, есть ли там, под ее футболкой, блузкой, майкой хоть что-нибудь, или Антония в принципе или из принципа не надевает то, что могло бы придавить ее сосочную эрекцию и скрытое возбуждение от еще одной «восхитительной встречи» с моими безумными глазами и заточенным в боксеры уже почти анорексичным «малышом». Я чересчур изголодался, а член не видит никаких поводов стараться и реагировать на кого-нибудь, кроме нее. Парень сник и потерял надежду, но стал покладистым, послушным, немного скромным и даже скучным. Он ждет разрешения, почти отчаявшись и ни на что не претендуя. Проснулся утром, немного дернулся, приподнял головку, оглянулся, затем взлохматил яйца, проверяя полную готовность. Отклик есть, а это значит, что жизнь идет и все как будто бы пучком. Слабая надежда где-то вдалеке маячит и незримо рядышком присутствует, поэтому он дальше скромно терпит, не теребя мою ширинку и не натираясь крайней плотью о жесткие нитяные швы.
— Ветровку. Если есть такое. Надень удобную обувь, не каблуки или гигантскую платформу. Кроссовки, например.
— Верхом, что ли? — похоже, на том конце провода мой собеседник сильно недоумевает.
— Почти, — смеюсь. — Быстрее, Ния. Я жрать хочу!
— Господи! — я так и вижу, как она подкатывает глазки. — У тебя жаргон, как у хулигана.
— Я и есть хулиган, Тосечка. Ты разве этого еще не поняла?
— Я думала, что ты знаком с этикетом, чтишь вежливость, преклоняешься перед правилами приличия, а ты грубыми словами спекулируешь.
— Спекулирую?
— Неважно! Все, пока, — отключает вызов резко и без предупреждения.
Я хулиган и дурень невоспитанный. Замечательно! Я, стало быть, невыдержанный, резкий и слишком грубый, а она, по всей видимости, маленький желтый одуванчик, который корчит из себя святое существо, не знающее, что такое жесткость и грубость в принципе. Вот это самомнение и изворотливость! Смирнова вывернет любую ситуацию в свою собственную пользу, наплевав на окружающих ее. Зато бесплатно сделает разбор поведения своего визави, выставив его каким-то чертом в человеческом обличии без козьих копыт на конечностях и рогов на темечке.
Но как она целуется, ребята… Отвал башки!
С языком и без! В щеки, нос, лоб и губы. Тоник способна на многое и ко всему такому имеет ого-го какой талант. Она играла с моими губами после того, как получила карт-бланш на суперночь в плавающем доме. Теперь мне, откровенно говоря, слабо верится в то, что Смирнова не дает на первых свиданиях. Или это я такой везунчик? Последнее предположение в приоритете, от него и буду отталкиваться последующие две недели, когда мы попл…
— Привет! — дергает меня за рукав куртки внезапно материализовавшаяся Ния. — Это что? — глазами подкрепляет уточняющий вопрос.
— Это мотоцикл, — осматриваю сегодняшний боекомплект, в который облачилась Антония по случаю свидания номер два.
Широкие джинсы, белоснежная футболка или майка, кожаная куртка и… Кроссовки с розовыми шнурками. Кукла-рокер, ни дать ни взять!
— Классный прикид! — подмигиваю.
— Я на этом не поеду, — начинает неспешно отходить, я пресекаю все ее поползновения и намерения, шустренько подтягиваю, обхватив за талию одной рукой, к себе.
— Это не страшно, щенок! — убедить пытаюсь. — Ты обнимешь меня и прижмешься щекой к спине. Так домчим без проблем и пробок. Ния…
— Мотоциклисты — одноразовые разведчики с кладбища, Петруччио. Даже не саперы, у которых одна ошибка — и кирдык. Это самоубийцы, гоняющие по дорогам, подвергающие и себя, и других, участвующих в транспортном спектакле, смертельной опасности. Так их отец называет. Он терпеть не может, когда подобное, — кивает на моего резвого коня, — встречается на дороге. Я, между прочим, тоже не в восторге, когда рев двигателя разрывает мои слуховые перепонки. Это… Господи! Ты что, испорченный ребенок? — Тонька закрывает уши, не желая, видимо, услышать мой ответ и приведенные доводы.
Как же я тогда смогу опротестовать ее утверждения, если она настроена на категоричный:
«Нет, нет, нет, и нет!».
— Я не буду гнать, Тосик. Только попробуй. Уверен, что тебе понравится. Считай, что это новая поза! Как в сексе…
— Сравнил! — шипит, полосуя меня взглядом, но руки от ушей отнимает. — Я без шлема…
Все предусмотрел внимательный «Петруччио»!
— Держи, — протягиваю защиту, которую захватил специально для Антонии.
— Испорчу прическу, — причитает, но шлем надевает, а после, похоже, просит одобрения или жаждет комплимента. — Нормально?
— Тебе идет! — ухмыляюсь и берусь за руль. — Садись за мной, — киваю назад и замираю в ожидании, пока пассажирка примет соответствующее положение.
«Отец меня прибьет!» — ворчит Ния, но лезет в седло.
— А ты? Где твой шлем? — сжимая пальцами бока и заглядывая мне через плечо, задает вопрос.
— Все есть! — дергаю рулем, показывая свою защиту, прицепленную к одному рожку.
— Господи-Господи, — начитывает странную молитву Туз. — Ты угробишь меня… Если ты угробишь меня, я буду являться к тебе после смерти. Не жди пощады, Велихов! Я изведу тебя, я буду терроризировать тебя, как неупокоенная душа, выпотрошу твою нервную систему, высосу…
— Не надо, Ния, — прыскаю от смеха.
— Нет уж! — сильнее впившись пальцами, дергает меня, пытаясь вытряхнуть, наверное, из седла. — Дослушай до конца. Вот, что я сделаю, если ты покалечишь это тело.
— Каким образом, Смирнова?
— Бешеной ездой на этом, на этом… Господи-Господи!
— Про «высосу» есть, что еще добавить или дальше я имею право додумать самостоятельно.
— Поехали уже!
Тосик вжимается мне в спину, при этом прикладываясь к скрытому под одеждой позвоночнику щекой. Я чувствую, как она возится позади меня, умащивается, подстраивается под мою фигуру, якорится на своем месте.
— Как привидение? — вполоборота со смешком внезапно уточняю.
— Что?
— Ты будешь бестелесной субстанцией или я смогу тебя обнять, потрогать, помять твои сисечки, — на лукавом предложении пассажирка замирает, а я, не подав виду, продолжаю дальше говорить, — погладить тепленькие складочки, например. Как вчера… А?
— Поехали! — верещит Ния, а я от охерительно высокого сопрано жмурюсь и поджимаю плечо к тому уху, в которое она звонит, как в огромный колокол. Больно же! Неприятно и совсем не романтично…
