— Как ты себя чувствуешь? — криво улыбаюсь и сиплю в эфир простой вопрос.

— Все хорошо. Пап, что с тобой? Ты заболел? Жуткий голос. Ты меня пугаешь.

Хрен его поймет! Несколько дней сам не свой. То ли поймал эмоциональный приход, то ли сам себя спецом пытаю?

— Кирилл, как нога? — зажав телефон между плечом и ухом, освободившейся правой рукой растираю скрипящую жгучей болью левую неполную конечность.

— Пока еще лежу, но сегодня днем уже пробовал вставать. Передвигаться не столько тяжело, как неудобно, но вполне возможно, если сильно постараться. Подпрыгивая и не прикладываясь стопой к полу, чудно бродил по дому, снимал себя на камеру, вел прямой эфир, и в сеть фоточки выкладывал. Меня охотно лайкали, отец. Ставили сочувствующие реакции и желали скорейшего выздоровления, похоже я покорил всемирную паутину. Подпишись, кстати, на меня. Потом, конечно, маме с Игорем помогал, пока Андрей был на работе.

— Как твой братишка? — перебиваю сына, усмехаюсь и отвлекаюсь от основной темы разговора.

— Да что ему сделается, па? Он только ест по расписанию и по нему же гадит. Мерзкий тип и очень голосистый дрыщ. Визжит, как девочка, когда я беру его на руки. Растягивал ребенка на кровати, пока мама убирала за ним. Прикинь, писюн у клопа есть, значит, точно парень. Если бы сам не рассмотрел стручок и мелкие орешки, никогда бы не подумал, что это будущий мужик. Слащавый, па, как жалкая девчонка. Он слишком симпатичный, как для мужчины. Видимо, кровь Андрея мамину не смогла перебороть. Гены, гены, гены… Ему бы мышцы посильнее подкачать!

Какой глубокомысленный анализ в три часа ночи мы разводим с Кириллом, обсуждая мужскую составляющую очень маленького ребенка. Я громко хмыкаю и, откинув голову назад, хорошо до звенящего звука прикладываюсь затылком о крыло своей машины. Сын изучает анатомию по причиндалам младшего единоутробного братишки? Вот же подрастающее новое поколение! Лучше бы девочку себе нашел, красивую покорную зазнобу сердца, которую бы потом своей женой назвал.

— К тебе на руки Игорек идет? — интересуюсь этим, чтобы продлить наше общение. Все-таки сейчас глубокая ночь и всем пора отдыхать, но мне не спится, и я намеренно раздражаю пространными разговорами собственного сына.

— У микроба нет особого выбора, отец. Я его старший брат, ему придется смирится с тем, что только я задаю правила игры в нашем доме, а мелюзге обкаканной следует подчиняться, пока он не научится сам себе зад бумагой начисто вытирать.

Жестко, братец! Даже очень… Теперь отрезанную руку чересчур знобит и жутко дергает. Скриплю и морщусь, транслируя в эфир задушенное:

— Ох, чтоб тебя! Да, бля-я-я-я-ядь!

— Пап? — Кирилл, похоже, настораживается. — У тебя там все в порядке? Ты сильно ругаешься. Что с тобой?

— Все хорошо. Неудачно телом приложился об угол кухонного стола. Я тут чай пью, сынок. Не спалось, вот я и решил слегка развеяться. Извини, что вынужденно разбудил тебя.

Нагло вру парню и, по-видимому, своим поздним телефонным звонком не только бесцеремонно и умышленно растормошил травмированного ребенка, но и поднял с кровати свою любимую жену или неспециально, сам того не желая, вызвал ее персональный интерес к тому, что со мною здесь и сейчас происходит. Даша босиком, подергивая пальчиками подол своей коротенькой ночной сорочки, стоит в дверях, соединяющих гараж с жилым пространством. Бегает глазами, взглядом суетится по моему лицу и скрученному возле Камаро телу, переступает с ноги на ногу и пытается слинять к себе восвояси. Поздно! Ведь я ее уже заметил. Теперь ей не сбежать!

— Кирилл, вынужден прощаться, — подмигиваю Даше и поправляю спадающую влажную повязку со своего плеча.

— Спокойной ночи, па. Созвонимся завтра? — сын, позевывая, спокойно произносит в трубку.

— Обещаю, старик. Пока! — прощаюсь с ним и быстро отключаю связь. — Даша, чего ты встала? — спокойным голосом обращаюсь к стыдливо переминающейся с ноги на ногу жене.

— У тебя болит рука? — теперь она уверенно заходит внутрь и останавливается перед моей фигурой, разглядывая с высоты своего не слишком высокого роста меня, жалко скрючившегося у автомобильных колес.

— Есть немного, — ухмыльнувшись, откидываю на пол телефон и двигаю его носком подальше от себя. — Иди спать, рыбка. Все нормально. Я скоро приду.

— Не могу без тебя, — шепчет и присаживается на корточки передо мной. — Ты позволишь? — протягивает к левой сейчас терзающей меня руке свою ладошку.

— Там все без изменений, Даша. Ее нет, но она о себе громогласно заявляет. Не надо…

Она настырно раскручивает тряпку и откидывает импровизированный бинт назад.

— Господи! — резко ойкает и руками быстро запечатывает себе рот. Качает головой, выказывая мне сочувствие, всхлипывает и прикрывает глаза.

По-видимому, моя культя сегодня слишком жутко выглядит. Транслируемый ужас на лице у Даши полностью подтверждает мое хиленькое, выдвинутое наобум предположение. Култышка радиоактивно воспалена, горит и ультрафиолетово сверкает, испуская гамма-излучение, непоправимо и почти смертельно обжигает. Ядовито алая, температурная, обжигающая конечность! Я осторожно отстраняюсь и не позволяю Даше прикоснуться к ней.

— Не надо! — тихо заклинаю.

— Она пылает, Ярослав. Ты корчишься от боли. Вызовем скорую помощь?

— Нет, — быстро отрезаю.

— Чем тебе помочь? Подскажи, пожалуйста. Направь меня. Это же не дело.

Такое нездоровое и болезненное мое состояние Даша видит за время нашего с ней брака в первый раз. Наверное, сейчас я должен успокоить и заверить, что в скором времени все будет нормально. Про срок бы только не соврать. Об этом тот умный доктор предусмотрительно мне не сказал тогда.

— Все само пройдет. Ничем тут не помочь, рыбка! Рука болит и точка! Но не критично, а я в полном и абсолютном порядке, — пытаюсь улыбнуться, и степенно, стараясь сдерживать свои порывы, отвечаю.

— Там заражение, товарищ? Скажи мне правду, муж. Почему она такого ужасного цвета?

— Натер культеприемной гильзой, рыбка. Пот, плюс постоянное ношение, плюс ты все время вешаешься на протез, да я ни в чем себе не отказываю, сильно напрягаю руку, тренирую жесты, устраиваю собственные соревнования на выносливость, вот и результат. Сам виноват!

— Ты издеваешься? Натер? Какого черта! А до этого…

— Видимо, подрос немного. Схожу в больницу, ребята подгонят под…

— Ярослав! — обеими руками хватается за свою голову и запускает пальцы к себе в волосы. Сильно тянет, пытаясь выдрать локоны.

— Ну-ну! — хватаю ее за ручки. — Не страшно. Я перетерплю, жена. Это обыкновенные…

— Фантомные боли? — шепчет Даша.

У меня очень умная жена! По-моему, я даже горделиво нос задрал.

— Да, — с глубоким вздохом подтверждаю ее предположение.

— Подожди! Я сейчас…

Она подскакивает и вылетает из гаража. Я криво и неуверенно поднимаюсь, отряхиваю домашние штаны, не спеша разминаю ноги, вращаю головой, хватаю с пола телефон и мягким шагом следую из полутемного гаражного помещения в общую комнату на первом этаже. Даша суетится по дому, звонко шлепая босыми ножками по полу. Хлопает, как капитошка, мелкими носками по ступеням лестницы, что-то под нос себе бормочет, периодически посматривает на меня, глубокомысленно качает головой, негромко возмущается, похоже, даже сочно материт меня, а затем вдруг резко останавливается, внимательно разглядывая то, что держит двумя руками перед собой.

Чего она там в нашем уютненьком скворечнике интересного нашла?

— Есть такая теория, Ярослав, — она вдруг поворачивается ко мне лицом, а я вижу то, на что она зачарованно вот только две минуты назад смотрела. — Это обыкновенное зеркало! У тебя болит, но ты не видишь, что и как? Да?

— Ты права, — утвердительно киваю головой.

— Ты не видишь и не можешь прекратить это, потому что здесь, — указательным пальцем прикасается к своему виску, — по-прежнему сохранен контроль над тем, чего больше нет?

— Да, что-то вроде того, — растягиваю губы в улыбке. Даша говорит почти теми же словами, что и тот врач.