— Лешка, я тебя люблю всю жизнь, но иногда…

— Довольно! — запрокинув голову, смеюсь. — Люди, люди, люди, слышите? Царевна Несмеяна мне в любви призналась…

«Пап, вы где?» — с вопросом в наш разговор опять влезает Даша.

— Та-а-ак! — рассматриваю сообщение и тот эмодзи, который дочь поставила за изогнутым знаком вопроса. — Нам надо поторопиться. Изголодались, видимо!

— Вот и я о чем. Может, поспешим, любимый муженек?

Перед выходом из родительского дома еще раз с нескрываемой тоской оглядываюсь назад, осматриваю почти прощальным взглядом всю обстановку, глубоко вздыхаю, и опустив голову, раскрываю перед нами дверь.

— Леш… — Ольга шепчет, встав на носки и трогая губами мою щеку. — Постарайся не устраивать допрос ребятам. У них вчера был очень важный праздник. Мы пригласили их в гости не для того, чтобы…

— Неважно. Я просто хочу отдать подарок, Оль, — заканчиваю за нее. — Поздравить, обнять, посмотреть на нее и отдать ключи…

— И это тоже, но, — жена сильно сглатывает и тихо продолжает говорить, — не настаивай, пожалуйста.

— Не настаивай, не напирай, не командуй. Разве я лезу в их жизнь?

— Давай, сначала я поговорю, а потом ты.

— Подготовишь типа? — ухмыляюсь.

— Объясню, что это…

— Мой подарок! Не думал, что о таком просить, практически упрашивать нужно. У нее дурной характер, мать. Кое в чем она копирует меня, бабушку, но в основном…

— То есть, то, что тебе, любезный муж, не по нраву, то мой импринтинг?

— Да-а-а-а! Ты такая умная. Я прям боюсь тебя.

Она легко прищипывает меня за бок и как недоразвитому шикает, сверкая темным взглядом. Мы выходим из опустевшего без моих родителей дома и останавливаемся на широком, увитом глицинией крыльце. Жена отпускает мою руку, чтобы я мог закрыть дверь, посматривая в сторону нашего дома.

— Ты их видишь? — вожусь с дверным замком. — Где они и что там делают?

— Вижу. Стоят, обнявшись, возле машины Ярослава. Целуются, похоже, — отвечает мне.

— Так! Быстро прячь глаза. Не подсматривай, — посмеиваясь, угрожаю.

— И не думала даже. Ты сам спросил! Господи! — краем глаза замечаю, как вскидывает руки и ладонями, как будто чего-то испугавшись, закрывает рот.

Что там еще такое?

— Оль, что? — резко становлюсь серьезным и шиплю вполоборота.

— Красивые такие. Оба в белом. Леш…

— Что?

— Как ты думаешь…?

— Ничего не думаю, — бесцеремонно перебиваю, не даю ей договорить, отрываюсь от двери и, не поднимая головы, чтобы не смотреть на дочку с зятем, беру жену за руку и свожу по ступеням вниз. — Идем к ним.

— Ты, видимо, не доверяешь Ярославу? — отчетливо сквозит издевка в начинающемся предложении.

Доверяю? Доверяю — без сомнений! Но не стану ей об этом говорить. Обойдется! К тому же, если выскажусь, то рискую пролететь над запланированной ночной кроватью, как та фанера над Парижем. Предпочту по данному вопросу сохранить нейтралитет.

Мне нравится Ярослав Горовой. Однозначно! Как гонщик и как обычный… Посторонний человек. Но он женат на моей любимой Даше, с которой был знаком от силы две недели, а может, и того меньше. Два года назад у меня на языке вертелся всего один вопрос:

«А на хрена такая спешка, дети? Живите так! Я, как отец, благословляю вас на счастливый, но до особого распоряжения незаконный брак!».

Прекрасно помню, как они приплыли с томными, слегка блаженными, улыбками и в два голоса любезно сообщили, что решили пожениться. Меня аж перекрутило, сперва, конечно, передернув, от известий. Что я вру? В тот день я тупо чуть не сдох. Слюнями сочно поперхнулся, затем всплакнул, подвис мозгами — почти раскис, если бы не одалиска, то, вероятно, сегодня была бы иная, возможно, для кого-то и веселая, годовщина:

«Уже два года, как Алексей Максимович Смирнов покинул нас! Помянем молча, не чокаясь, стоя, вспомнив лишь хорошие моменты. Смирняга был крутым мужиком, великолепным сыном, добрым, любящим отцом, до внуков не дожил, но жене оставил пожизненное весьма достойное денежное содержание, двух дочерей родил…».

— Леш… — Ольга обхватывает мою кисть и перекрещивает наши пальцы.

Смотрю на наш с женой кулак и шумно выдыхаю:

— Что?

— Не спеши. Просто посмотри на них…

Не могу, если честно. Не в состоянии, не в силах! Но все-таки приподнимаю голову, прищурив взгляд, медленно обозреваю из-под насупленных бровей действительно красивую картину.

Уперевшись задом в капот своей шикарной тачки, практически уложив мою малышку спиной себе на живот, пах, бедра и колени, Ярослав под грудью держит Дашку, запрокинувшую голову ему на плечо.

— Рыбка поправилась, что ли? — сиплю сквозь зубы.

— С чего ты взял? — жена резко тормозит нас и разворачивает меня к себя лицом. — Леш?

— Она беременна? — спрашиваю напрямую то, что уже давно интересовало.

— Ты что? — безумно округляет глаза и сводит крепко зубы, кроша эмаль, разламывая контур. — Какая тебе разница, в конце концов? Не лезь туда, пожалуйста… Поверить не могу. У тебя какой-нибудь кризис старшего среднего возраста? Тебе-то что за дело, Смирнов?

— Вообще нет дела — одно недоумение на лице, душа моя. Это, если честно, положа руку на сердце. Зачем они спешили с этим? — выплевываю давно назревший, уже два года как, вопрос. — Могли бы для себя пожить. Как там говорят — «имхо», наверное?

Сейчас ведь, твою мать, совсем не палеолитный век, не средневековье, не дни суровой инквизиции, когда женщина, сучья ведьма, была по умолчанию не права, мужиком забита, толпой унижена и на костре религиозной братией сожжена. Так какого, спрашивается, рожна они летели в ЗАГС, словно Дарья в интересном положении была? Тогда я жадно мучил Ольгу просьбами, возможно, несколько бестактными вопросами, донимал ее попытками узнать у дочери, не нуждается ли она случайно в чьей-либо — моей, естественно, исключительно моей, — отцовской помощи, например. Я по своему недалекому недоразумению считал, что этот супер-Ярослав принудил Дарью к сожительству в законном браке, фиксируя и утверждая брачным актом свои права будущего отца. Сейчас вот по прошествии двух лет вроде бы смирился с новым статусом любимой рыбки, каждый вечер укладываясь в супружескую кровать, твердя одно простое предложение:

«Спокойно, батя, по всей видимости, там все же настоящая семья. О благополучии дочери не стоит переживать!».

Он гладит ей живот, затем рукой проводит под грудью Даши, губами трогает ее лицо, что-то даже шепчет в ухо, смешно выплевывает женский волос, который нечаянно прихватывает каждый раз, как мордой шурудит в ее густой копне.

— Смотри-смотри, — Ольга скашивает взгляд на них. — Скажи, что мило? Ну? А мне уже не терпится их обнять.

Ярослав отталкивается от машины, неторопливо поворачивает дочь к себе лицом и, наклонившись, целует мою рыбку так, что у меня от увиденного очень широко распахивается рот и на лоб глаза синхронным поводом ползут.

— Блядь! — квакаю. — Совсем стыд потеряли! Он ее сейчас…

— Не бурчи, Смирнов! — жена задушенно смеется. — Идем, пожалуй, к ним, пока он Дашку на капоте не разложил, а то у тебя приход случится на почве зависти и вынужденной голодовки. Помни о правилах поведения, Алексей Смирнов. Не смей терзать зятя. Он мне очень нравится.

Еще один пиздец! Для одного летнего утра как-то многовато:

«Вы, твою мать, любезные, не находите, что лихо издеваетесь надо мной?».

Но одалиска действительно обожает зятя. Да я тащусь с такого вывода. Ольга Климова? Климова-Смирнова? Моя Смирнова Ольга? Серьезно? Та, которая на пушечный выстрел не подпускала мужиков к себе, а в частности, меня, обжегшись перед этим в очень странном, почти фиктивном, браке с шизоидным служивым мужиком.

— Хорошо, что их никто не видит, — подвожу глаза и смеюсь. — По крайней мере, слава богу, Ксения сейчас в отъезде и не позавидует такому статусу своей сестры.

Жена зачем-то поправляет воротник моей рубашки:

— Выплеснулся? Сюрпризы отвалились? Ступень с остротами в атмосферу отошла? Ты, любимый, снова стал спокойным, милым и родным?