— Ты, блин, меня достал, — шипит и впивается в бочину пальцами. — Разорву, Ярослав!
— Так бы сразу и сказала. Тестостерон, ребята. Я узнал его всплеск по агрессивной форме изложения и брызжущей слюне. Это, по всей видимости, только он. Еще адреналин, наверное! Стрессуешь, аргентинка? Желаешь любимого сожрать?
— Ты ведь первый начал, товарищ Горовой, — хихикает и носом проводит по моей груди.
— Хочешь небольшую рекомендацию?
— Валяй, любимый.
— Пока находишься в декрете, напиши словарь личной фени, чтобы я тоже понимал, когда ты шутишь, когда серьезно говоришь, а когда надменно издеваешься. Мол, мой недалекий муж…
— Тебе, — уперевшись одной ладошкой в мою грудь, приподнимается и смотрит мне в лицо, — все станет ясно по моему тону голоса. Толковость выражений не нужно понимать.
Как животину тренирует, заставляя децибелы различать?
«У-у-у, мерзавка!» — порыкиваю и резцами несильно прихватываю кончик ее дергающегося в какой-то странной экспрессии носа.
— Ай-ай-ай! — отмахивается, прячется и еще ниже опускается, своей щекой лаская мою грудь.
— Стоп-стоп, давай-ка, рыбка, хвостиком назад! — останавливаю ее движения. — И все же, мне очень интересно, как твои успехи в тренируемой дальнозоркости? — теперь целую обводок, видимо, специально открытого для этих целей ушка. — Что видишь на горизонте, на котором сосредоточилась уже битых полчаса?
— Ничего не вижу, к тому же, ты меня этим, — пытается сбросить с себя мою руку, — отвлекаешь. Наверное, надо бы проверить зрение. Ярослав, прекрати, — пытается привстать, но я не отпускаю.
— Там просто ничего нет, женщина. Не выдумывай. У тебя зоркий глаз. Настолько зоркий, что даже страшно иногда.
— Это еще что означает?
— Только то, что у тебя стопроцентное зрение и нет проблем с четкостью изображения. Не крутись, все равно не отпущу.
— Интересно, как там наши дети? — Даша возится, локтями упирается мне в живот, проталкивает свои ноги между моими немного разведенными по сторонам, укладывается удобнее и, обхватив мою правую ладонь, мирно покоящуюся у нее под грудью, перемещает как раз на свое оголенное полушарие. — Приласкай и поцелуй меня, — она ерзает попой там, куда сейчас не следует вообще соваться, а не то, что необдуманно и так прилившую кровь к члену своими ягодицами на полную мощность разгонять, и тут же поворачивает ко мне лицо с уже прикрытыми глазами и вытянутыми губами. — Ну? — приподнимается и еще сильнее подается на меня. — Чего ждешь, товарищ Горовой?
— Хочешь ласки, женщина? — ухмыляюсь.
— Издеваешься, мужчина? — рыбка приоткрывает один глаз и с пренебрежением вздергивает верхнюю губу. — Напрашиваешься на бабулин способ?
— Он ей помогал добиться полового снисхождения со стороны твоего деда? Пощечина способна чудо сотворить и вздернуть член, как мачту? Кроме силовой отдачи, думаю, больше ничего в ответ не прилетит, жена. А что, если я не хочу тебя, рыбка? Пропало желание, своим нахрапом ты оскопила меня. Мы устали с парнем дарить усладу твоей киске, войди — а здесь без пошлости, любовь моя, — в сложившееся положение и потерпи хотя бы до третьего звонка в обеденную, послеполуденную сентябрьскую жару. После супа я возьму тебя на этой же площадке, всматриваясь тоскующим за какой-нибудь утратой взором, полосуя ничего не давший аргентинке горизонт, непрерывно удаляющийся и доказывающий этим, свою недостижимость, призрачность, так называемую почти фантомность. Каково? План годный, кумпарсита? Такой фасон берешь?
— Ты сам понял, что наворотил, товарищ? Я любви хочу. Хочу, хочу, хочу, — приподнимается и громко шепчет в ухо, — трахаться… Понимаешь?
— Я чувствую романтику этого места, а ты? Только плотское и низменное в мозгах рисуешь? Что это за «трахаться» из женских нежных уст? Да уж, курсы даром не прошли. Фи-фи, этакая пошлость… — по-дьявольски смеюсь.
— Короче, все? Ты издеваешься? С сексом завязали, я полагаю? Пачка с резинками как-то слишком быстро истощилась, не находишь, милый друг? Или ты сдулся плотью, мужичок? Я приложу ручную силу и отстегаю по щекам этого мужчину. Бабушка — мудрый и счастливый человек. Так что… Заодно и проверим, Ярослав, каких бонусов получит ею переданная мне по наследству для щетинистой мужской щеки увесистая оплеуха. Чего ты хочешь, чего желаешь добиться, м? Заставляешь меня умолять тебя? А? — она шурует под собой и, без сомнений, в нужном направлении задевает мой член. Одной рукой обхватывает ствол, очень медленно, почти пытая, сжимает и, натягивая кожу, полностью «оголяет» меня. — Хм… Так в чем тут дело? С тобой уже все ясно, муж! Какие есть проблемы, несговорчивый на ласку человек? Что мне нужно делать? Подчиниться или подчинить? Я могу и жестче, стоит пару раз забыть про зубы, и…
— Обойдусь! Жесть не люблю. Занятие любовью, кумпарсита…
Она перебивает молча, только издевательски закатив, демонстрируя белки, свои глаза.
— Подумай лучше, злой мужчина. Могу и отлупить. При случае… Вижу-вижу по глазам, — она проводит пальцами по моей скуле, — что хочешь жестче.
— Не хочу!
Мать твою! Да кем я только не был! Она все эти прозвища на ходу рожает? Плодовитая малышка на щадящий и не жалящий подъ.б для мужика. В кого она такая? Хотя… Там вся семья смешными прозвищами живет и не гнушается:
«Одалиска — мать, жена, она же Несмеяна, смешная ХельСми для младшего Смирнова и ласковая „душа моя“ — персонально, лишь для Алексея»;
«Сережина чикуита, чика, кастроитянка, островитянка, революционерка, команданте, кубинка, шоколадка… И, конечно, Эухения!» — крутое имя, между прочим, которое жутко бесит Женю, а мне вот кажется, что ей этот испанский вариант очень идет. К лицу кубинке такой себе транслит грозных предков-конкистадоров. Она ведь наполовину иностранка, занесенная добрым ветром из Гаваны, что на Острове Свободы в Атлантическом океане.
И чему тут удивляться, спрашивается? Моя жена — талантливая и усидчивая ученица, несколько лет назад выбравшая и вышедшая замуж за меня. Я могу ее изобретательностью и фантазией гордиться. Так, что я там пытаюсь ей доказать?
— Хочу понять и, безусловно, отыскать то место, где спряталась та кнопка с требованиями о сексуальных удовольствиях, на которую я, видимо, нечаянно нажал, тем самым запустив программу «Ненасытная кумпарсита — высший уровень наслаждения вам обеспечен. Ни в чем себе не отказывай, Ярослав». Ее заклинило, что ли? Не пойму. Заводской брак или чья-то, — смеюсь, — например, папина недоработка. Ты темпераментная жена!
Даша любит секс. Очень! Мы с ней в этом идеально совпадаем. А сейчас, после вынужденного воздержания, Царица, как в последний, словно перед казнью, раз ублажает меня. Видимо, истосковалась, нагуляла аппетит, вот и объезжает возбужденную, почти огненно-красную лошадку, иногда постегивая ремешком меня, чтобы не отвлекался и не сбивался с темпа при каждом проникновении.
— То есть?
— Что непонятного, жена?
— По-твоему, я требую ласки и секса, а ты в этот момент чувствуешь себя использованным?
— Ну-у-у-у… Да!
— Ярослав! — пищит она.
Хватит разговоров! Моя дама сердца хочет секса… Ей, видимо, того, что было вот только несколько часов назад под мягко выделанной волчьей шкурой на широком топчане в хорошо протопленном помещении внизу, не хватило:
«У-у-у, ненасытная моя рыбина!».
У нас с женой, по-видимому, нахваленный и мною случайно для нее разрекламированный настоящий сексуальный марафон.
Мы потные и грязные, взлохмаченные, с почти симметричными засосами на своих телах и засохшими потеками различных жидкостей на влажной коже, целуемся, как больные и плотским озабоченные, на смотровой площадке, развалившись на неудобном деревянном пляжном кресле, раскрывшись и обнажив свои тела, подставляясь утренней прохладе и кусающим нас поцелуям восходящего солнца, почти купаясь в его жалящих лучах.
— Яр… — жена приподнимается и, перекинув свою ногу через корпус, седлает мое тело, надменным взглядом, рассматривая меня. — Хочу тебя сейчас, не дожидаясь какого-то третьего звонка, пока ты сподобишься увидеть что-то дельное на горизонте! Как слышишь меня?
