Тогда полицейский, деликатно откашлявшись, сообщает, что та женщина-пассажирка выжила в катастрофе. И не просто выжила: в данный момент она сидит в отделении «Скорой помощи» Королевской больницы в Беркшире, попивает чай из пластиковой чашки и рассказывает все его коллеге.

«Простите», – заключает он, а миссис Мортон не понимает, за что он извиняется – за смерть ее мужа или за то, что его любовница выжила.

Так вот, провожая его глазами, она уже знает. Знает, о чем он будет говорить с женой сегодня вечером за ужином, как, откинувшись на спинку стула, он с каждым глотком будет пережевывать детали и подробности чужой жизни. А назавтра его жена будет сидеть в кресле у своей парикмахерши, пересказывать этот разговор, предупредив, чтоб никому ни слова. И парикмахерша, зажав расческу между зубами и накручивая волосы клиентки на голубые пластиковые бигуди, будет соображать, с кем же в первую очередь поделиться этим секретом. И что теперь каждому встречному и поперечному станет известен секрет, который сама миссис Мортон с таким трудом хранила все эти годы.

Теплые солнечные лучи касаются подоконника, и запах истлевших цветов наполняет комнату. Дом до сих пор переживает кончину хозяина. Цветы буквально повсюду, в вазах и стеклянных банках, в глиняных кувшинах. Листья изъедены, превратились в хрупкие скелетики, опавшие лепестки собрались на ковре неряшливыми кучками. Беатрис следовало бы заняться уборкой, вылить протухшую воду, наполняющую все вокруг сладковатым запахом разложения, но у нее просто нет сил навести в доме порядок и хотя бы попробовать начать новую жизнь. Ведь, в конце концов, весь этот беспорядок не ее вина.

Цветы оставляют у двери на ступенях, их привозит приятная молодая женщина в красном фургоне. В дом никто не заходит. Через три дня после несчастного случая Шейла и Мэй, подпитываемые любопытством и бутылочкой хереса, топчутся на крыльце, но ретируются, когда к ним выходит вдова в бежевом кардигане, совсем не расположенная к разговорам. И уж определенно ни слова не говорится ни о покойных мужьях, ни о любовницах покойных мужей. Соседок интересует, как она справляется «в подобных обстоятельствах», но то были обстоятельства, которые она не стала бы обсуждать ни с кем.

Она организует похороны. И эти похороны дают новую пищу к размышлениям. Ее глупость очевидна всем; похороны – лишь еще один повод к сплетням и пересудам по поводу ее несчастья и предательства мужа. Миссис Мортон понимает: чем бы теперь она ни занялась в будущем, этот шлейф будет тянуться за ней повсюду, а фоном к новым пересудам послужит глупость. Она даже не оборачивается, услышав рыдания. Еще бы – ведь целых пятнадцать лет она провела на передовой, глядя беде прямо в глаза, и не собиралась отводить взгляд теперь.

Надо бы сходить в магазин за продуктами, но каждый выход из дома сопряжен с трудностями. Она старается выбирать самые безлюдные пути, самое тихое время дня, но все равно чувствует себя экспонатом, объектом всеобщего любопытства. Она знает: каждое ее появление на улице вызывает цепную реакцию разговоров и пересудов – они вспыхивают, точно гирлянды огоньков на елке. Стоит ей отойти на несколько шагов, и люди тут же начинают обсуждать ее несчастье, ее странности, перемывать и смаковать все подробности.

Осторожно, точно хищный зверь, она крадется от одного магазина к другому.

Женщина в овощной лавке хватает ее за руки.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает она, склонив голову, точно миссис Мортон является загадкой, которую следует разгадать, причем немедленно.

– Как фунт помидоров, – отвечает миссис Мортон. – И как самый лучший здесь кочан капусты.

Она сама понятия не имеет, как себя чувствует. Или как должна чувствовать. Нормальны ли ее чувства? Соответствуют ли ситуации? Да откуда ей знать, ведь прежде она не теряла мужа. В глубине души она осознает: надо бы горевать побольше, и она каждое утро готовит себя к проявлениям печали. Но печаль почему-то так и не приходит. Вместо этого возникает странное ощущение какого-то сбоя. Словно она заранее спланировала для себя путешествие, а теперь вынуждена двигаться другим маршрутом. И еще она далеко не уверена, вызвано это потерей Эрнеста или просто удивлением, что маршрут вдруг изменился.

Миссис Мортон переходит на ту сторону Хай-стрит, где магазинов меньше. Здесь ее тоже провожают взглядами, но справиться с этим легче, потому как людей отделяет от нее проезжая часть. На этой стороне улицы два банка, парикмахерская и магазин, где продают одежду для малышей. Как раз начались распродажи, об этом кричат красные и белые баннеры в каждой витрине.

– Беатрис!

Она так увлеклась созерцанием скидок в обувном магазине на другой стороне, что едва не врезалась в Дороти Форбс.

– Как поживаешь? – громко, на всю улицу спрашивает Дороти.

– Грех жаловаться, – отвечает она.

– Грех? Вон оно как? – Дороти явно разочарована.

– Но что от этого толку, верно? – Миссис Мортон пытается выдавить улыбку, но она тут же спохватывается: улыбающаяся вдова – это нечто из ряда вон. И вместо улыбки получается странная гримаса, исказившая пол-лица.

– Да, но в подобных обстоятельствах… – начинает Дороти. Неоконченная фраза повисает в воздухе. Все только и знают, что говорить об обстоятельствах, но никто не желает точно сказать, в чем они заключаются.

Миссис Мортон бормочет нечто вроде «прошу прощения» и пытается обогнуть хозяйственную сумку Дороти, большую клетчатую и на колесиках.

– Достойные были похороны, – говорит Дороти и слегка смещается влево. – Прошли почти идеально.

На передних зубах миссис Форбс отпечаток мандариновой помады. Губы быстро двигаются, выплевывая слова, и от этого оранжевого отблеска рябит в глазах.

– Эта ужасная накладка между псалмом двадцать три, когда вдруг заиграл орган. Помнишь?

Она в ловушке, застревает между клетчатой тележкой на колесах, входом в магазин и «мандариновым» сочувствием Дороти Форбс.

– Просто в шоке. Безобразие. Не знаю, что и думать, – говорит Дороти.

– Ты уж извини меня…

– А ты ее знаешь?

– Мне надо бы…

– Гарольд говорит, она не из местных.

– Но мне правда надо…

– Наверное, они с Эрнестом были очень близки? Она так убивалась.

– Мне нужно кое-что купить, – решительно говорит миссис Мортон. – Вот здесь. – И проскальзывает в дверь магазина, оставляя все вопросы по ту сторону, видит через стекло, как разочарованно вытягивается физиономия Дороти.

Магазин товаров для детей.

Она никогда не бывала здесь прежде. Пахнет шерстью и махровой тканью для полотенец – чистый неиспорченный запах без всяких примесей. Так может пахнуть только от младенцев. Девушка за прилавком поднимает на нее глаза и улыбается. Она совсем молоденькая, слишком молода, чтобы иметь ребенка, но миссис Мортон знает, что давно потеряла способность судить о чьем-либо возрасте. Ее «барометр» сломался со временем и калиброван лишь устоявшимися представлениями о самой себе. Девушка возвращается к работе, складывает какие-то вещички в стопку. Она не смотрит на миссис Мортон заинтересованным взглядом. В ее глазах нет ни сочувствия, ни одобрения, ни осуждения. Наверное, витает мыслями где-то далеко-далеко. Или же слухи так и не смогли пробиться сквозь все эти стопки подгузников и пеленок.

Беатрис Мортон оглядывает полки. От каждой так и веет комфортом. Все здесь предназначено для успокоения, завертывания, баюканья. Даже цвета успокаивающие: нежно-голубой, бархатисто-розовый и мягкий, слегка размытый абрикосовый. Настоящий оазис среди людской суеты. Возникает ощущение, что все рано или поздно пройдет; чувство покоя прячется в складках пледов и одеял, между косичками умиротворяющего вязания.

– У вас очень красивый магазин, – говорит она. Впервые за последние две недели она заговорила о предмете, никак не связанном со смертью.

Девушка снова поднимает на нее глаза и улыбается.

– Здесь так тихо, – продолжает миссис Мортон. – Так спокойно.