— Марджани, пойдем выпьем горячего чая! — предложила я отчасти в приказном тоне. Элу посоветовали общаться с местными, как англичане-завоеватели. Мол, если общаться с ними на равных, то они быстро сядут на шею. Я спорила с Элом, когда он мне об этом сказал. Но теперь именно этот тон показался мне единственно верным. Все-таки я хозяйка в доме, а она наемный работник. Приказ подействовал. Марджани прикусила губу, задвигала нижней челюстью, словно перекатывая что-то во рту, но спорить не стала. Кивнула и направилась к веранде. Шли мы молча, и она только время от времени машинально шевелила палкой кусты в поисках плодов. У входа на веранду она сняла со спины корзину, поставила ее на землю, оперев о крыльцо, и прошла за мной к небольшому плетеному столику со стеклянной столешницей. Обе мы сели, и я разлила чай по пиалам.

— Марджани, мне кажется, или ты избегаешь меня? — спросила я, решив не юлить. Тем более разговор и так не клеился. Старушка глянула быстро и удивленно, а через секунду снова подобрала нижнюю губу и задергала подбородком.

— Нет, мадам, — ответила она сухо и спряталась за пиалой, делая глубокий шумный глоток.

— Мне так не хватает наших разговоров и твоего доброго смеха, — не унималась я. — Это из-за Санджая? Из-за тех мерзких слухов, что ходят?

— Вас видели с этим человеком, мадам. Все про это говорят, — ответила моя работница прямо и без смущения. — Я предупреждала вас, мадам, что с ним нельзя связываться. Он черный человек. Он разрушает все, к чему прикасается. Почему вы не послушали меня? Теперь он сломает вашу семью, мадам. Даже с того света, мадам. Вот увидите, мадам.

— Это была не я, — ответила я тихо.

— Это не важно.

— Почему не важно?

— Не держите меня за дуру, мадам. Я, может быть, не понимаю всего, но вижу больше, чем мне показывают. Мистер Эл хороший человек, и он вас любит.

— Я знаю.

— Надо было держаться от Санджая Ароры подальше. Это очень нехорошо. Нехорошо, мадам. Его семья — бабка, мать и сестры — знают черную магию, мадам. Неспроста моя Лилавати так сильно полюбила Санджая и не смогла жить без него. Без духов тут не обошлось! Такая была умная девочка. — Марджани поежилась и заговорила тише: — А вы, белые, не верите в духов. Но они так же реальны, как и мы с вами! Они могут вселяться в тела и овладевать разумом. И тогда человек не принадлежит сам себе. Тогда в его теле гостит еще кто-то. И этот «кто-то» нехороший гость, мадам.

Вечером того же дня я заметила в четырех углах нашей террасы горсти земли. Я решила убрать странную находку и, когда стала заметать землю в совок, поняла, что она шевелится. В ней копошились черные черви, похожие то ли на пиявок, то ли на продолговатых слизней.

Джесс притащила с собой на теннис непутевого бармена Рамзи. Парень он, конечно, неплохой. Но это все, что можно о нем сказать. Бывают люди, совершенно ничего из себя не представляющие. Даже тупица Эл по сравнению с Рамзи выглядит впечатляющим джентльменом. Не понимаю, почему Джесс таскается с этим мальцом. Будто усыновила его, ей-богу. О неприспособленности к жизни данного юноши говорит тот факт, что пришел он на игру «удивительно подготовленным». Надел сандалии вместо спортивной обуви. Ему невдомек, что мы платим за корт и хотим соответствующего отношения. Местный народ — одно сплошное недоразумение. Единственное, что ланкийцы делают с полной отдачей, так это наживаются на белых. Это прямо-таки дело чести их брата! Наследственная традиция. Такое ощущение, что мы им постоянно что-то должны, то ли за годы порабощения, то ли вследствие факта одной нашей белозадости. Хотя как по мне, если бы не англичане с португальцами, были бы досточтимые островитяне по сей день совершенными обезьянами. Поэтому им бы радоваться, что мы их хоть чему-то выучили. Но нет, хитрят, прибедняются.

Игра началась вяло. Джесс мазала. Я только и успевал картинно закатывать глаза. Сразу стало ясно, что ничего путного на корте не выйдет. Разве что Джесс угомонится и перестанет проситься с нами в следующий раз. Тоже польза. Нормальных передач было одна-две и обчелся. Эл держался терпеливо. Когда нам удавалось сыграть в обход дебютировавшей парочки, получалось что-то более-менее сносное. Рамзи, кажется, пришел с одной целью: поглазеть на ноги Джесс и послушать ее теннисные стоны в попытках размахивать ракеткой.

Эл отправил мяч свечой по вертикальной траектории. Я был у сетки и быстро считал его маневр. Ответил сильным смэшем над головой с прямого хвата и подал так высоко, что у здоровяка просто не осталось возможности отбить удар. Выдохнув с облегчением и полным ощущением своего мастерства, я услышал характерный глухой удар. Мячик ударился о сетчатую поверхность ракетки. Рамзи довольно таращился из-за обширной спины Эла и сиял, как начищенная до блеска сковорода. Тьфу на тебя, Рамзи. Я сплюнул на шершавую поверхность корта. Джесс лыбилась так, словно отбила она, а не ее протеже. Не знаю, почему меня до того сильно раздражало происходящее. После удачного удара Рамзи заиграл как следует. Мы погоняли друг друга взад-вперед перед тем, как солнце выкатилось из-за облаков и принялось жарить нам макушки. Футболка Эла потемнела и вместо хаки приобрела цвет мокрого асфальта. Разумеется, она вымокла в прямом смысле слова. И когда мы оба торчали у сетки, я за версту ощущал, как от него разит. Рамзи скинул футболку и остался голым по пояс. Джесс ойкнула так, словно ненароком переключила телик в присутствии родителей и попала на канал для взрослых. Я смерил ее удивленным взглядом. Ее щеки покрылись детским румянцем. Джесс, в самом деле? Тебе вгоняет в краску голый ланкийский пацан? Жена часто меня удивляла. И, к сожалению, не всегда в лучшем значении этого слова.

Рамзи оказался неплохо сложен. Под просторной футболкой, которую он носил, было трудно определить, до какой степени неплохо. Жилистый и сухой, но с явной нехваткой мужской мясистости. Такая появляется у самцов нашего с Элом возраста при условии регулярных тренировок.

Глупышка Джесс придерживалась иного мнения на этот счет. Иногда мне казалось, что многое в ней — следствие непрожитого этапа подростковости. Так бывает у девочек и мальчиков, выросших в строгости. Они всегда немного бунтующие подростки. Даже если бунтовать уже не перед кем. Я же прошел все круги ада студенческих тайных обществ. Наобнимался всласть на задних сиденьях подержанных бьюиков. Нащупался робких пылающих грудок встревоженных девиц. Когда мы встретились с Джесс, я был до предела пресыщен. Она же словно только вырвалась из-под родительского крыла. Размалеванная помадой и тенями. Вульгарная и горячая. Жаждущая чудить.

Вот мы и начудили. Ладно она, а я? Частенько задаю себе этот вопрос. Особенно последнее время. Куда я смотрел? Как эта неотесанная девица скрутила меня в бараний рог?

Сейчас, глядя на нее, словно на Джейми Ли Кертис из Perfect 80-х, в гетрах и с повязкой на голове, с глупой улыбкой от обнаженного торса ланкийского метиса, я в очередной раз закатил глаза. Мне стало и стыдно, и смешно, и отчего-то радостно. Радостно, что она моя. Теперь все реже я ловил себя на счастье обладания ею. Еще пару лет назад, когда она стремительно ворвалась в мою жизнь, я на все был готов. Как наркоман на пороге дилера. Теперь я стал спокойнее. Может, оттого сегодняшние эмоции к Джесс на корте, пусть и вперемешку с раздражением, напомнили то острое чувство, что вызвала она своим появлением когда-то. Почему мы не бываем довольны тем, что имеем? Всегда и всего нам мало. Чувства становятся потертыми, как разношенные туфли. Мягкими, влажными, покрытыми слоем дорожной пыли. Где то благоговение, которое испытываешь, примерив новую пару обуви в хорошо освещенном магазине, только разве что не отбивая чечетку на глянцевом полу, под восхищенные возгласы продавца-консультанта? Красота превращается в обыденность. Любая, даже самая неприличная красота. И поэтому мне точно известно, что в Джесс есть какая-то другая важная особенность, которая приковывает к ней намертво. Не дает от нее отделаться.