В девяносто третьем Горюнов построил четыре больших заводских корпуса и деньги у него закончились полностью: на станки и оборудование почти ничего не осталось. Попытки получить кредит в отечественных банках большим успехом не увенчались — Земской банк выдал лишь сто тысяч под залог дома и полтораста — под залог всех харьковских заводов и магазинов, но Горюнов не сдался. Деловой хватки ему было не занимать (иначе бывший крестьянин не смог бы за неполных двадцать лет с нуля заработать более двух миллионов рублей), и он, предоставив очень качественное обоснование, получил недостающий кредит уже в Societe Generale, благо в Париже у него было уже два магазина и с французским капиталом купец дело имел давно.
Вот правда условием предоставления кредита было размещение заказов на станки исключительно во Франции, и Горюнов заказал оборудования на миллион франков на парижском заводе, принадлежащем некоему Стефану Буэ.
Случилось это знаковое событие в октябре одна тысяча восемьсот девяносто четвертого года.
А декабре того же года некий Филипп Буэ приехал в Петербург с обоснованием Горюнова и приступил к поиску российских "партнеров" по строительству собственного паровозного завода. Партнеры нашлись быстро: директор Петербургского Частного коммерческого банка и директор Петербургского биржевого комитета.
Небывалыми темпами было получено не только разрешение на учреждение акционерного общества, но и правительственная гарантия на закупку почти пятисот паровозов — эта гарантия для еще даже не спроектированного завода была выдана не министерством путей сообщения, а лично министром финансов Витте. Еще через месяц было учреждено соответствующее акционерное общество, где должность директора занял Филипп Буэ.
На поставку оборудования это акционерное общество заключило контракт с уже упомянутым Стефаном Буэ, причем контракт был заключен на следующий день после того, как Societe Generale отозвал так и не использованный кредит у Горюнова, с формулировкой "за невостребованностью", а Стефан Буэ отказал русскому купцу в поставке "за неуплату суммы контракта". Отказавшись при этом возвращать "аванс". Горюнов подал на Стефана в суд (французский, естественно), а тем временем в Харькове, буквально через дорогу от его неукомплектованного завода, началось строительство уже французского предприятия. Стефан, от лица поставщика нового завода, приобрел акций ровно на один миллион франков…
Дальше началась практически комедия — не будь она столь печальна как для Горюнова, так и для России. За свой миллион франков Стефан получил исключительное право на десять процентов прибыли завода. А если прибыль маленькая, то ему гарантировалось ежегодно минимум полмиллиона — причем с момента регистрации общества. Пятьдесят процентов годовых — это неплохо, да. Правда за это "Общество Буэ" гарантировало передачу всех своих разработок новому заводу "безвозмездно, то есть даром" в течение последующих двенадцати лет. Вот только "Общество Буэ" никогда и ничего не разрабатывало. Братья Буэ выпускали лицензионные станки, и "передавать" в Харьков ничего не могло в принципе…
В конце лета тысяча восемьсот девяносто седьмого года Парижский суд постановил, что "авансом" Стефан Буэ может считать сумму не более половины полной стоимости заказа, а остальное постановил вернуть Горюнову. Вот только изготовленные для Горюнова станки Стефан продал брату уже за четыреста двадцать тысяч рублей — и в октябре харьковский купец получил на счет чуть больше двенадцати тысяч: из сумм к возврату суд не забыл удержать "судебные издержки". Осознав, наконец, что русского паровозостроения в Харькове не будет, эту "выручку" Горюнов потратил на выпивку для всех рабочих нового завода. А еще через несколько месяцев, потеряв, видимо, интерес к жизни, он тихо и незаметно скончался.
Так и получился "мертвый завод": наследники купца пытались продать ненужные корпуса, но из-за кризиса никто так и не рискнул выложить запрашиваемые или поначалу полмиллиона рублей. Сейчас за завод просили уже триста тысяч, но и при такой цене желающих не находилось. Пока я не приехал.
Впрочем, и мне денег было жалко, так что я предложил "за все" четверть миллиона, но сразу и наличными — и уже через три дня стал владельцем тридцати с лишним десятин со всеми цехами и прочими постройками. Окончательным оформлением бумаг занялся Сергей Игнатьевич, а я отправился в Феодосию — куда Водянинов тоже собрался приехать через пару дней.
В Феодосии, не агент, а старый друг Водянинова — ротмистр в отставке и член городской управы Василий Васильевич Бояринов — подготовил разрешение и все документы на продажу мне, опять-таки "в усадьбу", ста двадцати десятин казенной земли на самом берегу. Землю я приобретал довольно дорого, по восемьдесят рублей за десятину, но зато получал "совершенную свободу пользования" всей купленной территорией. По счастливой случайности (или из-за причуд ландшафта) продаваемая мне "казенная" земля располагалась вокруг озера Ащиголь — вся прочая уже давно была чьей-то собственностью. Правда для "свободного пользования" этим участком мне предстояло построить две с половиной версты дороги от Феодосии до Керчи, так как нынешняя как раз отрезала озеро от моря, да и половину приобретения как раз это озеро и составляло — но меня это вполне устраивало. Бумаги все были оформлены в тот же день, и Березин тут же отправился "на местности" посмотреть расположение своего будущего завода. А я на следующее же утро отправился в Ковров.
В Коврове Слава Серов столкнулся с чисто бюрократическими трудностями. Сам завод был построен в версте от вокзала и почти в полутора верстах от городской управы, на отшибе. И от завода до нынешней границы города тоже было метров триста. На этом пустыре Серов и затеял строительство жилого городка для рабочих — но как только первые два дома поднялись до второго этажа и стали расти дальше, городские власти потребовали немедленно строительство прекратить. Вообще-то эта территория юридически тоже числилась моим поместьем, но городская управа потребовала согласования проекта домов и всего строительства в целом с местными властями. Попытка Серова как-то разрешить проблему (в пределах десяти тысяч рублей) успеха не имела, более того — лишь дворянской статус Святослава не дал местным властям посадить его в тюрьму.
Поначалу я в ситуации не разобрался, думал — творчество местных самодуров, и попытался наехать на городского главу (с тезисом "моя земля, что хочу — то и строю"). Но заместитель ("товарищ") городского главы Василий Мытарев и сын действующего главы Степана Мытарева в довольно хамском тоне сообщил, что "чужих здесь не любят" и посоветовал продать все уже построенное владельцу местной ткацкой фабрики Ивану Треумову, потому что "все равно мы вам дозволения на строительство не дадим".
Пришлось в проблему вникать по-настоящему. Вот почему-то с полицией у меня отношения быстро выстраиваются хорошие, и местный пристав посвятил меня в нынешние ковровские расклады. Власть в городе, как выяснилось, принадлежит двум купеческим семействам — Мытаревым, которые уже лет восемьдесят практически постоянно занимают должности городского главы, и Треумовым — на фабрике которого работает две трети местного пролетариата. Железнодорожные мастерские тут считаются "казенными", и на них внимания власть имущие не обращают, принимая их наличие как неизбежное, но не очень большое, зло. А вот иных источников подрыва абсолютной власти в городе эти купцы иметь не хотят — и не имеют. Пристав Зотов намекнул, что насчет более давних времен он не в курсе, но вице-губернатор Урусов подношениями не брезгует и как бы не полста тысяч в год из Коврова ему перепадает.
Стало понятно, почему на мою реплику "придется губернатору жаловаться" Василий Мытарев дерзко ответил "да хоть бы и царю!". Хама, конечно, приучить надо, а мысль он подал неплохую. В иных условиях я бы, наверное, что-то иное придумал, но у меня как раз за заводом было поле засажено моей "элитной" картошкой, пятнадцать десятин. И для полива Слава трубу протянул с Клязьми, в две версты — а эти подонки приказали ее сломать. И сломали — не Серов, понятно, а ковровцы, силами заключенных уездной тюрьмы.
