— А ваша эта новая армия… люди хоть с винтовкой-то обращаться умеют?
— В нее вошли четвертый харьковский уланский полк и четыреста сорок девятый харьковский ополченский, но они в городе на переформировании, без оружия почти. А добровольческие рабочие отряды и вовсе без ничего, но город защищать готовы. Так вы можете винтовки предоставить?
— С завода Чаева вы ничего не получите, это оружие рабочих дружин. Но я распоряжусь выдать вам винтовки прямо со Сталинградского завода, а патроны к ним захватим в Воронеже. Вы правы — германцу Харьков отдавать — безумие, так что помогу чем смогу. Так что если что-то еще понадобится — обращайтесь… нет, я постоянно в разъездах, так что сами меня найти вы не сможете. Я вам дам телефон… нет, если я вам буду срочно нужен, сообщите Чаеву как вас найти по телефону, и я вам сам потом перезвоню. В Харькове у вас какой номер?
— Попросите соединить с городским Советом, спросите товарища Артёма — меня под этим партийным псевдонимом все знают.
— Артём Сергеев? — это имя я точно откуда-то знал.
— Нет, просто Артём, товарищ Артём…
Так, если я ничего не путаю, что Артём Сергеев был приемным сыном Сталина — и сыном его лучшего друга. Понятно теперь, с кем меня свела судьба — и вроде становится понятно, почему именем этого человека названы города и улицы.
— Федор Андреевич, а какую должность в вашем правительстве занимает товарищ Сталин?
— Сталин? Не слышал о таком… это кто-то из функционеров Бунда?
— Нет, большевик, из Грузии, Джугашвили его фамилия, Иосиф Виссарионович.
— Вам надо спросить кого-то из Закавказского отделения партии, но я с большинством из них просто не знаком. А этого… Джугашвили вы давно знаете?
— Нет, просто что-то слышал о нем, как о толковом руководителе. Впрочем, это неважно… на чем мы остановились? Ах да, на связи. Я передам Чаеву, чтобы вам в Совет поставили специальный телефон. Лучше, если вы его к себе в кабинет поставите — ему телефонные провода не нужны. Кстати, вам прямо сейчас стоит позвонить в Харьков, пусть людей пришлют в Воронеж оружие и боеприпасы принимать.
— С первой же станции позвоню…
— Звоните отсюда, первой станцией сегодня как раз Воронеж и будет, а до него еще три часа ехать. А затем мы как раз пообедаем — или позавтракаем?
— Скорее поужинаем… у вас что, радийный телефон в поезде имеется? Я слышал о таких, но, говорят, что их очень мало, даже у царя такого не было.
— Таких телефонов всего штук пять, я их для себя делал… один теперь у вас будет. Только не сразу — те, что есть и самому нужны, а вам из Москвы привезут, сын специально сделает. Кстати, у вас-то сын есть уже?
— Откуда? Я ведь и жениться не успел еще…
В Воронеже Сергеев сошел заниматься своими делами, а я — поехал дальше: появилась идея, как наловить побольше рыбки в Черном море. Рыбак из меня конечно никакой, но их и без меня хватает. Правда рыбы они ловят пока немного — ее просто некуда девать в Новороссийске, а если там поставить что-то вроде консервного завода или морозильной фабрики… Надо договариваться с местным Советом — и пообещать взамен им что-то очень существенное. А обещать нужно лично — сколь ни странно, но даже среди "новых" большевиков у меня оказалась приличная репутация. То, что мне верили рабочие моих заводов — это было понятно. То что мне верили промышленники и торговцы многих стран — объяснимо. Но как и когда я успел "завоевать доверие" у бундовцев, для меня осталось загадкой.
Советскую власть в Новороссийске именно они (быстро перекрасившись в большевиков) и возглавили. Председателем местного Исполнительного комитета стал Абрам Израилевич Рубин — в прошлом командир отряда "Боевой организации Бунда" (то есть главарь банды). От бандита у власти есть только одна польза: он все меряет на деньги. А так как "денег" у меня появился существенный избыток (если считать бумажки, выпускаемые Менжинским, деньгами), то договориться удалось: всего за три миллиона рублей Черноморский Совет (уже Кубанско-Черноморский) гарантировал свое невмешательство в рыбную торговлю. Не всю, но теперь никаких препятствий в продаже рыбаками уловов на мою "грядущую фабрику" вроде не предвиделось…
Все было неплохо — на первый взгляд. Потому что весть о подписании Лениным сепаратного мира с Германией и Австрией дошла до провинции лишь через два дня. В этой истории "Краковский мир", как я прикинул, был подобием известного мне "Брестского"… ну как известного: все, что я о нем слышал когда-то, исчерпывалось названием, да еще, пожалуй, рассказами о том, что именно он и стал причиной появления "незалежной". Но это — в моем "прошлом будущем", а тут "Украина" выродилась четырьмя месяцами раньше. Да и не только она: по условиям Краковского мира четыре прибалтийских "республики" (включая ранее неизвестную мне Лифляндию), Финляндия и Польша переходили под протекторат Германии. Самостийники попадали под "протекторат" сразу и немцев, и австрияков — а вот Таврическая губерния становилась уже частью "фатерлянда".
Что-то "самый человечный человек" оказался слишком уж сукиным сыном, казенные земли поразбазарил сверх всяких приличий… хотя вроде как Брестский мир был почти "понарошечным", так может и Краковский шутейным выйдет?
Двадцать второго августа я, размышляя подобным образом, сидел у себя в кабинете, когда мне позвонил Чаев:
— Александр Владимирович, Обращаюсь за срочной помощью. Германцы в сорока верстах от Харькова, армия Сергеева почти разбита. Харьковские полки генерал Будзилович из города выводить отказался, да и рабочая дружина готова германца в город все же не пустить… только патронов у нас нет: Сергеев забрал все, что вы давеча прислали…
— Понял, Евгений Иванович, сегодня же… сейчас же их Воронежа патроны вам отправлю, тем более что там как раз почти полный эшелон с патронами с перемирия остался. И немедленно займусь сбором рабочего ополчения в Сталинграде…
— Боюсь, не успеете. Но я вот еще о чем попросить вас хочу: семью я отправил через Воронеж в Сталинград, так если что, позаботьтесь о них.
— Что-что? Я вам запрещаю собой рисковать, сами немедленно сюда же выезжайте!
— Спасибо, Александр Владимирович, но это мой завод. Вы же сами говорили, что он будет полностью моим детищем — а этого "ребенка" я отослать к вам не сумею. И оставить беззащитным — не могу. Позаботьтесь о моей семье, я прошу вас.
— Не беспокойтесь об этом, Евгений Иванович, я обещаю, но все же…
Чаев просто не стал слушать меня — зачем? Он и так знал все, что я могу сказать — а я знал, что он сможет мне ответить.
Немецкая армия вошла в Харьков через сутки: ополченцы четыреста сорок девятого решили, что сдаться полезнее для организма чем воевать. И два германских полка с бронеавтомобилями спокойно зашли в тыл четвертому уланскому… Через неделю один из немногих выбравшихся из Харькова рабочих-дружинников рассказал, что Евгений Иванович встретил немецкую колонну пулеметной очередью прямо из окна своего кабинета — и германцы попросту разнесли здание заводоуправления из пушек.
Евгения Ивановича мне было жаль безумно, наверное именно поэтому я не очень расстроился из-за захвата моих донецких шахт. Просто не до них было — а когда спохватился, было уже поздно.
Первомай, как известно, шагает по планете. А вот первосентябрь катится паровым катком, заволакивая небеса дымом и давя зазевавшихся пешеходов. Первого сентября случилось два довольно важных события, причем трудно сказать, какое было важнее. Во-первых, на знаменитом заводе Льва Михельсона после митинга подстрелили Дзержинского — ну не иначе, как проклятое это место.
Вообще завод этот был мне очень подозрителен: всего год назад, когда он принадлежал "островитянам" Ригли и Хопперу, он спокойно изготавливал всякие паровые машины (например, дорожные катки), и в беснующейся "революционной" Москве казался островком спокойствия. Но завод внезапно был продан Михельсону — и на нем немедленно выявилась весьма влиятельная "большевистская ячейка". Которая уже спустя полгода полностью захватила управление заводом — и после того, как большевики пришли к власти, успешно его "национализировала".
