"Акула" весила около тонны, еще полтонны в неё заправлялось топлива. А в бункер внутри кабины насыпалось больше тонны снарядов, дюймовых, по триста пятьдесят грамм. Так что пушка со скоростью сто выстрелов в минуту вообще без перерыва могла полчаса пулять — а так как стрелки все же следили чтобы стволы не расплавились, то бензин заканчивался раньше чем снаряды. Так как "автоматическая пушка Дальберга" в подвеске под кабиной не только вверх и вниз качалась, но и поворачивалась вправо-влево (хотя и не сильно), использовать ленты было сложновато — и на борт поставили "заряжающий автомат Ульянова", такой же, как на стрелковом стенде в Сталинграде. Результат для врага оказался страшным: солдаты бежали не то что тапки теряя, а бросая вообще все — и к концу дня русская армия взяла город Крейцбург, по дороге подобрав с полсотни брошенных германцами "окопных" пушек и чуть больше пулеметов. А винтовок и прочих пистолетов было поднято уже больше пяти тысяч.

Единственное, что я четко понял из рассказов экипажей — алюминиевая "броня" пулю из Маузера держит без проблем, но внутри становится очень шумно. Можно подумать, когда два мотора ревут без глушителей на расстоянии в метр от пилота, шума никакого нет…

Вечером Саша изложил свое впечатление от первой "пробы пера":

— Александр Владимирович, может вы хоть через Ульянина прикажете им поосторожнее летать?

— В каком смысле "поосторожнее"? Подальше от германца, что ли?

— В определенном смысле да. Вы знаете, эти орлы, если не сказать покрепче, почувствовав, что пуля корпус не берет, летели прямо на стреляющие в них пулеметы. Германские пулеметчики, думаю, с ума сходили от такого — но на обеих машинах сейчас меняют побитые окна, а уж как вмятины на корпусе исправлять, я и не знаю. Боюсь, что еще пара таких подвигов — и машины придется на завод в ремонт отправлять: местами корпуса помяты уже очень сильно. Да вы сами посмотрите, я карточки фотографические сделал…

Фотографии меня впечатлили достаточно, чтобы уже через пять минут бравые вертолетчики услышали легкую критику в свой адрес:

— Господа летчики! Я, безусловно, понимаю вашу радость от победы над врагом. Однако вынужден кое-что по этому поводу сказать, и, боюсь, вам сказанное понравится не очень. Каждая из ваших машин обошлась мне в два с половиной миллиона рублей. Миллиона! То есть каждая такая машина стоит столько же, сколько и крейсер, между прочим. И строить ее приходится столь же долго, как и крейсер, а вы, поставляясь под пули, делаете из воздушного крейсера кусок дерьма. Эта броня не вечна, два-три попадания пули в одно и то же место — и машина пойдет в ремонт. Почти такой же дорогой и долгий, как и постройка новой машины — а на это время армия, солдаты наши, опять будут защищены от вражеских пуль и снарядов лишь сукном своих шинелей. И я задаю себе вопрос: а нахрен мне такие летчики? Мне, потому что за машины пока плачу я из своего кармана, а получить потом деньги за летающие дуршлаги с военного министерства вряд ли выйдет. Так что вы хотите обижайтесь, хотите жалуйтесь, но от полетов я вас отстраняю. А чтобы к ним вернуться, вы подумайте хорошо как правильно летать нужно, и напишите мне предложения по тактике использования вертолетов. Даю вам одну попытку — это чтобы вы всякую ересь не предлагали сгоряча, а тщательно вопрос обдумали. Всё!

Запретить пилотам летать — это просто. А вот чем пехоту в наступлении поддерживать? Германца "по инерции" русская армия подвинула почти на тридцать километров, и нам с Сашей удалось пехоте в этом даже помочь немного: все же летчики-офицеры страху на вражеских солдат нагнали такого, что лишь появление "вертушек" на горизонте сподвигало их на резвый бег по пересеченной местности. Ну, пару раз взлетали, бортстрелки по сотне-другой патронов выпустили с дальних дистанций — чисто психологическое воздействие тоже помогло.

Ненадолго: пятого атака на Опельн была отбита немцами с большими потерями для наших войск. Оно и понятно: крупный железнодорожный узел, его утрата для немцев пресекала две трети поставок в Кракау и дальше на юг германского фронта, так что "психическая атака" не получилось. То есть полетать и издали пострелять вышло неплохо, результата не было. Ну и черт с ними…

Рано утром — еще не рассвело — в мой номер Ченстоховской гостиницы постучался Николай Иудович:

— Доброе утро, Александр Владимирович, я к вам с просьбой большой…

— Понятно. Ладно, пусть летят, разрешу им еще один раз машины попортить. Думаю, что сегодня на рожон они уже не полезут…

— Не полезут… я их, по дурости своей, отправил обратно к Юрьеву в Москву, доучиваться. А наступление назначено с рассветом — он достал из кармана часы, поглядел на них — через семь минут уж и артиллерия начнет. Стрельбы им на полчаса, а разведчики вызнали, что у Опельна у германца только полевых пушек штук триста, а окопных да пулеметов как бы не с тысячу будет… положит ведь германец солдат наших, а отложить наступление никак невозможно: приказ от самого Императора о том имеется. У вас, я слышал, механики тоже управлять вертолетами обучены…

Саша Архангельский все правильно понял, и уже через час два черных вертолета нависли над германскими окопами. Если Иванов и преувеличил число пушек и пулеметов, то очень несильно, и работы стрелкам хватало. Конечно, кое-что при артподготовке было и без нас порушено, но и оставшееся наверняка бы выкосило наступающие войска полностью — так что приходилось стараться. Старались мы исключительно с тыла — германского, конечно — и по нам стреляли без должного случаю энтузиазма, понимая, что стреляют-то они по Опельну. Хотя некоторые особо ретивые (или испуганные до мокрых штанов) артиллеристы уже несколько домов в городе поджечь успели.

Работа, конечно, грязная — но, граждане немцы, войну не Россия объявляла, так что хлебайте полной ложкой заваренную вами кашу. И немцы хлебали, уже почти два часа. Бензина оставалось минут на пятнадцать, Сережа Аверьянов — конструктор машинки для смены ствола в пушке — вовсю пользуясь своим изобретением дожигал последние патроны… На окраину Опельна неожиданно выскочило несколько последних машин конструкции фирмы герра Эрхардта — броневики с двадцатимиллиметровыми автоматическими зенитками. Увидел их Саша, я только услышал в шлемофоне его предостерегающий крик — но развернуться не успел. Почувствовал удар в корпус машины, вертолет затрясся как в лихорадке и начал заваливаться. Как там Боря говорил? При обрыве трансмиссии немедленно глушить мотор и молить Бога, чтобы шасси самортизировало удар. Да, падать тут невысоко, метров пятьдесят…

Когда до Гёнхо дошла весть о тяжелом ранении этого странного русского "друга", молодой корейский вождь расстроился. Не то, чтобы он был как-то привязан к этому человеку… но ведь только он на самом деле оказал Корее помощь. Да еще какую помощь!

А теперь был серьезный шанс этой помощи лишиться. Япония, конечно, больше уж Корею никогда не завоюет, но воевать будет труднее, и жертв придется принести больше. Чего очень не хотелось бы — а потому по всей Корее народ ("по совету вождя нации") неистово молился за здоровье "русского друга". Не то чтобы сам Гёнхо верил в действенность этих молитв — образование и приобретенный за годы войны цинизм отметали такую возможность, но ведь не навредят же они? Поэтому (и в надежде, что "русский друг" оценит старания) "правитель Хон" делал всё, чтобы о молитвах в России было известно.

И вот в этой части молитвы все же, видимо, помогли: поток снарядов и прочих полезных грузов из России не иссякал. Да и отношения с русским наместником стали уже почти приятельскими. Так что когда Гёнхо поделился с ним своим замыслом, тот в помощи не отказал. Хотя и помощь-то была по виду незначительной: поставка в страну нескольких сотен рыболовных суденышек. И даже не поставка…