Тем более поджимало, что мне стали известны планы армии на лето четырнадцатого года. И не от кого-нибудь, а непосредственно от Николая Иудовича, ставшего вдруг генерал-фельдмаршалом и начальником "технических войск". Звание он получил за "взятие Кенигсберга" — город, окруженный со всех сторон и полностью лишенный подвоза морем, перед Новым годом капитулировал, когда тамошнее командование по результатам операции в Галиции сообразило, что ждать больше нечего. А новый род войск был организован как раз потому, что именно "спецтехника" победу (очень локальную и неоднозначную) в Галиции и обеспечила. Ну а так как авиация и радисты "подчинялись всем", то фактически они не подчинялись никому — и это дело требовалось исправить.

А как только исправили, Иванов меня и пригласил "побеседовать":

— Александр Владимирович, я попросил вас приехать дабы обсудить самые насущные вопросы по обеспечению войск. Вы мне очень помогли в Восточной Пруссии, победа в Галиции тоже в большей степени достигнута с вашей помощью оружием и новыми техническими средствами. Но, согласитесь, война уже затянулась до неприличия…

— Я-то согласен, да что толку?

— Я вас давно знаю, как человека весьма России преданного, поэтому скажу то, что известно считанным людям: Император принял решение этим летом перейти в решительное наступление и одержать в нем победу.

— Ну кто бы сомневался: решил решительно все решить и ворога порешить… я-то тут при чем? Вы же знаете, что фронт от меня получает все, что я могу сделать.

— Ну вы как всегда, на язык остры… у меня сейчас появились новые возможности, финансовые — и я бы хотел с вами обсудить, каким манером эти возможности повернуть на увеличение выпуска ваших технических изделий. В первую очередь самолетов и радийных станций. Ну и патронов, для пушек главным образом.

— Николай Иудович, вы уж деньги эти другим, кто оружие делает, отправьте. У меня у самого деньги есть, а нету станков, нету людей готовых. И взять негде. То есть станки-то я бы, скажем, у американцев купить мог, а кто работать на них будет? Военное министерство и так норовит лучших работников с заводов в армию призвать, а работать становится просто некому.

— Мобилизовывать с заводов решено лишь тех специалистов, которых из мужиков никак возможности нет сделать. У вас, решением комиссии мобилизационной, приято мобилизовывать лишь рабочих, умеющих радийными станциями управлять.

— В этой комиссии поди одни идиоты заседают… у меня на двух заводах радийных рабочих хорошо если две сотни найдется. Их в армию заберут — станции делать вообще некому будет. Там что, такой простой вещи не понимают?

— А что вы предложить можете? На радийных курсах при артуправлении в месяц пятьдесят человек выучиваются…

— Ага, и две сотни моих рабочих все проблемы сразу и решат. Потому что станций больше не будет, тогда и курсы можно будет сразу закрывать… Наберите туда студентов всяких, нечего им коммерции да юриспруденции в военное время сладостно предаваться. Условие поставьте: кто за месяц не научится, отправится в штрафную роту рядовым — сами удивитесь, сколько новых радистов появится.

— Я к вам серьезно…

— И я серьезно! У меня две трети самолетов вообще без радиостанций уже летают!

— Но ведь успешно…

— Добрые люди сообщают, что Сименс проводит испытания новой машины. Скорость свыше двухсот километров в час, три пулемета… и заканчивают строительство завода, где таких самолетов будет делаться по три-четыре в сутки. Если они появятся в русском небе — а они появятся к лету непременно, то "У-2" без радиостанций превратятся для них в очень легкую добычу…

— Да, действительно, новость не из приятных. А у вас есть какие-то мысли о том, как можно эту неприятность… преодолеть?

— Есть. Но для этого мне как раз ваша помощь и потребуется, причем помощь совсем не денежная…

Когда "высокий гость" наконец откланялся, Володя повернулся к хозяину дома:

— Николай Егорович, а он на самом деле инженер? Мне кажется, что он просто нахватался инженерных слов у своих работников и пытается выставить себя самым умным.

— Вас что-то смущает, Володя?

— Признаться, да. Все эти его "палки", "веревки"… у меня на заводе и рабочие знают что такое "лонжерон" или "расчалочный трос"!

Профессор Жуковский при этих словах рассмеялся — радостно, открыто, как-то даже по-детски искренне и буквально до слез:

— А он их палками и веревками обозвал! — повторял профессор, размахивая руками и утирая слезы. А затем, частично уняв смех, поинтересовался:

— И что он про палки с веревками вам сказал?

— Тоже глупость, спрашивал, до какой ноты тросы на крыле натягиваются. Как будто это струны рояльные!

— А до какой? — Николай Егорович, как-то вдруг посерьезнев, с интересом поглядел на молодого авиаконструктора.

— Шутить изволите, Николай Егорович?

— Да в общем-то и нет. Вы поглядите в его "инструкции по эксплуатации" на "У-2", так как раз написано, что тросы нужно натягивать до определенных нот. Очень простое решение: к самолету прилагается набор калиброванных свистков, масса тросов и длина известны, и таким манером в поле, обычным гаечным ключом любой — ну, почти любой — офицер нужной силы натяжения достигнет. Медведь-то на ухо не каждому наступит, а ключей этих "динамометрических", что, кстати, Волков же и выделывает, где напастись?

— Выходит…

— Вы, Володя, зря его с неприятием слушали. Он хотя и очень странен в общении, но инженер от Бога. И как математик на голову всех мне известных превзойдет, пожалуй, и как физик… Мне его дочь приемная как-то сказала, что предложенным ею "численным методам" решения уравнений ее он же и обучил. А Степан Петрович говорил, по слухам, что все его радийные станции на самом деле он выдумал, делая домашние работы, господином Волковым задаваемые в курсе электротехники, коий он же сыну приемному и давал. Так что, сдается мне, не зря он называл ваши детали палками и веревками. Надо, всенепременно надо вам к нему в заводы съездить и посмотреть что он сам именует тем же "расчалочным тросом". Я ему сейчас же протелефонирую, договорюсь о вашем визите — и с этими словами Николай Егорович взял трубку телефонного аппарата.

— Так он же еще до дому не доехал…

— У него радийный телефон всегда с собой — ответил профессор, набирая номер. — Кстати, и обычные телефоны на его же заводах выделываются… Это профессор Жуковский, соедините меня, пожалуйста с господином Волковым, он должно быть в автомобиле… Александр Владимирович? Когда было бы удобно Володе Ветчинкину к вам в завод приехать, посмотреть ваше производство? Хорошо, я ему передам, спасибо большое!

И на следующее утро, уже сидя в удобной кабине "Пчелки", несущей его на авиазавод в Самару, Володя Ветчинкин еще раз пытался понять смысл последних слов профессора:

"Вы, Володя, все что вам в выделывании самолетов пригодиться сможет, просите там у инженеров без стеснения. Все что смогут поставить, вам они поставят, что не смогут — скажут. Только о цене не спрашивайте никого… ее просто никто не знает, и получится неудобно. Как-то у Волкова с деньгами все странно, говорят, что в его кухне кроме самого его ещё только два человека разобраться могут".

И мысли молодого авиаконструктора свернули на совершенно далекую от авиации тропинку: "Интересно, как можно стать самым богатым человеком в России, если не знать сколько стоит каждая деталь в производстве?" Однако подъем в пять утра и ровный гул моторов сделал свое дело — и Володя уснул, так и не придя ни к какому выводу.

До апреля Сименс на своем заводе в Берлине успел изготовить своих новых самолетов штук двадцать, даже чуть больше. А потом…

Гаврилов сделал то, что я просил у него уже давно: турбину. Но не просто турбину, а маленький и легкий (ну, все в мире относительно) турбокомпрессор — с помощью которого новый мотор для "Шмеля" получился уже мощностью почти в шестьсот сил и к тому же нормально работал на высоте свыше семи километров. Насколько "свыше" — никого не интересовало, так как даже с "придуманной" мною кислородной маской пилоты выше летать просто опасались. К тому же там еще и очень холодно было…