Очень хорошо, что все же "местные" губернатору верили безоговорочно. Раз он пообещал организовать переговоры с "хозяином", то нужно на эти переговоры идти. Так что пока я добирался до Калуги из Сталинграда, мордобоев в городе все же не было — хотя народ на строителей Морозова и косился нехорошо. И то слава богу.

Переговоры состоялись в губернаторском дворце в тот же день после обеда — и именно там и состоялась моя встреча с большевиками, хотя оказалась она для меня неожиданной. Все же если большевики СССР сделали великой державой, то вряд ли они были такими идиотами…

От рабочих на переговоры пришло трое "делегатов", и при виде этих "товарищей", у меня возникло чувство некоторого дежавю. Что-то в их облике было знакомое — не лица, а манера поведения.

— Александр Александрович, я вам очень признателен за организацию этой встречи. И весьма ценю ваши усилия по урегулированию конфликта — начал я, — но мне хотелось бы узнать, кого именно представляют эти господа. Один-то наверняка рабочий, а вот кто остальные?

— Это представители так называемого забастовочного комитета — ответил изрядно удивленный губернатор, — их избрали для переговоров с вами рабочие…

— Ну хорошо, будем считать, что избрали. Господа, меня зовут Александр Волков, я являюсь владельцем кирпичных заводов, стоящегося механического завода, строящегося рабочего городка. Вы, как я понимаю, пришли сюда изложить просьбы рабочих, нанятых на кирпичные заводы и стройки — и чтобы было удобнее их обсуждать, я попросил бы вас представиться.

— Мы пришли изложить требования рабочих!

Офросимов дернулся, но я добродушно махнул рукой:

— Ладно, пусть будут требования. Но кто это "мы"? "Мы" бывают разные… Вы лично что, рабочий?

— Я представляю интересы рабочих как член Российской социал-демократической рабочей партии, от фракции большевиков, если вам это что-то говорит.

— Ну член, так член… и сколько вас тут, членов? И фамилии-то у вас есть или только партийные клички?

Губернатор явно не ожидал подобного хода "переговоров" и вид его выражал крайнее удивление, но пока он от вмешательства все же воздерживался.

— Мы все состоим в партии. Моя фамилия Петров, это Борисов и Акимов…

— Ну, хорошо, вот мы и познакомились друг с другом. И я готов выслушать… требования рабочих.

— Мы требуем немедленно восстановить на работе всех уволенных товарищей и впредь не допускать таких увольнений и выплатит полностью заработную плату за время забастовки, а для уволенных — за все время с момента увольнения…

— Господин Петров, я сказал "требования рабочих". Вы таковым, насколько я понял, не являетесь… вы вообще имеете какое-то отношение к заводам?

— Лично меня вы уволили еще в мае, я работал счетоводом на заводе Федосеева.

— Лично вас я на работу не приму. Вы, вероятно, не знаете, но старые кирпичные заводы были мной куплены вместе со всеми документами. В том числе и финансовыми — которые доказывают, что счетовод Петров ежемесячно из зарплат рабочих воровал до двадцати рублей. Вы не рабочий, а вор, и ваше место вообще в тюрьме! Не стоит, Александр Александрович, а то рабочие решат, что вы репрессии против делегатов начали. Пусть идет, мы и после переговоров можем известить полицию — а пока продолжим переговоры. С остальными членами забастовочного комитета…

Петров вскочил, с явным намерением возмущенно отнегодовать — но, увидев взгляды оставшихся делегатов, захлопнул пасть и выскочил из кабинета.

— Ну вот, господа забастовщики, а теперь мы можем обсудить ситуацию. Которая, в свете полученных вами новых знаний, выглядит так: два десятка рабочих, подбиваемых покинувшим нас господином, на протяжении недели занимались откровенным саботажем, запихивая в печи предварительно разбитый ими кирпич-сырец. То, что это саботаж, доказывает тот факт, что весь битый кирпич размещался внутри палет и при внешнем осмотре перед обжигом его не замечали. Всего было испорчено почти сто двадцать тысяч штук кирпича, на сумму более полутора тысяч рублей. Но этим нанесены гораздо большие убытки: треть каменщиков со своими подмастерьями были практически оставлены без работы, и фактически этот саботаж "уничтожил" или школу для детей рабочих, или больницу… На неделю, если не больше, задерживается пуск завода, на котором будет работать больше трех тысяч человек — а это уже более пятидесяти тысяч рублей ущерба — не моего, а рабочих, которые не получат эти деньги в зарплату. Поэтому я предлагаю нечто отличное от ваших требований. Вы просто заканчиваете забастовку и возвращаетесь к работе. Никто из уволенных на работе восстановлен не будет, выплат за время забастовки — тоже. Зато я не буду подавать в суд на забастовочный комитет и — главное — не сообщу трем с половиной тысячам рабочих, что по вашей вине они потеряли по двадцать рублей каждый…

— Вы нам угрожаете?

— Нет, господин… Борисов. Вы поддались на обман мелкому проходимцу, а я предлагаю — после того как обман был вскрыт — всего лишь забыть о вашей оплошности. О которой пока — пока — знает всего лишь пять человек. Один из которых рассказывать не будет, двое смирятся ради гражданского мира, двое — промолчат в рамках соблюдения партийной дисциплины. То есть нас пять человек, готовых забыть — а вот если знающих станет хоть немного больше…

Он обернулся к так и молчавшему все время Акимову, и, когда тот кивнул, произнес:

— Да, мы согласны с вашим предложением.

Нет, этого Акимова я точно где-то видел. При том, что лицо его было почти наверняка незнакомым — странное ощущение…

— Извините, Александр Владимирович, — обратился ко мне губернатор после того, как "делегаты" ушли, — но я все же хочу задать вопрос: если вы точно знали, что этот господин — вор, то почему на него не подали в суд? Не привлекли к разбирательству полицию?

— Вообще-то он, конечно, никакой не господин, а мелкий босяк. Да и мне он ущерба не нанес, а если подавать в суд на каждого, кто ворует у ближнего… боюсь, на следующий день большая часть российского купечества откажется в кутузке. А еще мне кажется, что для таких гораздо более страшным наказанием будет именно раскрытие его воровской сущности перед теми, кто ранее считал его товарищем…

— Вероятно, вы правы — у этих, как вы верно заметили, "товарищей" существуют более… действенные методы наказания… Тогда задам еще один вопрос: а какие советы вы можете дать по поводу прочих делегатов? Как они себя именуют, большевиков?

— Обмануть можно кого угодно, а наказывать обманутых — особого смысла нет, они и так чувствуют себя наказанными. Но вы не волнуйтесь, у меня есть кому за ними присмотреть… Да я и сам присмотрю…

С Борисовым все понятно: простой работяга, борец за справедливость. Молодой и глупый, но честный — я таких видел, например Васю Никанорова. А вот Акимов — Акимов человек непонятный. И, возможно, опасный — но тут он вероятнее всего именно главным большевиком работает, а раз так — у него должны быть связи с руководством партии. Так что смотреть я буду очень внимательно…

Герасим Данилович определенно почувствовал себя уязвленным, когда Московская компания электрического освещения отказалась покупать его турбину и отдала предпочтение изделию Парсонса. Скорее всего Волков и не позволил бы поставить турбины в Москву, он сам забирал всю продукцию турбинного завода сетуя при этом на малость производства — но сам факт инженера Гаврилова возмущал до глубины души. И самым обидным было обоснование отказа: мол, турбина Парсонса на шесть мегаватт весит двадцать две тонны, а турбина Гаврилова на двенадцать — всего десять тонн — следовательно, она ненадежна.

Как же — ненадежна! Еще как надежна — вон, когда Мария Петровна своим новым методом прочность турбины пересчитала, то оказалось что с нее вдвое больше мощности снимать можно…

Вот только для полного использования потенциала нужно было к турбине добавить второй каскад, работающий на низком давлении — то есть с лопатками большего размера. А так как на старом месте такие просто негде было собирать, завод было решено перенести в Калугу. Очень правильное решение…