— Василий, мне с тобой поговорить бы надо…

— А, Са… Александр Владимирович! Буквально пятнадцать минут… Не желаете перекусить пока?

— Ну что же, чем потчуют?

— Борщ хорош, а на второе сома жареного порекомендую. А котлеты не порекомендую, они весьма неплохи, но кончились уже — и, по взмаху его руки, откуда-то появилась девочка-повариха, смотрящая на меня со странной смесью опаски и любопытства.

— Наливай, накладывай…

Обед был на удивление вкусным, так что из-за стола я вышел где-то через полчаса. Правда, "чай" был из какой-то травы, но в принципе жажду утолял — так что я не поленился зайти на кухню и поблагодарить поваров. Повариху — оказалось, что эта девчонка одна готовит на все училище. Небольшое, но приготовить обед на шесть десятков учеников (плюс на дюжину учителей) — дело нелегкое.

— О чем поговорить желаете, Александр Владимирович? — с какой-то виноватой физиономией поинтересовался Вася, когда мы вышли на улицу и направились к машине.

— Вась, ты забыл меня "превосходительством" назвать и поклониться до земли. Договорились же — на работе по-человечески обращаться друг к другу.

— Так вы… ты же теперь вон какой важный стал, говорят, что самый богатый во всей России уже.

— Ну вот, а ты не кланяешься… заканчивай дураком прикидываться, у меня к тебе вопрос по делу. Не знаю, может хоть ты ответить сможешь. Вот когда Векшинск строили, то никакого бардака на стройке не было, все выстроили даже чуть быстрее, чем задумывали. А у Антоневича в Осколе и прогулы, и воровство… там что, люди другие или я чего-то не понимаю?

— Другие. Ну, как бы вам… как бы тебе объяснить. Векшинск строил кто? Рабочие царицынские. Те, кого пока уволили с заводов, лесопилок… даже безработные с "Кавказа" — но они все городские. А в Осколе рабочих нет, там на стройке мужики одни… то есть не одни, но беспорядок-то только с мужиками.

— А что, мужики не люди?

— Люди. Но — другие. У мужика работа другая и жизнь другая. Он вон зерно посеял, или репу посадил — и ждет, пока все само не вырастет. Само. Сажать-сеять — это для него работа. Две недели. Потом сенокос — еще неделя. И уборка — еще две недели. А остальное время он не работает. Вообще — просто сидит и на Бога уповает. Мужик не понимает, как это — работать каждый день круглый год. Рабочий — понимает, а мужик — нет.

— А почему эти мужики кирпичи воруют? Ну куда они их денут-то?

— Опять оттуда же, от жизни деревенской. Зерно, овощ всякий ему же Бог дает? Вот он и считает, что кирпич тебе тоже Бог дал. А данным Богом с ближним делиться нужно, вот он и "делится"… Вот смотри: народ в корочки идет, и мужик им подает даже если у самого на день хлеба осталось. Мужик не ворует, он так справедливость видит. А кирпич он найдет куда пристроить: печь сложит или фундамент у дома поправит. А то и пропьет.

— Понятно… а где мне рабочих брать прикажешь?

— А что, тебе уже и приказывать можно? Это я могу. А серьезно — учить рабочего человека надо. Я тут с профессором Янжулом давеча беседовал, он большой интерес высказывал к твоим профтехучилищам. Ну и попросил кое-что для него записывать, для науки, значит. Полезные у профессора вопросы были, скажу я тебе! Вот смотри: я велел по всем училищам ведомости собрать, и выходит, что сироты в Векшине, кто лет до двенадцати, а то и четырнадцати туда попал, растут уже, думая как дети рабочих. А такие же крестьянские дети, кто до четырнадцати в сельских школах — даже в твоих — учился, все одно селяне. И из селян в училищах рабочих выходит два из трех — если в четырнадцать их туда брать. А если лет с двенадцати, то уже почитай все по-городскому думать начинают.

— Так что же, мне теперь мальчишек по двенадцать лет набирать и ждать пока они вырастут?

— Это в первую голову. А еще можно, да и нужно приглашать с деревень семьи молодые. Парней лет до двадцати, до восемнадцати, с женами, которые еще без детей живых — из таких года через два в городе тоже куркульские замашки выветриваются. Но только таких сразу на завод брать нужно, и в обучение — чтобы глазами своими сами видели, как другие рабочие живут…

— То есть из взрослых мужиков рабочих уже не сделать?

— Рабочих — можно, а городских — нет. Зато дети у них уже городскими будут. Жизни в городе другая, и дети этому сразу учатся.

— Понятно…

— Да ничего тебе не понятно! И медведя плясать научить можно, только его учить надо. И сразу — не получится, и силком не заставишь. А лаской и терпением… не каждый медведь запляшет, но большинство научатся. Сейчас-то таких учителей у нас просто нет, так что первым делом именно их и учить надо, учителей будущих. А пока — мужики пусть на заводе жизни учатся, мы их в профсоюз привлечем — там быстро поймут что к чему.

— Ага, профсоюзы — школа коммунизма…

— Что??

— Ничего, забудь. Давай, привлекай, и статистику собирай. Не только Янжулу, мне тоже все присылай, договорились?

Вот сколько раз зарок себе давал за языком следить! Вася ушел от меня о-очень задумчивый…

Ну да ничего, думать — не вредно, а местами даже полезно. Вот только думкой лишь дурак богатеет, а мне были нужны деньги. Много и, желательно, сразу.

Четвертый сын четвертого сына князя Урусова Александра Михайловича титулом не кичился, но вот самоуправством дочери был возмущен, да и избранник ее, по нынешним меркам, был просто сопляком каким-то… Студентишка, мальчишка. Да еще из провинции какой-то!

Правда, оставалась надежда, что мальчишка этот не полный голодранец: все же "самоуправная дочь", уезжая, родителям на всякий случай адрес оставила. Простой адрес: "Царицын, усадьба Александра Волкова" — а раз так, то уж по крайней мере юноша из дворян. И не самых захудалых, все же усадьбы нынче ой как немногие сохранить смогли…

Некоторые сомнения в выводах возникли, когда на вокзале Царицына Владимир Петрович поинтересовался у станционного служащего:

— Любезный, где бы нам экипаж до усадьбы Волкова, Александра Волкова, взять?

Железнодорожник задумался, склонив голову вбок и подняв взгляд куда-то в небо, потом как-то неуверенно ответил:

— Так это не усадьба уже, а Сталинград. И экипажам туда ходу нет, не пускают-с. А такси все уж разобрали поди… Да вы не беспокойтесь, сейчас же на площади на трамвай садитесь, на "двойку", и доедете. Недалеко ехать-то, минут пятнадцать… а насчет багажа вы не извольте беспокоиться, через полчаса его доставим. Но на грузовике, так что вам трамваем лучше будет.

Но потом сомнений не осталось — они не пропали, а были просто вытеснены из головы всем остальным. Выйдя из вокзала, Владимир Петрович и Варвара Васильевна ожидали увидеть обычную провинциальную привокзальную площадь — пыльную, голую и унылую. Однако в ожиданиях они обманулись, и перед ними предстал нечто, более всего похожее на парк: густые кусты и аккуратно высаженные деревья квадратом окружали площадку с большим фонтаном посередине. А фонтаны поменьше пускали сверкающие на солнце струи справа и слева от вокзального крыльца посреди небольших сквериков — что было очень кстати: жарким и далеко не ранним утром от них веяло приятной прохладой.

Между сквериком и парком пролегала широкая дорога… мостовая, очень странная — темно-серого цвета она казалась сплошной, а не выложенной камнем или деревянными шашками. Но супруги испытали еще большее удивление, когда из-за деревьев с громким, но мелодичным звоном выехал… Владимир Петрович все же успел сообразить, что "трамваем" железнодорожник видимо это и назвал: над "головой" странного механизма в большом фонаре ярко сияла цифра 2. Трамвай был серебряно-сиреневатого цвета, с полосами из темного полированного металла на том месте, где должны были наличествовать окна — и без входных площадок. Вообще без площадок…

Откуда-то изнутри этого "трамвая" послышался глухой, но удивительно громкий женский голос: