Когда на счету в банке лежат суммы с шестью нулями, окружающая публика идеи владельца этих сумм начинает воспринимать очень позитивно. И в результате пять сотен десятин в степи — сразу на Нижним Погромным — Царевская администрация отдала мне вообще бесплатно. Кое-что все же пришлось потратить — например, деньги за проезд в Астрахань к Михаилу Александровичу — астраханскому губернатору, но это можно вообще не считать, потому что с ним решался другой, гораздо более важный, вопрос. Но участок достался мне еще в мае — и теперь на нем уже стоял самый странный город Российской Империи.
Волга мелела на глазах начиная с июня — и поэтому уже четыре десятка плоскодонных самоходок денежку гребли лопатой. Сорок тысяч в сутки — это очень немало, в особенности учитывая, что трехэтажный дом на двадцать четыре квартиры обходился всего лишь в две тысячи. Очень простой дом, землебитный, но все же с минимальными удобствами: вода, канализация, центральное отопление. Еще и электричество — в минимальных масштабах: по лампочке на комнату, а еще в кухне и сортире. Квартирки были невелики, общей площадью метров по сорок — но их было много. Потому что домов таких было выстроено ровно сто штук.
А еще в городе, названия пока не имевшем, были выстроены две (и тоже трехэтажных) больницы, четыре точно таких же школы — "общественные здания" отличались от жилых разве что наличием одного подъезда вместо двух и "коридорной системой" размещения комнат. Но были в там и совсем иные здания.
Город — это целый организм, в котором должны гармонично сочетаться разные слои населения. Если есть школы — то должны быть и учителя, а если есть больницы — то нужны врачи и фельдшеры. И всем этим людям нужно соответствующее их статусу жилье. Ну с учителями-то понятно: для них были выстроены дома, аналогичные прочим — только квартир было вдвое меньше, а сами квартиры — на метр повыше и вдвое больше по площади. Ну и дома были кирпичные, а не "земляные". А для более "значимого" персонала пришлось и жилье посолиднее строить — и тут уже "развернулся" Федор Чернов. С размахом развернулся: дом он построил один, но шестиэтажный и в шесть подъездов. С шестью лифтами — а каждый, между прочим, стоил почти семь тысяч рублей. Федор Иванович вероятно больше у меня ничего строить не будет, потому что один этот дом обошелся чуть дороже, чем весь остальной город — но тут и я виноват, впопыхах перед гонкой просто забыл четко определить лимиты — а так как денег поступало много, бухгалтерия (с согласия Машки, оставшейся "за главную") просто выделяла требуемое.
Чуть в стороне от основного "жилого массива" стоял красивый кирпичный двухэтажный домик, в котором поселился выпускник Харьковского ветеринарного института Терентий Иванович Жердинский. Не совсем выпускник — он институт закончил еще три года назад, но когда он понял, что от него требуется, единственное, что удержало его от немедленного увольнения, был оклад жалования. Правда чуть позже, выяснив, что можно заказывать любую литературу, он немного успокоился — и в ноябре был полностью готов "к труду и обороне". Тем более, что помощников у него хватало — но и работы тоже: за его особняком была выстроена настоящая птицефабрика. И она обошлась чуть ли не дороже чем жилье…
На двадцать тысяч несушек требовалось две тонны корма в сутки, а на пятьдесят тысяч бройлеров — тонны три, и пришлось "на всякий случай" выстроить и склад, где было запасено пятьсот тонн продукта. Кроме кур в хозяйстве была еще сотня коров — красные датские, которые ежедневно с удовольствием потребляли по паре пудов всякого разного — и для прокорма этой прожорливой скотины пришлось строить здоровенные сенные сараи, силосные ямы и овощехранилища: без сочных кормов вроде той же кормовой свеклы и турнепса надои резко падали — а мне нужно было очень много молока. Просто потому, что в городе ожидалось очень много детей.
Благодаря помощи Мельникова "удочерение" и "усыновление" Векшиных удалось оформить еще в начале августа, перед отъездом на гонку, и пока я катался по Европам, уже официальная "дочь наша" потихоньку заселяла город "обслуживающим персоналом". Если не считать техников, работающих на электростанции и водопроводе, персонал набирался из одиноких и не очень одиноких вдов из Царицынского и Камышинского уездов — так что проблем с этим не было. Точнее, проблемы были не очень серьезными: по данным прошедшей переписи достаточно молодых вдов в уездах было чуть больше пяти тысяч, а требовалось на работу триста человек — так что даже при том, что две трети от работы отказывались, набрать народ удалось очень легко.
Ну а с середины ноября в город пошел "контингент" — дети, которых вновь учрежденный "Фонд Марии Волковой" выкупал у родителей за еду. И некоторое число многодетных вдов: по условиям Фонда теперь на работу брали лишь тех, у кого было не менее трех детишек. Живых детишек. Не потому, что остальных было не жалко — просто каждая "работница" должна была заботиться о дюжине детей — и заботиться хорошо, поэтому нанимали женщин "с позитивным опытом работы". С декабря народ в город приезжал в основном в специальных прицепных вагонах на "речных поездах", до двух сотен в сутки — и уже к Рождеству стало ясно, что с пропорциями возрастов я сильно просчитался и школ в городе не хватает. Почему-то в прошлый раз детишек в основном в приюты сдавали мелких, от трех лет — а на этот раз две трети детей были от семи до десяти. В одну школу же с трудом получалось "запихнуть" семь сотен учеников…
Впрочем, эту проблему решили просто: ввели невиданную в России ранее "двухсменку". Пришлось, правда, и число учителей удвоить — за что меня вызвал Борис Борисович Мещерский и, несмотря на то, что сам он народному образованию всячески способствовал, изощренно обругал.
У меня-то учитель в школе получал сразу оклад в сто рублей, а в губернии учитель "народной школы" мог рассчитывать на сорок. И, несмотря на то, что своих учителей я набирал в совсем другом слое русских подданных, губернские стали выражать недовольство…
То, что я Борисом Борисовичем я и "раньше" плодотворно общался, а потому характер его был мне знаком, помогло серьезных неприятностей избежать, правда пришлось рассказать о "планируемых масштабах голода и мерах борьбы с оным". Ну а после этой, состоявшейся в начале декабря, "беседы" судьба повернулась ко мне, наконец, правильной стороной.
Первым делом Борис Борисович в сопровождении кучи чиновников приехал в "детский городок" на предмет уличения меня в скрытой работорговле. Однако уличил лишь в том, что в больницах городка, через которые проходили все поступавшие новоселы, врачей насчитывается почти столько же, сколько во всей остальной губернии. Народ-то поступал насквозь больной, так что пришлось пригласить почти сотню врачей-"контрактников"…
Однако наибольший интерес у него вызвал "товар для обмена на детишек" — дрожжевая "каша", которая выделывалась на трех заводах, по сотне тонн в день на каждом. К сожалению, "кислотный" завод в Воронеже из-за нехватки денег получился пока небольшой, даже на эти три завода продукции не хватало — но, с учетом "прошлых изобретений" Юры Луховицкого и нынешних творений Гаврилова и Иванова эти три завода работали на самом высоком технологическом уровне. Герасим Данилович с Африканычем выпускали по два турбогенератора в неделю, по шестьсот пятьдесят киловатт — и с помощью получаемого электричества из воды и соли добывалась щелочь и соляная кислота. Щелочью из сырья вываривалась целлюлоза — а затем она проходила через серную кислоту (на треть превращаясь в сахара), а остатки "дорабатывались" уже соляной кислотой, и из тонны деревяшек или сухого камыша выходило чуть больше полутонны сухих дрожжей. Правда, чтобы все же "выходило", пришлось в знакомом "уголке" — в Кологриве — запустить заводик по выпуску аммиачной селитры, да еще выкопать шахту в Соликамске для калия и маленький карьерчик в Подмосковье для фосфора — зато продукта получалось много. И дешево.
