— Да, безусловно мне было бы интересно поговорить с вами. Я уже вижу, что в определенных вопросах вы продвинулись гораздо дальше меня…

За обедом мы действительно обсудили множество вопросов. И среди них — ограничение на использование "чужих" патентов третьими лицами:

— Этот пункт, Александр Николаевич, означает лишь то, что вы — на вашем заводе во Франции — можете использовать мои патенты без ограничений. Но — ни в какой иной стране, и не можете продавать свое право или как-либо иначе передавать его другим людям. Однако — если пожелаете — можете построить сами хоть сто заводов и делать такие, скажем, цоколеванные, лампы на всех ваших заводах. При условии, что заводы будут вашими более чем наполовину. Аналогично и я могу использовать ваш патент на своих заводах в России — но только в России и только на моих собственных заводах. Но ограничений на экспорт готовой продукции в любые страны — не накладывается. А свой патент вы имеете право продавать кому угодно, кроме как в Россию, как и я свои — куда угодно, кроме Франции.

— А зачем вообще этот пункт? Мне кажется, что достаточно и того, что мы передаем право использовать патенты исключительно друг другу…

— Сейчас и для нас двоих — достаточно. Но лет через пять-семь, когда потребность в лампах будет исчисляться миллиардами — а так оно и будет, поверьте мне — любой завод в Европе будет контролироваться нами. Если запрашивать за патент правильную сумму, то любому промышленнику будет выгоднее просто подарить вам пятьдесят процентов акций, на одну больше пятидесяти процентов — и не покупать мои патенты. Или сделать такой же подарок мне и не покупать ваш патент. Ну а насчет Америки — я думаю, мы всегда сможем договориться позже, посмотрев как идут дела.

— Вы очень интересно рассуждаете.

— Вы — инженер, изобретатель. А я — тоже инженер, но бизнесмен. Вы изобретаете что-то принципиально новое, а я — придумываю как что-то известное сделать гораздо лучше для покупателя. Чтобы продать этого больше — и получить деньги для новых исследований для изобретателей.

— Вы говорите, как американец — "бизнесмен".

— Я детство провел в Австралии… и, кстати: безотносительно того, примете вы мое предложение или нет, тот автомобиль, который завтра будет представлен в русском павильоне выставки — ваш. Это — подарок человеку, который сделал мир светлее. Управлять им очень легко, я думаю, что вы освоите его за пару часов — моя горничная училась два часа и выиграла "гонку века".

— Не два часа, ты меня всего полчаса и учил! — встряла Василиса, — а дальше я сама училась.

Ошарашенный Лодыгин проводил нас до дверей, пообещав что ответ на мое предложение он даст до конца недели. Не обманул — на следующий же день он пришел к русскому павильону с уже подписанным договором. У павильона стояла бежевая "Чайка" — ее доставили на поезде. Приехал в Париж и Евгений Иванович — ему предстояло дооформить кое-какие патентные бумаги для Франции (все же французский он знал лучше всех в моей компании). А заодно — и "продать шкуры ещё не убитых медведей", то есть принять заказы на поставку машин в ноябре.

Я показал Лодыгину "его" авто, и даже он попробовал завести машину и проехать несколько метров. Ну а после осмотра и "пробы" я немного изменил свое предложение:

— Знаете что, Александр Николаевич, я поначалу не заметил… за время гонок автомобиль-то изрядно поцарапался и, что хуже, довольно сильно поизносился в части мотора и подвески. Так что это автомобиль будет вашим временно, для, так сказать, изучения и освоения. И не бойтесь что-то поцарапать или сломать — он уже не новый, мы его потом просто выкинем. А через недели три я вам пришлю уже новый автомобиль. Какого цвета желаете? Только не как Василисин — такие машины будут только у нее и Дмитрия Ивановича Менделеева.

Оставшиеся три для я отдыхал. С Лодыгиным — а точнее с ним и его женой — мы катались по окрестностям Парижа (а в субботу — даже скатались в Гавр), валялись на травке, кормились в небольших трактирах, неспешно беседовали о разном. Я с Александром Николаевичем — в основном о технике, а Алма (его жена) и Василиса — о чем-то своем, женском (я услышал обрывки разговоров про одежду и еду). Александр Николаевич даже слегка освоил управление машиной и гордо проехал сто с лишним километров по исторической автотрассе Париж-Руан (только в обратном направлении). Лодыгины же проводили нас до вокзала вечером в воскресенье, когда мы, погрузив черешневое "чудо техники" на железнодорожную платформу, покидали Францию. И уже в последний момент Александр Николаевич вдруг спросил:

— А почему вы предложили мне этот обмен патентами? Ведь фактически вы просто подарили мне несколько миллионов.

— Да, подарил. Подарил несколько миллионов французских денег русскому изобретателю. Не моих — их денег, и мне их совершенно не жалко. Ни денег, ни французов. А почему… Я бы хотел, чтобы к ответу вы пришли сами. И то, что у вас возник этот вопрос, показывает мне, что и ответ вы найдете скоро. А заглядывать в конец задачника чтобы получить этот ответ, задачи не решая — не интересно. До свидания, и я надеюсь, что мы еще неоднократно встретимся!

Домой я ехал в настроении очень веселом. Пресса — что французская, что немецкая — очень моим интервью "оскорбилась" и меня газеты обеих стран буквально смешивали с дерьмом. Пока еще до современников не дошло, что популярность продукта можно поднимать и на "негативной рекламе", а уж какими словами меня обзывают — неважно, лишь бы денежки иностранцы нести не забывали. А они и не забывали — Евгений Иванович за четыре дня "продал" (с полной предоплатой) ровно сто "Чаек", продал бы и больше, но я установил именно такой лимит.

Обиделись французы, что я их фактически голодранцами обозвал, и решили доказать, что я не прав. Молодцы ребята! Давайте всегда мне приносить восемьсот тысяч рубликов за неделю! Даже больше — если учитывать доходы от гонок. "Конкурента", который мог бы помешать мне с дизелями, я, в глазах публики, смешал с дерьмом — а заодно сделал это и в глазах инженерного сообщества, чем развязал руки и русским изобретателям, и многочисленным иностранцам. Но главное — я снова застолбил огромное рыночное поле, и теперь осталось лишь вовремя приходить сюда с косой и косить на нем денежки. А уж куда их потратить — я найду. Россию спасать — дело затратное.

Ферапонт Федорович задумался, но лишь на несколько секунд:

— То, что вы со мной решили посоветоваться — это вы правильно сделали. Сам-то я, пожалуй, мало чего сделать смогу, но совет полезный дам — он позволил себе усмехнуться при этих словах. — Вам бы с генерал-майором Ивановым об этом поговорить…

— С Ивановым?

Вспоминая о том разговоре, Ферапонт Федорович каждый раз тяжело вздыхал. И вовсе не потому, что сделал что-то плохое — напротив, сделанным он гордился. Вот только больше уж не получится поуправлять этой замечательной машиной…

Прав был Александр Владимирович, ох прав! В России таких машин много выделать не получится, а где-нибудь за границей, про нее узнав, наделают сотни подобных, если не тысячи. И если — не приведи Господь — война начнется, то ой как плохо придется русским солдатам. Именно поэтому к управлению машинами были допущены лишь немногие, причем даже из полиции офицеров выбрали не более дюжины. Прочие же все пришли их жандармерии — их начальник Саратовского управления самолично выбрал.

Правда сам Александр Владимирович по каким-то ему одному ведомым признакам чуть не треть присланных офицеров обратно отправил, и попросил заменить их другими, ему более подходящими. Причем как он о "подходящести" этой вызнал — одному Господу известно, но, оказалось, в людях он не ошибся.

И кому как не самому Ферапонту Федоровичу об этом не знать — ведь его-то изобретатель этих машин выбрал начальником всего отряда. Смешно получилось: у пристава в подчинении оказались и несколько ротмистров — но в этом деле опыт играл главную роль, а как раз у него этого опыта было больше всех. Да и работать пришлось в местах знакомых — так кому как не ему работой и руководить.