Денег было более чем достаточно. Я не сильно, скажем так, обманул Генри, обещая ему "миллион автомобилей через четыре года". Только за тысяча девятьсот седьмой в Америке мне удалось продать этих автомобилей почти полмиллиона. Что дало мне чуть больше двухсот миллионов чистой прибыли. Четыреста миллионов рублей — только с автомобилей и только из Америки. Еще сто с небольшим миллионов я получил за автомобили в Европе — но продавал я не только автомобили. Всякие подушки-пердушки, ёлочные игрушки, ручки, электрические розетки и вилки, те же бусы и зеркальца — все вместе дало прибыли шестьсот сорок миллионов рублей.

За эти деньги в России были построены две больших гидроэлектростанции — на Волхове и Свири, началось строительство еще пяти — почти пятьдесят миллионов рубликов ушло. Ладно, ещё пятьдесят у меня появилось в "золотом запасе" — который, как известно, карман не тянет. Три металлургических завода (шестьдесят миллионов), безумная железная дорога от Таганрога дотянулась до Воронежа (еще тридцать пять). Завод дизельных локомотивов (пятнадцать), вагоностроительный (двенадцать), два новых завода резинотехнических изделий, три лесоперерабатывающих комбината, семь новых химических заводов… Два алюминиевых — на Волхове и в Комсомольске. Еще рабочие городки, водопроводы… мелиорация на семи тысячах квадратных километров степей… что забыл?

Что-то наверняка — но после всего (в том числе и забытого) у меня осталось больше четырёхсот миллионов рублей. Которые в России вкладывать было некуда: заводы-то построить можно, но на них будет просто некому работать.

Чтобы такое положение не продолжалось вечно, по плану тысяча девятьсот седьмого года была выстроена тысяча "частных школ", в которых обучение шло по программе реальных училищ. С учётом стоимости зданий, оборудования, набора учителей — еще шестьдесят с небольшим миллионов. Да, безусловно, можно было и школ выстроить больше, но даже на уже построенные в стране не хватало преподавателей.

Конечно, проблема решаемая: шесть новых педагогических институтов дадут мне этих учителей тысячу, а то и больше в год. Выбрав почти всех "доступных" образованных девиц европейской части страны, даже с учётом Польши и Финляндии. С первыми выпусками где-то через года четыре.

Девять женщин не в состоянии родить ребенка за месяц.

Ладно, через семь лет я получу сто тысяч выпускников школ, способных поступить в институты. А через десять — если повезет — тысяч двадцать инженеров. А пока шесть новых инженерных училищ (всего-то на тысячу студентов каждое — то есть двести человек на курс) с трудом набрали студентов…

Мне не было жалко потраченных на "народное образование" полутораста миллионов рублей, было бы возможно — сумма утроилась бы. Но и тут деньги тратить оказывалось некуда. И приходилось тратить в других странах.

С пользой сто двадцать потратил Вилли Форд: к девяти уже работающим автозаводам он собирался в следующем году добавить еще шесть. С пользой сто десять "промотал" уже я — "закупив" сам у себя тридцать два балкера и чуть меньше сотни судов-трёхтысячников из Ростова. Еще миллионов двадцать ушли у меня на всякие мелочи — но все равно по балансу на первое января у меня оставалось тридцать миллионов рублей — и каждый день к ним добавлялся ещё миллион долларов.

Ну раз есть свободные деньги, то почему бы их не пристроить в какое-нибудь не сверхприбыльное, но все же не убыточное дело? Например, если есть возможность "нагадить англичанке"…

Через три дня Виктор, по видимому уже серьёзно сомневаясь в моей адекватности, подписал договор, разрешающий мне выстроить цементный завод производительностью в сто тысяч тонн в год и металлургический — на семьдесят тысяч тонн чугуна и стали. Министр даже понимал, почему оба завода я собирался строить в крошечном (пока) городишке Сантьяго Васкес в устье Санта Люсии — бухта там хорошая, а топливо для заводов всё равно придётся импортировать морем. Но кое-что он понять не мог:

— Алехандро, зачем вообще нужны эти заводы? Они за год выпустят всё нужное для строительства станции, а потом что они будут делать?

— Сталь и бетон — это не только плотины электростанций. Это — мосты, дороги, дома… Ты не поверишь, но всего через пару лет после постройки заводов их продукции в Уругвае уже будет недостаточно. Но даже если всё это потребуется только для строительства одной-единственной электростанции, то заводы окупятся: на них я потрачу около семи миллионов рублей, а если все покупать на стороне, то только на цемент нужно будет два с половиной миллиона, и втрое больше — на сталь. Если же покупать только руду и уголь, то на них уйдет чуть больше миллиона — так что получается полтора миллиона чистой выгоды…

Выгода… В Уругвай за год приехало почти пятьдесят тысяч человек из Европы. За последние пять лет — больше ста пятидесяти тысяч. И среди них — дофига грамотных рабочих. Набрать персонал на заводы — плевое дело, правда если заводов мало. Пока заводов намечается два — ну так эта крошечная страна представляет всего лишь учебный полигон для меня. Я очень внимательно следил за тем, как местные власти решают вопросы с отчуждением земли, затапливаемой водохранилищами, как вообще власть взаимодействует с народом. И не понимал, почему здесь простой люд уже живет гораздо лучше, чем в России.

Раньше не понимал.

Два месяца "на курорте" всё же помогли мне кое-что понять. Про климат, позволяющий выращивать по два урожая риса в год: все же пятьдесят, а то и сто центнеров зерна с гектара — это не семь. Про власть: в очень маленькой стране, где все всех знают, не выполнять предвыборные обещания несколько чревато. И про народ вообще: когда народ сыт, имеет крышу над готовой, живет в тепле и не болеет, большей части этого народа уже хорошо. Потому что он не знает, что делать дальше: в Уругвае у народа нет мечты. Инженер Судриерс, инженер Родригес, еще два десятка уругвайских инженеров мечтают что-то построить, что-то исследовать, чего-то достичь — примерно так же, как несколько лет назад гимназисты в России мечтали убежать на англо-бурскую войну. Сделать то, что другие уже сделали — и показать, что они в этом деле "не хуже других".

В то время как те же школьники французские мечтали (спасибо Жюлю Верну) построить подводную лодку, открыть новую землю — то есть сделать то, что еще никто не делал.

Русские крестьяне мечтали о том, чтобы поесть досыта…

Домой мы отправились в конце февраля: Камилла сказала, что больше бить баклуши она не в состоянии. Хотя, по большому счету, если бы другие били эти самые баклуши столь же интенсивно, то в мире уже коммунизм бы наступил. Когда есть деньги, не очень мелкий кораблик может за неделю сбегать в Филадельфию, а мозги занять особо нечем, то результат может оказаться весьма забавным.

Откровенно говоря, я раньше не понимал, почему всякие китайцы с японцами и прочие азиаты так любят рис. Но как раз в отпуске, проведенном в Электрическом городе, разобрался: урожай риса — если его растить правильно — в разы больше любых других, даже полсотни центнеров с гектара рекордным не считался. А если его ещё и два-три раза в год собирать, то с голоду помереть становится затруднительно.

Риса в Уругвае выращивали много. Собственно, он за основную культуру тут и шел (и именно поэтому в засуху второго года есть стало просто нечего — рис без воды не растет вообще, а запасов особых никто не делал). Ну а кроме зерна рис давал очень много соломы…

Солома рисовая — это просто сказка какая-то. Вот только плести из нее (как я раньше думал) ничего нельзя: мягонькая она больно. Поэтому тут её использовали меньшей частью на подстилку в хлевах, а большей — поскольку хлевов (из-за особенностей климата) практически и не было — никуда не использовали. Иногда — просто сжигали, чаще — она просто валялась рядом с токами и потихоньку гнила.

Слово "рисовая бумага" я слышал. И на вопрос жены "а что можно из соломы сделать" этим словом и ответил. Добавив, правда, что в Уругвае столько бумаги нафиг не надо, а обойдется она в неслабую копеечку, так как на перевозку соломы до фабрики уйдет больше денег, чем на перевозку готовой бумаги их Европы или Америки. Вдобавок если солому тратить на бумагу, то нечем будет топить машины моих молочных фабрик…