Вячеслав Константинович два года назад очень внимательно отнесся к моему предупреждению по поводу агитации социалистов на Полтавщине. А, поскольку глупость не была его сильной стороной, он агитацию эту не пресекал — до поры. Зато поднявшиеся по результатам этой агитации бунты пресек в зародыше, буквально "поймав с поличным" несколько десятков тысяч крестьян. И, вместе с ними, и больше полусотни "агитаторов".

Расследование было проведено тщательно и очень, очень скрупулёзно. А осенью прошлого года по результатам расследования были проведены массовые аресты. Пресса было подняла шум — но буквально через неделю заткнулась: владельцы этих газет вдруг поняли, что новая власть церемониться с ними не собирается.

Шум же поднялся, когда выяснилось, что арестовывать пришлось весьма известных зерноторговцев. Не "первого эшелона", но людей достаточно известных. Лично я раньше знал только фамилию "Бронштейн": обладатель этой фамилии и имени "Давид" был одним из участников афёры. Его приятель, Лазарь Гельфанд, выделил примерно половину денег, ушедших на "агитацию и подготовительные работы", а первый — через сына эти средства успешно "осваивал", оплачивая агитаторов.

Всего в афёре торгашей участвовало человек десять, в том числе и два крупных "винокура" — причём все они оказались евреями, так что по результатам Игнатьев (думаю, с огромной радостью — его отношение к евреям было, мягко говоря, не восторженное) подписал указ о полном запрете винокурения и виноторговли для евреев на всей территории России, а так же о запрете для них зерноторговли в Полтавской, Харьковской и Черниговской губерний, а так же в Новороссии (за исключением Бессарабии). В результате "государственные зерновые комиссары" легко закупили более семидесяти миллионов пудов зерна.

Мои собственные элеваторы тоже были заполнены: хотя "колхозы" и не смогли блеснуть урожаями рекордными, но "механизация и химизация сельского хозяйства" сделала эти урожаи не унылыми. Колхозов как было, так и осталось чуть больше пятисот, но вот народу в них изрядно прибавилось. И главным "аргументом" в пользу присоединения к колхозам для крестьян была именно уверенность в том, что с голоду им пропасть "хозяин" не даст. Вот только эта уверенность базировалась вовсе не на том, что в прошедшие "голодные" годы их кормили. Не на том, что поля их обрабатывались тракторами, а урожай собирался жатками. И даже не на том, что в деревнях мужикам строились новые дома. Оказывается, решающим фактором были птицефермы: "если хозяин столько курей кормит, то уж людишек-то точно прокормить сможет".

Пять сотен колхозов — это если считать только те, что располагались "в европейской части РСФСР". Потому что уже почти столько же появилось и в Сибири и на Дальнем Востоке. Сейчас, спустя три с лишним года и начала "программы переселения", мне удалось достичь обещанного еще Гродекову масштаба: каждый день туда приезжало по пятьсот человек. Большей частью народ доставлялся в Порт-Артур: на пятьсот с лишним километров ближе, чем до Владивостока. Но парочка кораблей в месяц шла дальше, до Сахалина: там тоже люди нужны.

Не совсем парочка. Фон Плеве, распутывая "Полтавское дело", накрыл целую сеть "социалистических" организаций — и "Система исправительных учреждений России" резко пополнила свой "контингент". Особенно сильно пополнились каторги: "боевиков" — то есть "членов боевых отрядов" (в основном Бунда и эсэров) отправляли сразу именно туда. Но это были большей частью обычные бандиты, а вот "работников идеологического фронта" Вячеслав Константинович отправлял "на перевоспитание" осваивать Йессо. В связи с чем по отдельному заказу Министерства внутренних дел одна из "богинь" была переоборудована в "тюремный транспорт" и возила только "воспитуемых".

Еще я воспользовался военной неразберихой и успел "приватизировать" Сахалин — то есть получил исключительное право на строительство там всего, что мне может потребоваться. Мне потребовались нефтяные разработки и угольные копи: все же на Кивде в сутки перерабатывалось меньше двух тысяч тонн угля и синтетического мазута для судов остро не хватало.

Но в результате мне приходилось доставлять на Сахалин многочисленные семьи нового пополнения — так что три "узкоспециализированных" судна ходили исключительно по маршруту "Одесса-Корсаков", а прочие суда — по мере необходимости.

А на Йессо обычные переселенцы доставлялись тоже через Порт-Артур. Оттуда по железной дороге они добирались до Владивостока, а дальше — переправлялись на судах "местных авиалиний". Трафик там был очень большой, ежедневно на остров отправлялось по четыре-пять шхун. И на них — человек пятьдесят переселенцев. Немного, но на острове уже обосновались почти шесть тысяч крестьян, причем с задачей "подготовить массовое заселение" — то есть понастроить изб, прочих хозяйственных построек, причём достаточно, чтобы за зиму поселить там еще тысяч двадцать народу: правительство провело неплохую агитационную программу и желающих переехать на новый остров было больше, чем можно было туда доставить.

Возить народ теперь предполагалась на судах куда более вместительных: в связи с массовым появлением более мощных двигателей Березин решил и корабли строить побольше. Так что "богини" теперь собирались только на четырех стапелях, а на восьми оставшихся начали строиться суда на три тысячи тонн грузоподъемностью (и для этой серии были "зарезервированы" имена уже античных богов мужского пола). Вдвое больше, чем у "богинь", и лишь всего в полтора раза дороже, так что дело было выгодным. Вот только в Ростове суда крупнее строить было невозможно — река не море…

Августовская встреча Игнатьева с Роджерсом принесла свои плоды. Не такие, как ожидалось, но тоже неплохие. Игнатьев был дипломатом высшей пробы, и, как он сам с гордостью сказал, умел "блефовать, имея за спиной явные превосходящие силы". Когда он в давние времена договаривался о передаче России Дальнего Востока, "за его спиной" стоял англо-французский экспедиционный корпус — для Китая, и китайская армия — для англо-французов. В результате вся нынешняя Приморская область стала русской, а Монголия попала под сильное российское влияние. Сан-Стефанский договор он заключил после серьезных побед русской армии над турками — вот только турки не знали, что этой армии почти нечего есть, а боеприпасов оставалось на пару дней боёв.

На переговоры в Петербург приехал американский военный министр и близкий друг президента Рузвельта Вильям Тафт. О чём Николай Павлович говорил с ним два дня, я был не в курсе — не моего ума это было дело, но в результате "гарантии неприкосновенности" моих заморских владений я получил, причем на государственном уровне. Роджерсу Игнатьев намекнул, что Россия предпочла бы видеть следующим президентом не столь антирусски проявившегося господина, как нынешний — а от нового главы государства было бы желательно услышать осуждение прежней политики. Правда президент в США не поменялся, на очередных выборах Рузвельт был переизбран, но уже под лозунгом (в части внешней политики) "дружбы с новой, демократической Россией". Собственно, в рамках этой "дружбы" мне мои печеньки и достались.

Как бы нам об эти печеньки зубки не обломать…

Лейтенант Артур Бедфорд с некоторым удивлением переспросил собеседника:

— Вы предлагаете мне купить этот сарай, но при этом мне же даёте деньги на его покупку? Мне кажется, вы обратились не по адресу.

— Мистер Берфорд, я простой американский промышленник и привык говорить прямо. Вы, покупая этот сарай, действительно покупаете старый сарай. Который стоит ни пенсом дороже тех ста фунтов, которые за него просят. Он и этого не стоит — и не будет стоить до тех пор, пока мне не потребуется расширить производство. Если потребуется. Но если я получу из Австралии то, что мне нужно для расширения, я буду готов заплатить за сарай — а точнее, за место, которое этот сарай занимает — много больше, чем его нынешняя стоимость. Поэтому вы можете считать, что вы берёте сто фунтов не в подарок, а как плату за работу. Несложную работу. Чем вы рискуете?