Деда похоронили на небольшом кладбище у церкви рабочего городка. По сравнению в "прошлым разом" он прожил, получается, на три года дольше — и прожил их хорошо, но все рано мне было очень грустно. Да, родней "по крови" он мне не был, да и старческие причуды иногда меня просто доставали, но все же дед стал для меня по-настоящему именно родным человеком — а теперь его не стало. И осознание этого очень печального факта привело к тому, что почти все прочие окружающие меня люди назвали одним словом: "чудит".

Камилла меня, правда, поняла и поддержала полностью. Да и "деды" — тоже. А на остальных — да плевать мне на остальных!

В Петербург мы поехали втроем — я, Камилла и Валентин Павлович. У Семенова через племянника были какие-то связи с Владимиром Беклемишевым — и он сразу назвал мне это имя, лишь только я высказал свое пожелание. Правда, в дороге пожелание мое немного изменилось, но суть не поменялась.

Владимир Александрович был человеком не очень старым, можно сказать, почти молодым — сорок один год всего ему стукнул — но человеком он был весьма известным и востребованным, и просто так, "с улицы", к нему было не подойти — даже если на твоих счетах в банке записаны семизначные числа. Но благодаря племяннику Семенова он согласился меня принять, правда, оговорив, что уделить может всего лишь час своего "драгоценного времени". Поэтому войдя, я сразу сообщил, что боюсь в час не уложиться, а потому за каждую лишнюю минуту заплачу ему по сто рублей — если он, конечно, не против. Против Беклемишев не был — ведь за лишний час нашего общения ему грозила лишь дополнительная годовая зарплата по месту основной работы (правда, составляющая лишь малую часть его доходов). Но когда я изложил просьбу, он, слегка склонив голову набок, с минуту подумал, а затем сообщил, что никакой платы с меня за разговоры брать не будет.

А попросил я его всего лишь сделать памятник деду. И даже примерно рассказал, какой — добавив, что это, к моему глубокому сожалению, будет лишь первой частью работы.

— А почему вы пришли с таким заказом ко мне? — поинтересовался Владимир Александрович.

— Я думаю, что сейчас в мире, в русском мире, я имею в виду, всего два человека смогут сделать ее правильно: вы и Паоло Трубецкой. Но Трубецкой все же иностранец, хотя и русский — а дед был совсем русским, и ему было бы неприятно. Вдобавок лично мне манера Трубецкого не очень нравится. А вам, мне кажется, такой заказ было бы исполнить очень интересно.

— Но вы должны понимать, что памятник обойдется весьма недешево.

— У меня полмиллиона дохода.

— Боюсь, что даже при этом вы сочтете цену неприемлемой.

— В сутки. Я думаю, что финансовая сторона вопроса вам проблем не создаст.

— Ну что же… я, пожалуй, приму ваш заказ. Только давайте все же встретимся еще дня через два-три: мне необходимо все же хорошо все обдумать. Но вы правы: для меня сделать такое — и честь, и, признаться, большое искушение.

Беклемишев от заказа не отказался.

По дороге домой Семенов поинтересовался, что же я все время читаю. А читал я как раз ту самую рукопись, которую принес мне дед — я очень хорошо помнил, чем обернулась для меня пятилетняя задержка с прочтением бумаг Водянинова, и то, что было написано Николаем Владимировичем, решил изучить, не откладывая. И не зря: дед, на основании опыта своей работы по обеспечению строительства канала, составил замечательное руководство, включающее подробнейший разбор подготовки в том числе и математической модели всей логистики. Все же капитан первого ранга — человек, управлению обученный, и он создал весьма эффективную и именно управляемую службу, ну а затем — как, подозреваю, на флоте и положено, составил качественную "инструкцию по эксплуатации" этой организации. Очень, очень нужная работа — в особенности с учетом грядущей войны с Японией.

То, что война с Японией будет, я не сомневался. Как не сомневался и в том, что царь — если все пустить на самотек — эту войну проиграет. И не потому, что "в школе историю учил": просто мне довелось один раз посмотреть на эту самую Историю вблизи. И вот при близком взгляде очень много мелких деталей в глаза бросились, деталей, обычно опускаемых…

Ну, для начала: Россия к войне была не готова — и не столько "физически", сколько "морально". То, что Сергей Юльевич Витте выдал Алексееву на укрепление Порт-Артура треть от запрошенных (и утвержденных царем!) средств — это мелочь. Ну подумаешь — укрепления не достроили, пустяк какой. Ведь есть же солдатики, они японцам и так накостыляют — ведь недаром же военный министр Куропаткин выделил на улучшение прокорма этих солдатиков полтора миллиона рублей!

Выделил. А в этой жизни еще тридцати тысяч не пожалел на борьбу с дизентерией в Армии. Но в "прошлый раз", когда война началась и ему предложили пост командующего, он неделю добивался утверждения своего месячного оклада в размере ста тысяч рублей: в половину меньший, предложенный министром финансов, Куропаткин с негодованием отверг. А после утверждения запрошенного оклада он еще неделю бодался в Петербурге за "кормовые" для полусотни личных выездных и обозных лошадей сверх оклада: все же полторы тысячи в месяц лишними для генерала не будут.

Война уже шла вовсю, а русские генералы "воевали" за повышенные оклады жалования в Петербурге! А Император за этой "войной" просто наблюдал…

Он и теперь будет "просто наблюдать", уверенный, что эта воровская шайка японцев просто запинает… А вот у меня уверенность была в строго противоположном развитии событий, и, раз уж Мухонина найти не удалось, нужно было готовиться к "запиныванию японцев" силой оружия.

Самому мне с японцами тоже, конечно не справиться, но вот "оказать непосильную помощь" тем, кто "за Державу болеет" — это можно. И нужно: Сахалин я японцам отдавать не собирался.

Есть у картин такая особенность: глядишь на нее — и тут тебе поле пшеничное, или мишки на дереве, или даже бокал с вином и дичь забитая. Но если глянуть на картину со стороны противоположной, то там видно переплетение нитей холста, гвоздики, которым холст к подрамнику прибит, может и сам подрамник — короче, все, на чем собственно картина и держится, но глядя на обратную сторону невозможно понять, что нарисовано на лицевой. Может показаться, что это взаимно: ведь и спереди ни холста, ни гвоздиков рассмотреть не удастся. Но — только показаться: ведь холст и без картины существует, а вот картина без холста — нет. Какая у меня получится картина, я пока точно не знал. Но что для картины сначала нужно создать холст — в этом у меня сомнений не было.

Павел Афанасьевич Бенсон к работе, порученной ему, отнесся более чем ответственно. Специалисту по изготовлению пороха не нужно было объяснять важность как самого процесса получения аммиака из воздуха и угля, так и особую важность сохранения информации об этом в глубокой тайне. Поэтому у него на заводе похоже даже большинство рабочих не подозревало, откуда берется сырьё. То есть все знали, откуда: из большой коксовой батареи, стоящей практически на берегу Унжи. А сопоставить объемы потребления угля батареей и объемы производства азотной кислоты было некому — за этим уже очень внимательно следил Евгений Алексеевич.

Электростанция на два генератора по тысяче шестьсот киловатт обеспечивала производство аммиака на шести реакторах в объеме тонны в час. Сами реакторы (изготовленные из давно списанных пушечных стволов по триста восемь миллиметров) были аккуратно спрятаны внутри одного из цехов — настолько аккуратно, что даже работающие там люди искренне считали их частью оборудования по производству азотной кислоты из аммиака, а реальное назначение аппаратов кроме самого Павла Афанасьевича на заводе знали разве что два химика, которых Бенсон разыскал и сосватал в Казанском университете, и начальник "отдела безопасности" — которого Линоров сманил со "старой работы".