Теперь знаменитые «энциклопедические» карманы пусты. Иногда мне кажется, что и душа у Меншикова опустела. Поделился я с ним за день до Инкермана «предсказанием» об интересном событии, которое должно случиться 16 ноября, а он – ноль внимания. Меж тем надежд на этот день я возлагал много, как-никак у крымских берегов намечался жестокий шторм, «в прошлый раз» потопивший пятьдесят три вражеских судна, из которых двадцать три – транспортники. А там и под Евпаторией потерпят крушение линейный «француз» «Генрих IV», «турок» «Пенки – Мессерет», три пароходо-корвета. Еще отнимет у союзничков этот шторм присланные запасы зимней одежды и медикаментов, что в условиях приближающейся зимы не есть хорошо. Но так случилось «раньше», а «теперь» вместо шторма погода прекрасная, суда благополучно целы, шубы с лекарствами получены.

Но главное не это, а вот что. Не знаю, сколько именно вражин из будущего интервентам помогают, но покоя не дает тот факт, что за все время последующих боев пришельцы из 1915-го больше ни разу не проявили себя. Пулеметы, винтовки, даже гранаты под Альмой в ход пустили, но вот затем замолчали. Совсем. Может, боеприпасы все извели? Нет. Есть боеприпасы. Без сомнений. Два дня назад на бастион с вражеской стороны пробрался перебежчик. До этого бегали к нам все больше немцы, насильно завербованные во Франции, а теперь вот и бритые начали попадаться. Если точнее, то преимущественно ирландцы. Так вот, этот ирландец сначала жаловался, что после Альмы их лорды обещали скорейшую ночевку в Севастополе, но теперь и кормят королевских солдат плохо, и от стужи деваться некуда (наши пластуны за их шубами и одеялами настоящую охоту устраивают), и из лагеря сбежать к нам трудно – кругом цепи, пикеты, посты…

И «ублюдки» покою не дают. Так ирландцы величают галиполийцев, как и весь рядовой состав, не зная, кто же это на самом деле. Офицеры (наверное, кроме старших) тоже не посвящены в истинное положение вещей. Особые части, и все тут.

Как бы то ни было, «ублюдкам» самое лучшее от Раглана и Канробера перепадает, на «родных» армиях командующие экономят. Кроме того, видел ирландец странные пушки и ящики с «железными поленьями», ружья диковинные, какие-то трубы на колесиках с лентами, начиненными патронами. Дальше, убрав шелуху и систематизируя сведения по крупицам, удалось нам выудить достоверную информацию о том, что молчат пока «ублюдки» и в драку не лезут не просто так. Чего-то ждут, сконцентрировавшись неподалеку от британских позиций в отдельную мощную англо-французскую группу. Не иначе как к штурму готовятся? Если так, то именно поэтому и нужно что-то нам с этим приготовлением делать. Ждать, когда снаряды, гранаты и пули из двадцатого века обрушатся на «четвертый», сметая его с лица земли, смерти подобно, а потому будем действовать упреждающе.

Нашими пушками эту армию не достать (не та дальность), значит, придется устроить полномасштабную диверсию с массовым использованием РГ-14. Благо, что особо мы их до сего дня не расходовали, а пластуны еще прошлым летом облазили вдоль и поперек всю территорию вокруг города на добрых двадцать км, зная теперь каждый камушек. Вот они-то и будут сегодняшней ночью подрывниками. Артиллерию брито-франкам попортим, и то хорошо. А чтобы все прошло более-менее гладко, сегодняшней же ночью ударят наши пушки и пулеметы с картечницами в полную силу, поддерживая пехоту в ложной атаке.

Ради этого предстоящего события иду к Достоевскому. И если бы сейчас на бастионе оказался какой-нибудь литературовед, то он немало бы удивился увиденному. Непривычно смотрится нынешний Федор Михайлович. Словно Рэмбо заправский с «люськой» не расстается, на поясе всегда три диска запасных прицеплены, шинель крест-накрест рассекают ленты к «максиму», взгляд дикий. Но при этом продолжает господин Достоевский писать на пару с прапорщиком… Львом Толстым. Куда уж без него? Здесь, в этой реальности тоже сначала при Дунайской армии сражался при Ольтенице, участвовал в осаде Силистрии, а с ноября в Севастополе. И тоже на «четвертом», с той лишь разницей, что к артиллерии несколько охладел, едва увидев пулеметы. Недолго меня он упрашивал его в Отряд включить. И теперь, освоив «максим» (хотя больше интересуется «Льюисом»), молодой Лев Николаевич прямо сейчас обсуждал с Достоевским текст будущих «Севастопольских рассказов»:

– …Вот послушайте: «Итак, вы видели защитников Севастополя на самом месте защиты и идете назад, почему-то не обращая никакого внимания на ядра и пули, продолжающие свистать по всей дороге до разрушенного театра, – идете с спокойным, возвысившимся духом. Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, – это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа…»

– Неплохо… – Достоевский хотел еще что-то добавить, но, увидев меня, вытянулся по стойке «смирно» (как-никак генерал-начальник пожаловал). – Ваше превосходительство, за…

– Отставить, – устало бросил я. – Все знаю. Мы следим, и враг следит. Мы стреляем, и враг стреляет. Обычная рутина. Вы лучше скажите, готова ли команда к сегодняшнему бою?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Это радует. А вы что скажете, прапорщик? Все пулеметы проверили?

– Так точно, все.

– Замечательно. Тогда ждите моего приказа.

– Слушаю-с!..

«Эх, Лев Николаевич, Лев Николаевич, – думал я, возвращаясь к центру бастиона. – Знали бы вы, сколько всего вам и Севастополю предстоит еще пережить, прежде чем мы победим в этой проклятой войне.

Если выживем, то вам «Войну и мир» писать, Федору Михайловичу «Униженные и оскорбленные», а мне домой… Лишь бы Петров не обманул…»

Очередной севастопольский день пролетел как миг. Наступил вечер. Бомбы методично продолжали кромсать темнеющий небосвод огненными клинками. Не обходилось и без проносившихся со свирепым ржаньем «жеребцов» – двухпудовых бомб, пущенных продольно, отчего искры, сыпавшиеся из трубки, походили на гриву. Солдаты-новички невольно наклоняли головы перед «жеребцами», отчего неизменно становились объектом насмешек со стороны матросов, и в особенности Кошки.

«– Смотри, братцы, солдат «жеребцу» кланяется!» – говорил обычно он в таких случаях, но теперь почему-то смолчал. Появилось у него зрелище поинтересней.

– Кто там храпит, братцы? – обратился Кошка к солдатам, слыша настолько мощный храп, что его не заглушила даже продолжавшаяся в соседней батарее перестрелка с неприятелем. – А ну, гляньте.

Солдаты увидели человека, лежавшего прямо посреди площадки и закрытого косматою буркой.

– Тронь-ка его, ребята, авось очнется, – подначивал их Кошка.

– Эй, земляк, вставай, чего лежишь? – спросил один из служивых.

Спавший лениво высунул из-под бурки голову с папахой.

– Чего? – буркнул он с характерным малороссийским гэканьем.

– Да ты нездоров, брат, али хмельной? – не унимался солдат. – Посреди баксиона валяешься! Вставай, что ли!

– А бо дай вам таке лихо! Сплю, тай годи!

– Ишь ты – спит. А неравно бонба накроет, земляк. На что ж даром губить христианскую душу?

– Сто чертив вашей матери! Тикайте сами! Мени и тут добре!

Пластун повернулся на другой бок и захрапел пуще прежнего. Выспаться перед вылазкой не дают.

– Чудной! – говорили солдаты.

– Уж это, братцы, все они такие отчаянные! – заметил Кошка. – Отпетый народ! Они сызмала насобачились!

Два других пластуна (узнаю братьев Скичко) «куняют» (то есть дремлют, покуривая трубки) тут же: один – на неприятельской неразорвавшейся бомбе, из которой он успел вынуть порох, другой – на куче угольев. Чуть поодаль сидят на корточках матросы и режутся в карты, не забывая, по условию, бить проигравшего колодой по носу.

И при этом не видно нигде суеты, повсюду полное спокойствие и уверенность. Вновь прибывшие солдаты, глядя на других, тоже скоро обживаются тут – уже на второй либо на третий день.

Вот и я спокоен как удав. Успел сходить к себе на квартиру и привести физиономию в парадный вид. А то смотреть страшно. Зарос весь, аки хиппи, с этой осадой, бороденку отпустил, на лысой башке давно образовалось некое пародийное подобие прически «а-ля Вэ И Ленин». Непорядок.