Еще ловили пластуны вражеских часовых бечевками, связывая языков оригинальным способом: стянут пленному только большие пальцы, повернув руки за спину, а затем одной бечевкой свяжут четверых вместе. Такой «кучке» не требовалось больше одного провожатого.

Что ни говори, а на выдумки пластуны горазды. Вчера так вообще подобрались к передовому неприятельскому посту как раз в то время, когда французики сидели за горячим супом. В итоге в плен угодил не только весь пост в полном составе, но и два котла супа. То-то смеху было, когда пластуны начали угощать пленных их же варевом.

Разумеется, столь «нецивилизованные» методы войны вызывали возмущение у вражеского командования. От Канробера пришло к пластунскому начальнику (т. е. ко мне) гневное письмо, где говорилось, что: «Не желая утверждать, что употребление этих средств противно правилам войны, мне, быть может, дозволено сказать, пользуясь старинной французской поговоркой, что это вовсе не вежливое оружие». А ведь я ответил. Попросил одного местного художника нарисовать копию старинного лубка времен Отечественной войны 1812 года, а на обратной стороне написал по-французски: «История имеет свойство повторяться. Подумайте об этом и остановитесь, пока еще не поздно». Судя по молчанию, думает о прошлом Канрорбер до сих пор, а я иду дальше и веду за собой остальных. Ничего, ребята. Ничего. Скоро дойдем. Недолго еще топать.

– …гись! – едва успел гаркнуть кто-то, когда по гребню траншеи прыгнуло ядро и обдало солдат грязью. Те даже не шевельнулись, лишь привычно оттерли лица ладонью и стряхнули грязь с ружей. Аналогия. Одна сплошная аналогия. Все больше и больше окружающая обстановка мне напоминает окопы Первой мировой. Разве что мороза и холода пока не хватает, но за этим дело не станет. Декабрь пролетит незаметно, с началом января в Севастополе начнется зима с туманами, холодом, дождем пополам со снегом и крупою, еще более невообразимой грязью. Но пока погода милует, глядя на нас, убогих. Пройдя траншею и Язоновский редут, вывел я взвод на площадку, как будто пропитанную до последнего атома порохом, огнем, кровью, металлом и смертью. Добро пожаловать на знаменитый четвертый бастион – самый ад всей Севастопольской обороны.

Площадка бастиона покрыта постройками, перерезана насыпями, землянками, пороховыми погребами, буграми, в которых чернеют отверстия входов в блиндажи. На здешних пороховых погребах стоят огромные чугунные пушки, подле них высятся пирамиды из ядер, тут и там видны картечницы. Всюду валяются подбитые орудия, черепки, неразорвавшиеся вражеские бомбы и гранаты, и все это тонет в жидкой липкой грязи. Воздух вокруг душный из-за постоянно стоявшего над бастионом облака густого порохового дыма.

Новоприбывших солдат разместили на батарее, примыкающей к бастиону. А вот и старый мой знакомец капитан 1-го ранга Кутров. Раньше командовал «Тремя святителями», а теперь здесь вроде начальника. Сейчас подзовет лейтенантов и поручит тем провести для солдат экскурсию по бастиону, приучая к главному: не зевать и не предаваться мечтаниям. Здесь беспечность по меньшей мере опасна.

Суетиться тоже не рекомендуется. И хотя на площадках бастиона беготня, проходит она тоже в порядке, без лишней торопливости. Штуцерные стрелки подбегали, стреляли и опять заряжали штуцера под неумолкающее буханье орудий. В помощь им шли не только укрытые веревочными щитами орудия, но и картечницы. «Максимы» расставлены на самых опасных участках, но работают только по приказу Достоевского, подтвержденному мной. Иначе никак – патроны не бесконечные, а враг может подобраться довольно близко.

– Они от нас всего в шестнадцати саженях! – словно подтверждая мои опасения, говорит высоченный лейтенант низенькому подпоручику.

– Быть не может! – удивляется тот.

– Да вот сами увидите! Подойдите сюда! – лейтенант подвел подпоручика к орудию. – Только будьте осторожнее. Учтивые французы здесь вовсе не учтивы! И англичане тоже!

Предупреждение нелишнее. Если сейчас подпоручик взглянет в щель между щитом и пушкой, то увидит беловатый вал неприятельских траншей.

Но мне смотреть на траншеи не надо. Насмотрелся уже вдоволь. Иду дальше.

Прежде чем проверить пулеметные гнезда, решил я зайти к штабс-капитану Мельникову в мину (иначе минную галерею) и потому погружаюсь во мрак подземного коридора, в конце которого виден свет фонаря, на полу сидят солдаты, стоит сколоченная дверь. За ней и живет главный севастопольский «обер-крот», а на самом деле талантливый инженер, неустанно ведущий с интервентами подземную войну. Англо-французы не унимаются и стараются подкопать и взорвать бастион, но пока несколько уже раз сами взлетали на воздух благодаря Мельникову. Тотлебен у него бывает каждый день, но сегодня еще не заглядывал, а значит, пришла моя пора погостить у подземного инженера, который всякому гостю рад.

Я слегка постучал в дверь.

– Войдите, – тут же послышался голос Мельникова.

Вхожу в подземную комнату, увешанную коврами и освещенную свечами и фонарями. Посреди на столике шипел самовар, по стенам шли земляные диваны, тоже устланные коврами. У одной стены виднелась незатопленная печь вышиною в человеческий рост. На ней лежали тетради, бумаги, чертежи, том «Мертвых душ».

А вот и хозяин. Молодой штабс-капитан с Георгиевским крестом. На лице нездоровая серость, на руках видны синие волдыри – следствие жизни в сыром подвале. Но Мельников не жалуется, немедленно приглашает меня к чаю с баранками, рассказывает об очередном обвале, но тут в комнату вбежал запыхавшийся сапер:

– Ваше благородие, беда! Идет француз контрминою, слышно работает!

– Извините, Михаил Юрьевич, дела.

– Понимаю и более мешать не стану. Пойду, пожалуй, – выхожу наружу, отлично зная, что поспешит сейчас «обер-крот» к оборонительному рву, к зияющим минным колодцам. Там будет он «слушать» работу неприятельских «коллег». Глядишь, и устроит им сюрприз со взрывом. Между прочим, зрелище очень напоминает взрыв «чемодана». Смотришь из-за бруствера, а там все дрожит, со страшным грохотом и треском взмывает вверх между бастионом и неприятельским валом масса сырой земли, клубится громадный густой сноп дыма, возникает воронка. Сколько во время таких взрывов гибнет вражеских минеров, ни Мельников, ни его подчиненные стараются не думать. Контрмина разрушена, и ладно.

У моих пулеметчиков примерно так же. И к ним я теперь подхожу, чтобы обсудить сегодняшнее положение вещей. А оно в равной степени может измениться в самое ближайшее время. Тут уж как повезет.

Сколько Севастополь укреплялся, а от дурного предчувствия отделаться не могу до сих пор. Мало того, что Петров неведомо куда запропастился сразу же после Альмы, так еще и удача в очередной раз играть с нами в орлянку вздумала. 1 ноября. Сражаемся с интервентами под Балаклавой, пытаясь выбить их оттуда и деблокировать Севастополь. Не вышло ни то ни другое. Хотя наша конница и действовала не столь бестолково, как в «прошлый раз»: гусаров Рыжова генерал Липранди вперед не ставил, на месте эскадроны не топтались, а активно контратаковали противника по слабым местам. Но у союзников артиллерия убийственным огнем прикрывала турок, только чудом удержавших передние позиции. Ничего мы тогда не добились, кроме живучего слуха о полковнике Еропкине. Тот, если верить «очевидцам», перерубил пополам английского драгуна и убил двух других ударом плашмя. Вот вам и рождение легенды о Козьме Крючкове местного разлива.

12 ноября. Новая попытка прорвать осаду. На сей раз под Инкерманом. И вновь с потерями отступаем к Севастополю, прикрываемые огнем «Владимир» и «Херсонес», хотя были буквально на волосок от победы. И вновь слухи. Столичные газетные умники болтали, что диспозиция, давно уже составленная Меншиковым, была послана на одобрение в Петербург. Император подробно ее поведал прусскому посланнику Рохову, тот телеграфировал в Берлин, из Берлина дали знать Лондону, а уж из Лондона вся информация легла на стол к Раглану и Канроберу. Узнав эту сплетню, Меншиков не стал ругаться, а неожиданно смолчал, уйдя к себе. Светлейший вообще сильно переменился. Мне рассказали, что сразу же после Альминского боя главнокомандующий вытряхнул прочь содержимое своих карманов, а они у него давно стали притчей во языцех. Чего там только не водилось: документы, записки, планы, циркуль, лупа, бинокль, патроны, щипцы, парочка ржаных сухарей, фляжка коньяка…