Но на «Акуле», как известно, особо не развернешься по нынешнему морю. Лучше взять гичку или ялик и гулять на них допоздна, чтобы, причалив наконец-то к Графской, услышать обычное матросское: «Крюк! На валек! Шабаш!»

Гулял и я, но позже, а прежде в квартиру вернулся, к пакету потянулся. Взялся за сургучную печать, сожалея, что не могу увидеться и поговорить с Меншиковым. Этого в городе пока нет. Только ближе к концу февраля явится и отправится в Константинополь вместе с Корниловым на «Громоносце» из Одесской гавани, намереваясь по приказу государя «давить, пока турки не уступят». И такой незамысловатой стратегии придерживаться Алексашкин потомок будет с самого начала, явившись к визирю на парадный прием в пальто и намереваясь решить «духовный вопрос» за пару дней. Опрометчиво. Весьма. Особенно с учетом того, что уезжал из Питера князь, не поладив с Нессельроде, а «немец» обид не прощает и будет ждать ошибки, чтобы устроить пакость острослову. И закрутится тогда дипломатическая кутерьма, но меня она не касается. У меня задача иная – вскрыть пакет и прочитать, что делать дальше.

Вскрыл, прочитал, вздохнул, подумал: «Поздравляю вас, Михаил Иванович. Теперь вы не просто командированный, но и командующий».

«…Несмотря на наши возможности, позволяющие улучшить ситуацию, исход всей кампании будет решаться именно в Крыму, поэтому вам необходимо в срочном порядке сделать следующее…»

Я еще раз перечитал письмо Петрова и засобирался к Нахимову, обдумывая предстоящую работу. Предстояло мне сформировать и подготовить довольно необычное военное подразделение под названием «Особый отряд охранения города Севастополя и близлежащих окрестностей его». Для сокращения в письме именуется «Трио». Ну, «Трио» так «Трио». Хотя создавали мы Отряд фактически впятером: я, Миша (числится у меня вестовым и ординарцем), Гончаров (он у нас выполняет секретарские функции), Герасимов (отвечает за артиллерийскую часть) и Макарий (за ним нравственно-морально-религиозная составляющая).

Есть еще одна «заноза», любезно приставленная к нам по письменному распоряжению вышестоящего начальства – толстенький, похожий на колобка генерал Крикунов. К счастью, не особо сильно он нам досаждает, но уж если нагрянет с «инспекцией», то голова болит тогда у каждого. Ну его. Не хочу даже вспоминать…

«Штаб-квартиру» нам определили почему-то в библиотеке. Трехэтажное здание, окруженное чугунной оградой, расположено на холме – одном из выдающихся мест города, своим видом напоминающем Афинский акрополь. Еще тут поблизости есть небольшой садик, где любят гулять моряки и дамы. Кстати, я еще не рассказал о том, что случилось, когда севастопольцы узнали о приезде в город пусть и давно забросившего писательство, но все же «самого Лермонтова». Не страдаю звездной болезнью, но от любителей творчества Михаила Юрьевича (преимущественно его «Героя нашего времени») внимания до сих пор хватает. Особенно старались Кавальдины – наверное, самые экзотические жители Севастополя, невесть каким ветром занесенные сюда. Семья обрусевших итальянцев. Отец Иван Карлович – отставной генерал, матушка Марфа Андреевна хлопочет по хозяйству. Есть у них дочки-смугляночки Глафира и Тина. И обе сразу же на меня глаз положили, решив заманить в классическую женскую ловушку и, добившись у папочки разрешения, пригласить господина Лермонтова на бал. Едва вошел я в освещенную несколькими свечами комнату, откуда неслись звуки фортепьяно, как там меня уже ждали коварные сестры. Глафира в светлом барежевом платье с голубым бантом, Тина – в розовом кисейном, без банта. С виду юны, наивны, болтливы и веселы, однако глазками стреляют, как из автомата, и с двух сторон. Пришлось исключительно такта ради кружиться то с одной, то с другой в вихре вальса, потом танцевать кадриль и болтать о всяких пустяках. Во время мазурки сестрички еще больше на меня наступление усилили, а я, вот ведь негодяй какой, дал слабину. Шепотом поочередно предложил и той, и другой в гости ко мне прийти в один и тот же час. И ведь пришли, чертовки, каким-то образом уже заранее «разделив» смелого гусара поровну. Что в ту ночь между нами происходило, подробно рассказывать не стану, но пришлось мне постараться совместить, казалось бы, несовместимое: и приличие соблюсти, и без удовольствия не остаться.

А сестренки? Странные создания. Вроде все понравилось, обещались еще прийти, а с той поры меня сторонятся. Почему так? Кто их разберет. Женская душа – загадка.

Но вернусь к делам насущным. Дали нашей команде в пользование один из угловых библиотечных кабинетов, где предварительно и специально для нас рабочие уже поставили дополнительную входную дверь с улицы. Дальше потянулись дни и недели формирования личного состава Отряда. Отбор исключительно на добровольной основе. Хочешь в Отряд? Записывайся. Будь ты хоть пехотинец, хоть кавалерист, хоть артиллерист, хоть моряк – всем места найдем. Вот где самое интересное началось. Какие встречи, какие люди. Словами не передать. Только запоминай.

Первый день. Первый доброволец. Матрос Черноморского флота Петр Кошка. Тот самый легендарный герой Севастопольской обороны, чей образ красочно выведен практически во всех книгах и фильмах о Крымской войне. Была еще легенда о «кошачьей» фразе, ставшей крылатой[256], но меня тогда она интересовала мало. Я присматривался к самому матросу. К этому верткому мужичку с маленькими усиками и плутовским выражением скуластого лица. А Кошка, видя, что господин полковник поболтать не прочь, давай вспоминать, как сражался с непокорными черкесами во время рейдов по Кавказскому побережью:

«– …Туточки я его за ноги хвать. А у него подошвы гладкие, не уцепишься. Он, значится, носом в землю, а я на него. И здоровый, страсть. Ворочается, как тот хряк, брыкается. Сапожки, однако, добрые. Я за них тогда полтину в Севастополе сторговал. Еще бешмет с газырями и кинжал ахвицеру одному продал.

– А черкес как? Ты его приволок или заколол? – спросил Миша.

– Не. Коли б то был хряк, а так. Пустил его…»

Дальше Кошкой занялся Макарий, а в дверях уже появился следующий кандидат. И какой! Если отбросить ФИО и прочее, то передо мной стоял худой мужчина тридцати с небольшим лет со светло-русыми волосами и глазами истрепанного жизнью старика. Одет в штатское, стоит смирно, надеясь поступить в Отряд хоть рядовым, лишь бы не обрывать ту спасительную нить, что ему предоставило правительство (а точнее, Петров), и не возвращаться назад. Но сперва стандартный опрос:

«– Ваше имя?

Посетитель назвался. Я тоже.

– Вы меня не помните? – спросил уже он.

– Помню…» – ответил я. И лермонтовская память мгновенно забросила меня в Петербург, в дом Харьковского уланского полка отставного штабс-ротмистра Николая Васильевича Нигорина. Появился он в городе зимой тридцать пятого года. Для чего приехал «доживать» в столице, когда все движимое его имущество заключалось в старом черешневом чубуке, изрядно поношенной венгерке да крепостном человеке Фивке, решительно никому понятно не было. Однако спустя всего полгода имя Нигорина стало известно всему гуляющему Петербургу. К нему в любое время (обычно ночью после бала-маскарада или на рассвете) могли ввалиться прожигатели жизни всех мастей и чинов. Гостеприимный хозяин, в каком бы он виде или состоянии ни пребывал, неизменно гремел испитым басом: «Милости прошу! Для веселья и вина готов остаться и без сна!»

Входишь к нему и оказываешься в холостяцком раю. Алкоголь, карточные столы, музыканты, женщины. И между всем этим ходит сам хозяин сего «заведения» в расстегнутой венгерке, из-под которой виднеется далеко не свежая сорочка, а рядом суетится необычайно грязный и оборванный лакей.

Но вскоре всякие неудобства остаются где-то позади, когда впереди возникают винные реки, карточные берега, дворцы женских прелестей и фонтаны песен. Михаил Юрьевич больше всего любил заводить «Журавля» и начинал так: