«– Если турки усиливаются, то и нам не следует ждать, а нужно ударить в сторону румелийских портов, чтобы неприятель обманулся и стянул туда свои силы. Мы же тем временем вооружим флот и подготовимся к высадке на Босфор.

– Успеем ли?

– Успеем. Если наступление наше будет стремительно, англичане не доберутся с Мальты вовремя, французам с главными силами потребуется еще больше времени.

– Все верно. Одна беда – мы скованы в действиях. Да и в Петербурге, кажется, воевать не спешат. К тому же парового флота мы не завели и в столице этого не понимают. Не мне тебе рассказывать, что программа николаевских верфей урезана. Наверху считают, что достаточно одного винтового корабля на бригаду…»

Вот таким примерно образом в Севастополе многие хотели упредительно атаковать Турцию, но приказ строг: оборона на первом месте. В прошлом году два форта дополнительных на входе в рейд возводить планировали, а это работа долгая и тяжелая. Даже фундамент и тот отнимет уйму времени. Для начала проводится «сондировка» (зондирование) грунта, по результатам которой начинают забивать по периметру сосновые (обычные либо шпунтовые) сваи. А забивают сваи на нынешних стройках копрами с маховым вертикальным колесом, изобретенным инженер-подполковником Масловым. «Бабы» (двадцать семь пудов весу) иногда делали из дуба либо обрубков толстого соснового дерева, в которые заливали свинец, снаружи закрепляли бугели. Для битья таким копром свай требовалось обычно шесть человек: по одному к рукояткам вала махового колеса, двое к ободу колеса, еще один закидывает «крюк за бабу», шестой наблюдает за наматыванием веревки на вал и поправляет бугель. И вся эта забой-команда, вращая маховое колесо, поднимала «бабу» и вбивала ею за день от семи до девяти свай с железными башмаками. Но это «когда грунт крепок, глубиною до четырех футов», а если грунт слаб, то вбивают в него до двенадцати свай за рабочую смену.

Но мое знакомство с военным Севастополем началось даже не с тонкостей фортостроения, а со встречи с человеком, легендарным не только для самих севастопольцев, но и для всех наших русских моряков. Именно в Севастополе я впервые увидел того, кто стал в годы войны душой и символом героической обороны города. Судьба свела меня с вице-адмиралом Павлом Степановичем Нахимовым.

Помню встречу эту так, будто вчера случилась. Январское утро. Мы въезжаем в Севастополь. Дилижанс останавливается у дома на Екатерининской[254]. Из дома к нам навстречу идет сутуловатый, ростом немного выше среднего плотный пожилой мужчина с подстриженными усами и легкой проседью в русых волосах. На нем верблюжье пальто, надвинутая на глаза фуражка и некоторая скованность в движениях. Пока еще только вице-адмиралу Нахимову нездоровилось. Все чаще и чаще давал о себе знать застарелый ревматизм. Но Павел Степанович упрямый. Он все равно не мог не соблюдать свои каждодневные привычки, регулярно посещать доки с кораблями и казармы, заглядывать в Библиотеку, следить за всем. А уж если из столицы еще и прибыли к нему важные гости, то…

«– Так-с, – начал он, едва поравнявшись с дилижансом. – Я вижу-с, господа, вы наконец-то добрались до нашего Севастополя. Устраивайтесь, и после обеда прошу-с ко мне…»

Первая, официальная часть завершена. Дальше приезжих ждет устройство и усиленная работа с морским начальником. Именно так. Мы хоть и не на прямую и временно, но все же подчинены были Нахимову.

Что он за начальник? Что за человек?

Рассказывать о нем можно удивительно долго, но мне лично все более чем доходчиво объяснил один из случаев, произошедший два дня спустя.

Артиллерийские учения в Севастополе даже зимой не прекращаются, и проходят они частенько в присутствии и под личным надзором Нахимова, несмотря на его большую занятость. А как учит Нахимов, тема отдельная. Если по существу и кратко, то был адмирал заклятым врагом бесполезного прусского типичного для николаевской России формализма со сложностями. Он доводил приемы и объяснения до возможной простоты и свободы, но и требовал строгого исполнения всего необходимого и полезного. Как именно? Сейчас рас скажу.

Идет артиллерийский экзамен. Сдает его умный лихой матрос-сорвиголова, способный на самые отчаянные поступки, а артиллерийский экзаменатор как начнет строго и сухо терминологией сыпать. Мне-то она понятна, но не понятна матросу. Тот робеет, не знает, как ответить (у иных даже губы дрожат), экзаменатор ругается, трусом, деревенщиной и бестолочью матроса обзывает. Павел Степанович тоже ругается, но не на матроса, а… на экзаменатора. И начинается тогда чистая педагогика по-нахимовски, когда подобные экзамены облегчаются донельзя.

«– Что за вздор-с! Не учите их как попугаев, пожалуйста, не мучьте и не пугайте их. Не слова, а мысль им передавайте… Муха! – адмирал обращается уже к матросу. – Чем разнится бомба от ядра?

Матрос дико смотрит на адмирала, ворочая глазами во все стороны, но его уже ждет новый вопрос:

– Ты видал бомбу?

– Видал.

– Ну, зачем говорят, что она бомба, а не ядро?.. (матрос молчал). Ты знаешь, что такое булка?

– Знаю.

– И пирог знаешь, что такое?

– Знаю.

– Ну, вот тебе: булка – ядро, а пирог – бомба. Только в нее не сыр, а порох кладут. Ну, что такое бомба?

– Ядро с порохом, – отвечал матрос.

– Дельно! Дельно! Довольно с тебя на первый раз…»[255].

В этом весь Нахимов. Многими не понятый за такую абсолютно недопустимую военно-учебную методу. Некоторые за простоту и прямолинейность вовсе называли его «истым боцманом». Что же на это он говорил?

«– Нужно быть деятельным. Да-с. Деятельность – великое дело-с, у нее есть большие права».

А уж я-то каким деятельным стал, когда устраиваться начал. Жилье мне и «подчиненным» было определено на Екатериненской же. Примечательное место. Кроме того что старейшая улица города, так еще и много начальников здесь же квартируют: Нахимов, Истомин, военный губернатор Станюкевич. Командиры кораблей и офицеры тут же. Дома на улице в два и три этажа. Квартиры просторные. Всего две из них выделены для нашего брата. Первая – мне и Митьке (он у меня вроде денщика и комердинера заодно). Во второй – Гончаров и Герасимов. Куда заселились остальные? Миша Лазарев к матушке сразу же помчался (живет с детьми в коттедже на мысе Фиолент), Макарий к своим собратьям направился, но оба «обещали-с быть сегодня же у Нахимова».

«Что ж, – подумал я тогда. – Не опоздайте. Спрошу строго-с…»

Пока Митька с вещами управлялся, я на улицу вышел. Б-р-р! Ветрено тут и зябко. Дядю Диму бы сюда. Отлично помню, как он мне показывал рекламный буклет турфирмы «Солнечноберег», вот-вот готовой отправить Дмитрия Крынникова в Севастополь. Там про крымский климат и зимы сказано следующее: «Климат в Крыму достаточно своеобразный. Зима (декабрь – февраль) мягкая, малоснежная. Слабые морозы (–2, –4 °C) часто сменяются оттепелями; понижения до –30, –34 °C редки и непродолжительны. Снежный покров (5–10 см на равнине и до 35–40 см в горах) неустойчивый, держится 20–40 дней. Туманы…»

Но не думал я тогда ни про туманы, ни про зиму. Думал я про город, где мне предстоит жить неведомо сколько времени. Каков он на самом деле? Если вкратце, то Севастополь – военный стан, резиденция, сердце, душа Черноморского флота. Расположен на высоких каменных горах, окружен со всех сторон морем, лежит далеко в стороне от больших дорог. Население почти исключительно военное. Фрак и вообще всякий партикулярный костюм здесь редкость, поэтому Гончаров, будучи единственный из нас одетый в штатское, рисковал стать белой вороной.

Есть у севастопольцев и особое отношение к себе и близким. Моряки-черноморцы живут тут одним дружным семейством. Целое лето или в море пропадают, или стоят на рейде. Загородных дач ни у кого из них нет, потому на лето с семьями из города никуда не выезжают. Досуг? В свободные минуты можно почитать в армейской офицерской библиотеке. Есть тут и дворянское собрание, и театр (представление трижды в неделю), и еще, конечно же, корабли. Их много. По всему рейду стоят яхты, бриги, бригантины, тендеры, шхуны, «купцы». Еще боты, баркасы, катера, шлюпы, вельботы, верейки, тузы. Эх, сюда бы «Акулу-94»…