– Я уже говорила тебе, что разлука с тобой была для меня страшной мукой?

– Да.

– Я отправила два письма к тебе в Копенгаген.

– Я знаю… А как же твой Анатоль? Не ревнует, когда ты отлучаешься из дома, пишешь мне?

– Я ушла от него три дня тому назад, – Тома погрустнела. – Тайно живу теперь здесь, но навещаю бабушку. К ней я и собиралась, как вдруг ты… Но теперь мы снова вместе и не расстанемся уже никогда…

Даже не знаю, что и делать теперь со всем этим свалившимся на голову личным счастьем господина Лермонтова. Слушаю Тому, а сам, с большим трудом переборов сон, думу думаю. Как быть?

Положение спас звонок колокольчика. Точнее, уверенный удар по двери. Это кто там такой буйный, смелый и бессмертный? Захар? Но тот, если верить Томе, коль деньги получает, то пропивать точно не станет, а тем паче буянить. Трифон? Этот тоже не сможет. Не знает он, куда именно я пошел, и, кроме того, строго получил приказ ждать моего возвращения. Тогда кто?

– О-от-крывай! – раздался за дверью визгливый пьяный голос, когда я, накинув атласный вышитый цветами халат, очутился в прихожей и взялся за дверной засов. – О-от-крывай!! Я знаю, что ты тут!

– Боже мой, это Анатоль! – в ужасе прошептала Тома, прижавшись ко мне так, словно ее казнить хотят. – Он нашел меня! Нашел! Но как?!

– Сейчас узнаем, – дипломатично ответил я и, прежде чем Тома что-либо успела возразить, открыл засов и резко распахнул дверь.

А знаете, нечто подобное уже со мной случилось в юности. Правда, там ситуация сложилась несколько иная. Юный балбес и одиннадцатиклассник Мишка Крынников на квартиру к дяде Диме (он как раз тогда на рыбалку поехал и ЖП оказалась свободной) пригласил в гости ученицу 10 «в» Ольгу Чикину. Посидеть, музыку послушать и прочее. Уж не знаю, как мой будущий тесть Олег Юрьевич про встречу эту прознал, но только пришел, вломился и давай поучать уму-разуму будущего зятя. Не помню, кто из нас тогда победил. Он майор в отставке, МС по борьбе. Я тоже кое-что тогда уже умел. Во всяком случаи морды мы друг другу побили хорошо. Можно сказать, с той самой поры начало моей семейной жизни было положено.

Ныне обстановка схожая. Открываю дверь, из подъезда в прихожую вместе с запахом перегара вваливается разодетый крендель и, не в силах совладать с законами центробежной силы и земного притяжения, растягивается на ковре. Вскочил он, однако, удивительно быстро и ловко. Дальше полагалась смазливая бытовуха в виде гневных бесед с высокопарным слогом, разоблачения и неминуемым картелем. Следом – трагический исход. Оскорбленный муж-рогоносец и коварный разрушитель его счастия стреляются с десяти шагов. Неверная жена льет слезы скорби. Хладный труп убиенного кладут в гроб, а его погубитель едет в Сибирь отбывать наказание за содеянное и спасать свою грешную душу покаянием.

Только мне не до классики. С дежурным молчанием сотрудника правоохранительных органов быстро заламываю замахнувшуюся руку с перчаткой, вывожу мычащего нарушителя спокойствия из квартиры, размышляю, что с ним делать дальше… Вытрезвителя поблизости нет, значит, остается одно – спустить хулигана вниз и вышвырнуть на улицу. Пинок вдогонку полагается. Принимай новую работу, будочник Макар…

И не только Макар. Словами не передать, что тут началось. Обалдевшая Тамара, не менее обалдевшие жильцы дома и зеваки, удивительно спокойный Макар и его коллега из полиции. Опять пришлось бумаги доставать, чтобы от Анатоля этого хоть на время избавиться. Зато после снова практика камасутры с Томой (слышал, что стресс для женщин – это сильнейший возбудитель) и предложение сходить к бабушке. У нее связи, она сможет надавить, куда следует, чтобы упрямый Анатоль дал развод, а мой экстравагантный поступок остался без последствий.

К бабушке? Давайте сходим, а там можно и в форт возвращаться. И так шуму наделал на всю Коломну и Петербург. Теперь пойдут разговоры, Свет возмутится, а мнение света – это то, чем пренебрегать ни в коем случае нельзя. Как сказал бы Пушкин: «Но дико светская вражда боится ложного стыда».

К тому же Тома с удвоенной силой тащит под венец, чего мне совершенно не нужно…

Разведен? И что? Кто я здесь в этой реальности и в этом времени? Гость. Всего лишь гость. Посему обременять себя узами брака не намерен. Вот войну выиграем, и адью, отбываю домой, в родимый двадцать первый век. А пока сажусь вместе с Томой к Трифону в сани и еду к бабушке.

Скажу сразу. ПМЖ Варвара Дмитриевна выбрала не самое лучшее. Аларчин мост – место глухое и криминальное. Иногда по ночам в темноте здесь слышались вопли: «Караул! Грабят!» Испуганные жильцы, конечно, вскакивают с постелей, отворяют форточки, высовываются и как можно внушительней отвечают: «Идем!»… Но не идут. И правильно делают. Нарваться на душегубов никому ведь неохота. Вот такой вот бандитский Петербург получается.

Только я сообразно моменту начал напевать про горящий очаг и знак, как сани подъехали к дому, окруженному старым, давно запущенным садом. Может, местному жителю этот особнячок и напоминает один из загородных дворцов екатерининских вельмож, а по мне так тут настоящий дом с привидениями. Значит, пора охотникам звонить, а пока представлю, что сани – это «Экто-1», моя трость – держак протонного ранца, кольт – ловушка для духов. С этим «вооружением» и под щебетание Томы: «Пойдем же скорей!» вхожу в большие сени и вижу колонны и мраморную лестницу. Точно дом с привидениями. Старый камердинер дремлет в кресле, рядом клюет носом служанка, вяжущая чулки. И тишина.

Идем по этой тишине. Странные впечатления производит домик. Если Варвара Дмитриевна богата, то могла бы хоть косметический ремонт устроить, а что вместо него? Залы большие, но штофные обои на стенах полиняли и выцвели. Хрустальные подвески на люстрах тускло мерцают и дрожат, звенят от малейшего движения по комнате. И везде смолой накурено, душновато, тошно.

– Где ж бабушка твоя? – спрашиваю Тому.

– Вот ее комната… – отвечает мне девушка.

Вхожу в обитель главного призрака. Или музей? Стены боскетом расписаны, кругом шифоньерки, этажерки, какие-то стеклянные шкафчики с фарфором, круглые столики с медной решеткой, пузатые комоды (самый большой из них с человеческий рост). На окнах низенькие ширмочки, стекла малиновые. У одного из окон стоит клетка и подставка с шестом. Это для старого, изрядно пощипанного попугая, который сейчас спит.

Вот и главный призрак. Варвара Дмитриевна Ростова. Маленькая сухонькая старушка в шелковом платье, чепце и с меховой кацавейкой на плечах. Лицо бледное, восковое, как у покойника. И постоянно старушенция мерзнет. Тома мне рассказала, что за полчаса перед тем, как бабушка выходит из спальни, особо назначенная жирная немка-приживалка садится в кресло и нагревает место. Есть в хозяйстве еще один живой «обогреватель». На круглой скамейке у ног бабушки лежит, свернувшись, белая болонка Жужжу. Презлющая. На меня гавкнуть посмела, но, столкнувшись с моим взглядом дрессировщика, затихла. Уж я-то знаю, как с такими декоративными псинами общаться – Максик не даст соврать.

– Кто здесь? – произнес разбуженный «призрак» скрипучим голосом. Слепая, что ли?.. Нет. Зрячая. Меня с Томой увидела. Ну, сейчас начнется беседа за чаем «Соседы». И больше со мной беседует бабушка. Про Тому как будто забыла, и девушка не знает теперь, как разговор к нужной теме подвести. Мне от беседы тоже ни горячо ни холодно, хотя рассказать этот древний реликт может многое. В молодости была фрейлиной при дворе Екатерины Великой, Потемкина с Зубовым видела, с Павлом спорить вздумала и даже якобы немного поговорила с Наполеоном во время пожара Москвы. И ругает. Отчаянно ругает не только проснувшегося попугая Терентия Петровича, но и всю нынешнюю «молодежь»:

– Смотрю я на вас и азарта не вижу. Какие-то вы все общипанные, как будто сейчас вышли из бани. Модники, мышиные жеребчики, хвастуны.

– А вот тут не соглашусь, – возразил я. – И нам есть о чем вспомнить долгими зимними вечерами…