Инкогнито так инкогнито. Усадили меня в кресло, пришел столичный гример и давай колдовать над моей мордою лица. Хорошо так поколдовал. За каких-то пять минут превратил он меня из молодого, подтянутого, вновь принятого на военную службу гусара в костлявого штатского скверного вида старикашку. Образина, однако. Две синюшные бородавки на носу чего только стоят. В таком виде я и направился с Петровым в Петербург, захватив с собой не только кольт, но и необычную трость. Тяжелая, из слоновой кости и с опасным сюрпризом внутри. Легким движением руки превращается… в элегантную шпагу. Стоит лишь незаметно нажать на нос позолоченного бульдога, чья голова у трости вместо набалдашника, как тут же раздается щелчок – и обоюдоострый клинок готов к работе. Хорошая вещь. Даже Пушкин от такой бы не отказался. А покойный поэт в тростях толк знал, без трости из дома не выходил и вообще их коллекционировал. Особенно любил тонкую камышовую трость с вделанной в набалдашник бронзовой пуговицей с парадного мундира Петра Первого. По преданию, пуговица была подарена царем прадеду Пушкина арапу Ганнибалу.

Ну, а мне трость Петров подарил, заодно снабдив местными деньгами (не скажу сколько) с универсальным пропуском и напоследок попросив особо не злоупотреблять полномочиями. Я и не собираюсь. Честное слово. Только пройдусь по городу, вспоминая маршруты, осмотрюсь и назад. Если только чего-нибудь не случится. А ведь может.

По жизни я человек упорный. Раз что-то задумал, то обязательно добьюсь, и препятствия не помеха. Однако иной раз случается непредвиденный облом с планами. Стараешься, стремишься, силы тратишь, а все равно что-то (или кто-то) с завидной регулярностью и постоянством не позволяет тебе совершить задуманное. В этом отношении город Санкт-Петербург стал для меня именно таким невыполнимым стремлением. Парадоксальная ситуация. С питерцем Гришкой Поповым сто лет как дружу, в гостях он у меня раз пять уже бывал, но вот сам я к нему и его городу никак не доеду. Не выходит поездка, хоть ты тресни.

Зато теперь наконец-то вышла. И пусть передо мной раскинулась Северная Пальмира второй половины девятнадцатого века, все же я впервые вступил в ее пределы своими ногами.

– Удачной прогулки, – сказал напоследок Петров. – Если что, вы знаете, где меня найти…

Конечно, знаю. Работает мой нынешний «доброжелатель», а точнее генерал-майор Александр Егорович Тимошин, начальником штаба Корпуса жандармов и управляющим Третьим Отделением Собственной Е. И. В. канцелярии. Хотите найти сие казенное учреждение? Идите к Цепному мосту. Контора там.

Но мне пока в царское КГБ не надо. Я просто прогуляюсь.

И как Гена Козодоев метаться по переулкам не буду в поисках «Фиш-стрит». Тут не потеряешься, зная местный жизненный ритм.

Петербург встает не рано. В девятом-десятом часу утра на улицах еще пусто. Разве что извозчики «ваньки» уже начали зарабатывать свой кусок. Но к этим лучше не садиться. Хоть и дешево берут, а сани у них обычно грязные, лошади плохонькие. «Лихачей» ждать тоже долго и дорого – эти начнут извоз часа в три-четыре дня и цену заломят соответствующую. Мне на этот счет заморачиваться не надо. Мне благодаря Петрову выделили персональный транспорт: сани, резвая лошадь пегой масти и «водитель». Зовут Трифоном. Выглядит так же, как и обычный рабочий или мелкий торговец: на голове желтая шапка с маленькими черными полями; ухоженная, тщательно расчесанная борода до груди; длинные рыжие волосы падают по обеим сторонам, закрывая уши, сзади острижены под скобу; кафтан из синего сукна (бывают еще зеленые и серые) опоясан ярким шелковым желтым кушаком; на ногах валенки, на руках варежки. Голос у Трифона громкий, зычный:

– Куда едем, ваше высокоблагородие?

Хороший вопрос. Сейчас решу…

Решил, сажусь в сани и… начинаю мерзнуть. До сих пор не привык к здешнему климату. Это еще хорошо, что благодаря Лермонтову я к простуде стоек, а то прописал бы мне здешний доктор полоскание морской водой и компрессы. И это не считая банок, которые я отродясь не люблю. А так еду, смотрю на Тришкину спину, где прямо из-под воротника выглядывает «билет» – кожаный номер (15) с частью и околотком, куда извозчик приписан. И везет меня Трифон не куда-нибудь, а прямиком к Инженерному замку. Почему именно туда? Я и сам не знаю. Что-то внутри повелело выбрать этот пункт назначения…

– Останови, – приказал я Трифону, и сани встали неподалеку от главного входа. Ближе нельзя. После шпионского налета тут усилена охрана и с подозрением смотрят на каждого. Ко мне тоже подошли, но после проверки документов отстали. Нужно бы мне выйти из саней, но я все глядел и глядел на эту громаду, где ныне располагалось Инженерное училище, а раньше, в ту пору, когда здание носило название Михайловский замок, здесь находилось последнее убежище императора Павла Первого. Царь опасался измены и переворота. Может, именно поэтому надеялся на канавы, подъемные мосты и целый лабиринт коридоров. А может, верил, что находится под защитой архангела Михаила, во имя которого построена и церковь, и сам замок. Точного ответа нет.

Меж тем государя убили именно в Михайловском, в одной из комнат. За что? За нежелание угождать бритым. Только ли за это? Гришка уверял, что не только.

«– …Как тебе сказать? Тут две стороны медали. Были у Павла крайности. Всем велел носить косички, волосы зачесывать назад. Круглые шляпы, сапоги с отворотами, длинные панталоны, завязки на башмаках или чулках, бакенбарды – все под запретом. Жилеты тоже. От них, по мнению императора, произошла Французская революция.

Офицерам часто доставалось за малейшую провинность, да и арест – дело обычное. Отправляешься на строевые занятия или парады, запасайся деньгами и бельем.

– Это еще почему?

– Никто не застрахован от царского окрика: «Налево кругом! В Сибирь шагом марш!» Короче, строго все.

– Тебя послушать, так Павел – самодур, каких поискать.

– Это мнение его врагов. На самом деле был Павел Петрович не так глуп, как о нем пишут. Крут? Пожалуй. Но не глуп. Образован, набожен, ценил правду, ненавидел ложь, умел признавать свои ошибки, считал, что матушка Екатерина со своими фаворитами развалила державу и что его долг – навести в стране порядок. Он предпринимал решительные меры по борьбе с коррупцией, инфляцией, обнищанием народа, казнокрадством. Его любили солдаты за простоту и прямоту.

А уж как он обленившихся чинуш тряхнул. Те работать начинали с пяти утра и до глубокой ночи.

Или дворянство. При Екатерине золотой век для них настал, вот и разболтались донельзя. Недоросль с рождения в гвардию записан, в полку числится, жалованье получает, а ни дня реально не служил. В имении такой вот Митрофанушка отъедается, деньгу тратит на столичную жизнь, служить и тем более воевать упорно не желает. Одним словом, непорядок, произвол и маниловщина. И как со всем этим справиться? Только хорошей встряской…»

Вспоминаю всю эту беседу, а с самим начинает происходить какая-то чертовщина. Сначала исчезли звуки окружающего мира. Затем очертания замка изменились. Сделался он темным, неприветливым, страшным. Окна чернеют, словно глазницы черепа. Все, кроме одного, а в нем… стоит покойный Павел Петрович. Смотрит на меня с грустью и скрывается за занавеской. Видение вновь расплывается в одну большую бесформенную кляксу, из которой отчетливо раздаются голоса:

– Группа наиболее уважаемых людей страны, поддерживаемая Англией, поставила себе целью свергнуть жестокое и позорное правительство и возвести на престол наследника великого князя Александра…

– Мне показалось, что я задыхаюсь, и у меня не хватает воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю… Разве они хотят задушить меня?

– Государь, это, вероятно, действие оттепели…

– Le voila![245]

– Вы арестованы, ваше величество!

– Что вы делаете, Платон Александрович?..

– Еще четыре года тому назад с тобой следовало бы покончить!