Военные действия проходили одновременно на Дунае, Кавказе, в Крыму. Флоты воюющих держав сражались на Черном, Балтийском, Белом, Баренцевом морях, на Тихом океане…
Война стала тяжелым испытанием для всех ее участников. Еще в конце 1854 года были начаты переговоры в Вене. Союзники потребовали от России одобрения четырех пунктов: ей запрещалось держать военный флот и военно-морские базы на Черном море, она должна была отказаться от протектората над Молдавией и Валахией, оставить свои притязания на покровительство православным подданным Турции, отказаться от свободного плавания по Дунаю. Несмотря на давление Австрии, с декабря 1854 года объявившей о союзе с Англией и Францией, Россия объявила требования неприемлемыми и в начале 1855 года прервала переговоры…
С конца 1855 года переговоры в Вене возобновились. Под угрозой вступления в войну Австрии и Швеции и в связи с общей обстановкой Россия вынуждена была пойти на уступки. 18 марта 1856 года был подписан Парижский мирный договор.
Чем хороши энциклопедии для будущего студента? Своей краткостью. Если нужно студенту подготовиться к сдаче вступительного экзамена по истории, то бери тогда толстую книжищу, выписывай нужное, запасайся шпорами и…
Однако если вы уже давно не студент, а взрослый зрелый дяденька, то одной энциклопедией не обойтись. Копнуть поглубже при подготовке тематической газетной статьи «165-летие Крымской войны» для рубрики «Страницы истории» может помочь очень кстати нагрянувший в гости через скайп Гришка Попов. Этот сразу в саму суть зрит:
«– …С чего началась Крымская? Извольте. Предыстория. Первого июня тысяча восемьсот сорок четвертого года. Лондон. Император Всероссийский Николай Первый пребывает там с визитом, и вот уже тогдашний британский премьер Роберт Пиль в беседе с ним тет-а-тет слышит следующее: «Турция умирает. Она должна умереть, и она умрет. Это будет моментом критическим. Я предвижу, что мне придется заставить маршировать мои армии». Пиль в смятении, Пиль просит Николая отойти подальше от окон, ведь на улице могут услышать посторонние. Николай от окон, конечно, отошел, но вот от своих слов ни на йоту не отступил: «Если оттоманский престол падет не по собственной вине, я никогда не допущу, чтобы Константинополь оказался в руках Британии или Франции». Что это? Вызов британскому империализму? Вполне. Премьер и император жмут друг другу руки, договариваются, что в случае распада Турции Британия и Россия совместно обсудят ее раздел, но документы и прочие сопутствующие бумаги не подписаны. Государь верил в джентльменское соглашение. И напрасно. Едва отплыл он из Лондона, а бритые уже шхуну с несколькими пудами пороха на борту приготовили – подарок на Кавказ для немирных горцев.
А меж тем в воздухе витает, витает, витает вечное наше стремление завладеть Проливами и навсегда решить пресловутый восточный вопрос.
– Зачем они нам вообще были нужны?
– Тут кроме мнения Николая о предстоящей и скорейшей кончине «больного человека Европы»[221] добавилось еще две причины.
Для начала экономика. К тридцатым годам девятнадцатого века мы вывозили через Балтику и Белое море почти два миллиона четвертей зерна, а через Азовское и Черное моря всего восемьсот шестьдесят восемь тысяч четвертей. Это примерно тридцать процентов от всего экспорта. Двадцать лет прошло с той поры, и цифры поменялись кардинально. Только с пятьдесят первого по пятьдесят третий годы наш экспорт зерна через Черное море приблизился к отметке почти в пять миллионов – это шестьдесят четыре с половиной процентов всего российского экспорта. Сам понимаешь, какую важность при такой торговой специфике для нас приобретают Проливы.
Ну и кроме всего мною вышесказанного прибавь военную выгоду. Допустим, Черное море полностью станет нашим внутренним по типу Каспийского. Как и Проливы. Об этом, кстати, еще в ноябре сорок девятого Николаю писал и сын Константин…»[222]
Дальше Гришка вскочил и, порывшись в своих бумагах, извлек три листа с печатным текстом. Даже сейчас помню отдельные абзацы:
«В случае войны с Оттоманскою Портою есть средство окончить кампанию в кратчайшее время с меньшим кровопролитием, это есть атака и взятие Константинополя с моря. Это предприятие опасное, трудное, но которое при наших средствах не должно и не может не удастся. Можно при этом потерять корабля три-четыре, много крови прольется в короткое время, но все-таки не столько, как в сухопутной двухлетней или даже годовой кампании, в которой войско более страдает от трудностей пути, лихорадок и чумы, чем от самого неприятеля…
Передовым предполагаю поставить один из ста пушечных кораблей, потому что они более других могут вынести, и при том их залпы действительны и облегчат работу остальным. Пароходы должны держаться так, чтобы всегда быть готовыми подать помощь обитому кораблю…
С ранним утром флот отправится под всеми возможными парусами напролом. При приближении его откроют пальбу три первые батареи европейской и азиатский Фанараки и Папас-Бурну…»
Не менее жарко Гришка рассуждал и об итогах Крымской:
«– …О том, кто кого победил, споров много. Часто слышу, что для нас закончилось все не очень хорошо из-за общей обстановки. Сражалась, мол, Россия практически одна со всем миром – вот и не смогла победить. С этим утверждением трудно не согласиться. Тут против нас действительно выступала целая свора. И извечные враги британцы, полностью подмявшие под себя Турцию[223], а заодно всеми силами пытающиеся выдавить нас с Кавказа и Черного моря. И Франция с ее обиженным новоявленным императором, до истерии стремящимся к реваншу за грозу двенадцатого года[224]. И корысти ради влезшая в эту союзническую упряжку Сардиния[225]. И всевозможные сочувствующие: Австрия, Пруссия, Шведско-норвежский тандем[226]. Только я скажу так: когда в ход идет чистая математика, любые комбинации бессильны.
– То есть?
– У нас в большинстве своем гладкостволки, бьющие на триста шагов, у них – много нарезных штуцеров с дальностью стрельбы в тысячу двести шагов. Троекратное превосходство. Наши солдаты сильны в штыковой и рукопашном бою, но кто сказал, что союзникам обязательно нужно подходить так близко к русским позициям? Достаточно подойти до нужной дистанции, и можно спокойно отстреливаться, не боясь быть убитым русской пулей. Та просто не долетит до цели. А мы в это время мучайся с гладкостволами и их адаптацией под французские пули[227].
Конечно, нельзя сказать, что у нас нарезного оружия вообще не имелось в наличии. Имелось, но… Снабжались ими лишь стрелковые батальоны. По двадцать шесть ружей на батальон, да и то литтихскими штуцерами, а эти весят по пять с лишним килограммов каждый и трудно заряжаются особой пулей с ушками, которыми она вкладывалась в нарезы ствола. Про цилиндросферическую пулю Нейслера опять же не забываем. За счет нее даже из гладкоствольных ружей можно бить до шестисот шагов. Куда против этого круглым пулям?
Или пуля Минье. Она тоже не подарок.
А уж про то, как мы со всеми этими недостатками боролись, вообще можно говорить бесконечно и поминая недобрым словом тамошний ленд-лиз[228]…»
Насчет ленд-лиза не знаю, но часто вспоминаю «грядущую» Первую мировую с бездымным порохом, пулеметами, остроконечными пулями, гранатами и прочими «удобствами». Земля и небо. Даже тамошняя «мосинка» по сравнению с нынешними ружьями мечта абсолютно для любого стрелка. Это точно и неоспоримо.
* * *
Еще из разговоров Лермонтова на «Палладе» о том, из чего же приходилось стрелять здешним гусарам, можно сделать удручающий вывод: с качеством огнестрельного оружия в николаевском времени проблем выше крыши. Как вам положенный Михаилу Юрьевичу по штату кавалерийский офицерский пистолет? Ударный. Нарезной (в канале двенадцать нарезов). Заряжается с дула здоровенной круглой пулей (там только один калибр семь с небольшим линий[229]). Знаете, как из такого «пекаря» стрелять, а после перезаряжать?.. Вот то-то и оно.
