Но ведь и России от торговли никуда не деться. Прижмет, напомнит, заставит рынки новые искать. И мы их искать начали. Уже в середине семнадцатого века шведский купец Де-Родес предлагал боярину Милославскому, тестю царя Алексея Михайловича, организовать компанию, позволяющую захватить в свои руки всю персидскую торговлю и плюс к этому крупную долю торговли с Индией и Китаем.

– И как? Бизнес пошел?

– Нет. Но уже при Петре Первом снова об Индии речь зашла. Император тоже на жемчужину Британской империи[213] виды имел, однако не преуспел в достижении цели. Зато могла преуспеть Екатерина Вторая.

– Каким, интересно, образом?

– Таким. В тысяча семьсот девяносто первом году француз и дипломат де Сент-Жени предложил ей конкретный план вторжения в Индию, дабы покарать Англию. Само вторжение должно было начаться манифестом императрицы о восстановлении династии Великих Моголов, войска двигаются из Оренбурга через Бухару и Кабул, но… Потемкин посоветовал излишне не усердствовать, да и сама Екатерина Алексеевна не спешила ссориться с Альбионом. Зато сын ее Павел очень даже хотел, тем более что поводы для этого шага возникали не единожды. А тут и вот-вот готовый стать императором Франции Бонапарт очень кстати дружбу царю предложил. Предложение было принято[214]. Там вообще интересно все могло получиться: французы выставляют тридцать пять тысяч войска и прибывают в персидский Атсрабад, где их уже ждет наше войско в том же количестве. И план у Павла Петровича рассчитан до мельчайших подробностей. С момента отправки французов с Рейна до полного завоевания Индии должно пройти не более пяти месяцев. И вот уже донские казачки двинулись на Хиву и Бухару, как вдруг…

Любят бритые исподтишка бить и подляны устраивать. Сволочь Уитворт[215] вокруг себя много знатной мрази собрал в виде Зубовых и прочих предателей высшего света из пятой колонны. Вот их-то руками государь и был убит в Михайловском замке одной мартовской ночью тысяча восемьсот первого года. А дальше…

Что толку дальше рассказывать. И в девятнадцатом веке, и в двадцатом не могли англосаксы спокойно смотреть на Россию. И теперь тоже не могут…»

Ох, прав ты был, Гриша. Стократно… Нет! Тысячекратно прав. Враги с туманного Альбиона повсюду преследуют русского человека. Возможно, и того, кто заброшен в прошлое, «заключен» в чужое тело и слушает, как в каюте Ухтомского вечный английский вопрос сменился другой темой. Уже хорошо. Хоть отдохну от назойливых бритых. Всюду они.

– …Мы были хладнокровными. Разумеется, не такими, как Белоголовский, но все же…

Гончаров спросил, о ком речь, и услышал разъяснения. Имя очень даже известное для флотских. Был такой капитан. Однажды ворвался к нему вахтенный и вопить: «В ахтерлюке пожар!» А капитан даже бровью не повел. Неторопливо допил из блюдца чай, вытер губы салфеткой и проворчал недовольно: «Чего раскричались, будто бог знает что случилось?.. Велите тушить». Вот это я понимаю выдержка и хладнокровие. Кстати, орал вахтенный тоже напрасно – ничего на судне не горело.

Не знаю, как там обстояло с пожаром на самом деле, но лично у меня душа горит от отчаяния. Даже баня не помогает. Да-да, есть на «Палладе» и баня. Под нее на фрегате приспособили просторную каюту в трюме на корме, обив стены чисто выструганными осиновыми досками. Отлично помню, как Лермонтов с Гончаровым в эту парилку сходили, взяв с собой банщиком Фадеева. Минут десять не прошло, как тот, одев кожаный передник, окатил трехъярусные полки кипятком из шайки, внес две жаровни с углями. Еще минут через пять в парной стало жарко, как в настоящей деревенской бане. Фадеев меж тем запарил два березовых веника, прокалил их над угольями и начал поочередно хлестать по спине то Лермонтова, то Гончарова. Ну, гусару нашему отставному банька только в радость, а вот Гончарову – не очень. Неженка городская ругался и визжал, будто его режут. То ли дело Михаил Юрьевич. Выскочит в предбанник, окатится холодной морской водицей и снова в пар. Фадеев несколько раз менял жаровни. Гончаров после второго пара слинял и, закутанный в простыни, жадно пил квас в предбаннике, ругая буквально все и вся, а Лермонтову хоть бы хны. Ему не с кем ссориться. Он отлично помнит совет Халидова:

«– Ссориться не нужно. Ссоры на судне – ужасная вещь. С ними не плавание получается, а, можно сказать, одна мерзость… К примеру, на берегу вы поссорились и разошлись, а ведь в море уйти некуда… всегда на глазах друг у друга… Помните это и сдерживайте себя, если у вас горячий характер… Морякам необходимо жить дружной семьей…»

Команда «Паллады» старается придерживаться этого правила. Даже если, дождавшись утра, слышит, как марсовые кричат:

– Паруса с зюйда!

– Один корабль! Пароход!

– Быстро идет!..

– Что же это такое? Пароход, а парусов не видно? – с недоумением произнес заспанный Гончаров, оторвавшись от подзорной трубы. – Посмотрите, Михаил Юрьевич.

Лермонтов посмотрел, а вместе с ним и я.

Не знаю, что случилось с моим зрением (или зрением моего «попутчика»), но перед глазами возник… эсминец. Самый настоящий. Из тех, что можно увидеть в фильмах о войне.

Откуда взялся тут этот незваный гость из другой эпохи, мне, по вполне известным причинам, непонятно. Все, что я пока могу, так это лишь его осматривать. Напоминает огромную металлическую рыбу с трубами на «спине». Еще я успел разглядеть номер «Н09» и британский флаг, прежде чем борт нашей «Паллады» сотряс страшный взрыв, а Лермонтова, словно котенка, подняла и отшвырнула куда-то в сторону волна из горячего воздуха, щепок и дыма.

Странно, но боли я не почувствовал совершенно. Только удар обо что-то твердое и звон в ушах. Перед глазами надолго замелькали цветастые зигзаги и круги, но не это главное. Не знаю, сколько еще времени прошло, но до сих пор сдерживающий меня «пузырь» в один прекрасный момент вдруг жалобно натянулся и… ЛОПНУЛ!!!

Новая запоздалая волна накрыла тело и сознание! Волна боли! В-ы-ы-ы!! Как будто раскаленный штырь вонзился в левый бок и давит, давит, ДАВИТ! Руки… Теперь уже мои руки мертвой хваткой вцепились во что-то (кажется, обломок мачты) и не отпускают, держат, не давая мне пойти на дно, куда упорно тянут словно налитые свинцом ноги!

Мыслей нет! В голове набатом гудит колокол! Звон в ушах исчез, но они по-прежнему словно заложены ватой! В лицо бьет мутная ледяная морская вода! Море кругом злое, сумрачное! Положение дерьмовое, как на «Титанике»! Зато я свободен! Понимаете – СВОБОДЕН!!!

Однако если так дальше пойдет, то долго я не протяну. Силы стремительно уходят, а новым взяться неоткуда.

Что ж, видно предстоит мне еще раз переместиться из эпохи под названием «николаевское время» куда-то еще. Жаль. Я уже начал привыкать…

– …го осторожней!.. аемся!.. – гулко раздается в ушах. Меня куда-то несет, крутит, вертит. Что-то снова обожгло левый бок. Здравствуй, темнота – друг молодежи и путешественников во времени. Куда же ты меня на сей раз выбросишь? Скоро узнаю.

Все же удивительная вещь – иллюминатор. Иной раз смотришь на этот серо-зеленый круг и не можешь определить, ночь сейчас, утро, день или вечер. Зато это отлично умеет определять новый мой хороший знакомый юнга Валерка Чижов – вертлявый, один в один похожий на своего собрата с «Паллады» паренек. А вот и он. Как всегда, одет в синие брюки, просторную рубаху-«голландку» с гюйсом (голубой воротник с тремя белыми полосками), тельняшку. Пилотка чуть сдвинута набекрень, как и полагается по уставу. Протискивается Валерка в мою каморку с неизменно важным видом, но у самого в глазах, словно у мультяшного слоненка, так и вьются миражами, ураганами, вулканами пять тысяч «где?», семь тысяч «как?», сто тысяч «почему?». Ну а кто, как не я, всей этой приставучей компании отпор способен дать? И пусть раны по-прежнему тревожат тело, несмотря на медицинские (фельдшерские) и энергетические (мои) меры, я поправляюсь, основное время проводя в размышлениях о хитросплетениях и вывертах того, что называется «судьба».