Или титулование. Ваше превосходительство – длинно, ваше высокопревосходительство – невыносимо длинно и отнимает уйму времени. Господин генерал – вполне достаточно и не принижает офицерского достоинства…

Понимают ли все эти истины более молодые вояки, тоже энергично рассуждающие на злобу дня? Похоже, что нет. Говорят о своем наболевшем.

– Что это вы столь старательно начищаете?

– Мою металлическую кирасу-панцирь. Недавно выписал для личной безопасности.

– Панцирь, я так полагаю, французский?

– Да.

– Советую вам поскорее его выкинуть. Для защиты никуда не годится, в чем наше военное ведомство уже имело возможность однажды убедиться[123]. А вот панцирь полковника Чемерзина, напротив, весьма хорошо себя зарекомендовал. Весит самое большее восемь фунтов, под одеждой незаметен, закрывает сердце, легкие, живот, спину, не пробиваем трехлинейной пулей. Ох, как жаль, что на японскую войну сие бронированное чудо слишком поздно попало. Очень жаль…

А вообще нет ничего надежнее крепостного стрелкового щита. Профессор Голенков постарался на славу, когда создавал его. И удобнее, и куда лучше, чем британские подарки, переданные в свое время японцам[124]. Но знали бы вы, какие нам хлопоты эти подарки доставляли тогда…

Отлично знаю. А главные хлопоты исходили и продолжают исходить все от той же «англичанки». Всегда гадила и теперь тоже постаралась: втянула нас в войну, чтоб затем ценой русской крови сокрушить Германию, вздумавшую отнять у Альбиона лавры лидирующей морской державы и заодно колонии урезать. Хотя теперь насчет «сокрушить» все сделалось неопределенным и крайне зыбким. О трудностях говорил и Шварц, которого мы наконец-то дождались. Комендант выглядел уставшим и каким-то расстроенным. Оно и понятно, когда штаб фронта в приказах крепость уже величает не иначе как «Ивангородским укреплением» и готов сдать ее без боя, едва немец с австрийцем попрет. А тут мало того, что со снарядами туго, так еще и разного рода опасные говоруны приезжают. Не Троцкий с Лениным, а кое-кто, сделавшийся куда более вредоносным после смерти царя, гибели Распутина и сумасшествия императрицы. И смотреть на этих говорунов народу набирается предостаточно.

Великая радость постигла всех тех, кто обожает раскачивать лодку российской государственности. В Ивангород пожаловал особоуполномоченный Красного Креста господин Гучков собственной персоной. И не один, а вместе с Пуришкевичем на его санитарном поезде[125]. Видно, сговорились политики объединиться и на пару проделать грандиозное турне по фронтам с агитацией, раз уж новый царь оказался слабее старого и не особенно следит за тем, что кое-кто из ультраправых (а заодно и из ультралевых) поднял голову и не стесняется уже ничего. Нет, Пуришкевич вел себя относительно сдержанно, а вот Гучков, ныне сменивший штатское одеяние на военный френч, кажется, и в новом своем качестве предпочитал себе не изменять.

– По проторенной дороге пошел Александр Иванович, – ворчал кое-кто в толпе. – А ведь я его еще по Японской кампании помню. Сей любитель сильных ощущений из мукденского госпиталя буквально не вылезал, был там денно и нощно, пока в плен не угодил[126]. Поседел он, конечно, с той поры, постарел, но вот слышу я от него все то же, что и раньше. Никакой новизны…

Насчет новизны спорить не берусь, но вот в том, что Гучков, как это с ним бывало еще по думской привычке, уже успел «разогнаться», постепенно усилив свой голос и перейдя от тихих речей к громким возгласам, очень даже вижу.

Однако вскоре он немного сбавил напор, но лишь для того, чтобы оттеснить тему скорейшей и неминуемой победы на задний план и плавно перейти к наболевшему, но уже несколько устаревшему «распутинскому вопросу»[127]:

– …Ведь всем хорошо известно, какую тяжелую драму переживала Россия и кто стоял в центре этой драмы! Конечно, сегодня он уже не сможет вредить, но проходимец не одинок: в стране продолжает действовать могучая немецкая банда, и это тогда, когда мы ведем войну с Германией за будущее всего мира!..

Нападки на Распутина длились недолго. Договорив положенное, Гучков взял передышку, уступив место Пуришкевичу. Тот завел свою шарманку:

– …В настоящее время, да будет вам ведомо, подымать национальные вопросы – это значит создавать в России революцию, по окончании войны будем говорить. Но, господа, я не хочу останавливаться на министерской чехарде, а лишь хочу рассказать о деятельности лиц, которые в минуту скорби своего отечества позволяют себе прибегать к личным выгодам. В России есть генералы от инфантерии, доблестно сражающиеся на фронте, генералы от артиллерии, георгиевские кавалеры, но у нас есть еще в тылу один генерал…

– Хитрая душа, – заключил Орлов. – Да и дружок его не лучше. Не зря в свое время попал в немилость к покойному государю[128]…

Согласиться с поручиком или нет, я не успел. Мое внимание привлек стоящий неподалеку молодой офицер. Внешне ну вылитый Эдриан Пол, но только с усиками и блондин. Стоит себе, слушает, а после… немыслимым образом взмывает в воздух, чтобы оказаться на импровизированной трибуне перед Пуришкевичем со шпагой в руке. Молниеносный выпад, и черносотенец мешком падает вниз с пробитым сердцем, а новоявленный Дункан Маклауд тут же пронзает спину убегающего Гучкова! Еще один труп летит во взбудораженную толпу. Вот, значит, как наш неизвестный времянарушитель выглядит. Теперь понятно, почему меня сюда отправили. Еще один вирус-квартирус образовался, раз начальство решило воспользоваться «правилом магнита». Только кто же кого примагнитил в итоге? Я или меня? Какая, к черту, разница, когда подлеца нужно срочно обезвредить…

Обезвредишь такого, как же. По «Маклауду» немедленно начинают стрелять, но тот остается невредим, столь же невероятным, достойным Джона Картера или Морфиуса, прыжком перемахнув на крышу близлежащего вагона. Э, нет, попрыгун, ты не бессмертный, а в конце останется только один. Так решил Орлов, уже разогнавший ярь и буквально пробивший себе путь вперед с шашкой в руке. Прыжок… Еще один… Поручик на крыше. А «Маклауд» ждет. Спокойно, уверенно, абсолютно не обращая внимания на пули, которые как будто не долетают до него. Похоже на силовое поле. Проверим, так ли это. С ножом в руке и ярью внутри я следую за Орловым, который уже начал дуэль с чудо-противником. Хорошо, что хоть вояки местные стрелять перестали, поняв тщетность этого занятия. Вступаю в бой. Сейчас не до рыцарства и прочей совершенно ненужной дребедени из смазливых женских романов.

Отскакиваю с проткнутой правой рукой. Сволочь! Это не «Маклауд», это Нео какой-то. Резкий, как понос. Однако брошенный мной нож отвлекает его, чем немедленно воспользовался Орлов. Переломленная шпага летит в сторону, а острый клинок пронзает живот негодяя. Вот и все…

Или нет?

– …Эквилибриум!! – прохрипел смертельно раненный «Маклауд», а затем выстрелил в Орлова из непонятно как оказавшегося у него в левой руке пистолета…

Все же в конце остался только один. И это я. Вокруг меня суетятся люди, что-то мелькает, слышны голоса, все тело сковано ступором, а уши будто забиты ватой. Эквилибриум. Равновесие, баланс, золотая середина. Это ли хотел сказать убийца со шпагой? Может, действительно все беды от вмешательства? Но ведь не я его начал. Я всего лишь вирус-квартирус, нечаянный попутчик для других, более изворотливых иновременных. И они опять передо мной.

– … Миша!.. Миша!.. – Голос Садовского пробивается сквозь тишину.

– Слышу, не ори…

– Это хорошо, что слышишь. Мы таки достали этого бракодела.

– Орлов погиб.