Нот портрет "деда" я увидел… На меня смотрел… никогда не помнил фамилии старых актеров — но этот играл в "Дуэнье" роль Карлоса. Он еще песню пел про сеньора. А Вера Николаевна сказала, что муж ее — копия деда. В общем, семье "родственников" я купил другой дом, за более чем семьсот тысяч рублей — по местным временам почти дворец. Почти — потому что ремонта требовал, ну я и на ремонт Вере Николаевне триста тысяч оставил.

И уж этого миллиона я совсем не жалел. Не из каких-то особых чувств к "родственникам", а потому что портрет этот меня как-то связал с моим "будущим прошлым". Не знаю, насколько актер — вспомнил, Сошальский была его фамилия — был велик и славен, я его по одному только фильму и помню, где роль его была далеко не главной. Но этот портрет стал для меня каким-то символом принадлежности меня и к этому миру, и к миру моего прошлого будущего. Знаю, что редко, очень редко буду появляться в Петербурге, но вот сама возможность сюда приехать и этот портрет "почти Сошальского" снова увидеть — и чтобы никто при этом не мешал — вот это стоит куда как больше миллиона. Именно возможность — и поэтому я не стал даже дожидаться, пока дом теперь освободится для моих будущих визитов, а поехал в Царицын.

Правда, сначала мне пришлось тесно пообщаться — по поводу нового царского указа — с министром внутренних дел Вячеславом Константиновичем фон Плеве и обсудить с ним формальности по передаче мне будущих "воспитуемых". Вячеслав Константинович был совершенно не в восторге от затеи, но раз Император приказал… Впрочем, насчет боевиков-террористов наши мысли оказались близки: министр лишь посетовал на отсутствие именно "неизбежности наказания":

— К сожалению, далеко не все преступники предстают перед судом потому что в иных странах находят они покровительство.

— Но и в иных странах суд Божий им воздаст по заслугам.

— Вынужден отметить, что Божий суд, похоже, слишком долог.

— Иногда, как мне кажется, стоит Господу и намекнуть, на кого следует обратить внимание и отправить их к родным пенатам…

— Было бы неплохо, но как? Раввинов у нас на службе нет, а в списке вашем, если обратите внимание, иудеев как бы не три четверти…

— Ну, я попробую изыскать способы. Думаю, если человек достаточно праведный вознесет соответствующую случаю молитву, то Господь не оставит ее неуслышанной.

— Хм… правильная молитва, говорите? Хотя, если молитва действительно правильна, то пожалуй…

— Но для правильной молитвы о наказании преступника все же нужно, чтобы человек был признан таковым. По закону, по суду — даже если он на суд этот не явится…

Жандармский ротмистр Евгений Алексеевич Линоров был, в своем роде, исключением. Одним из очень немногих, кто в отставку вышел не по ранению или болезни, а был именно выгнан — без обычного в таких случаях "повышения в чине". Выгнали его за то, что он до полусмерти избил инженера — дворянина по происхождению. А всего лишь выгнали — потому что тот оказался из числа социалистов и стал инвалидом за "агитацию против царя среди нижних чинов железной дороги".

Он действительно ненавидел "всех этих социалистов". Да и знакомство водил в основном с такими же офицерами — так что после японских событий с видимым удовольствием он возглавил мою собственную "службу государственной безопасности": сомнений, что "враги захотят украсть русские достижения", у него не было. Формально он работал именно начальником службы охраны предприятий, но фактически спектр его занятий охраной не ограничивался. И, когда император дал мне возможность отправлять "политических" на перевоспитание, Евгений Алексеевич мне этих самых "политических" и обеспечил.

Не всех, конечно: несколько десятков человек отправились на Сахалин прямо из залов суда (или с прежних мест "постоянной дислокации") под конвоем из государевых служивых людей. И к ним Линоров отношения не имел вообще. Но некоторые — те, кому жизнь в ссылке показалась не самым приятным времяпрепровождением — на Сахалин были доставлены его людьми.

По дороге из Петербурга "на минутку" заехал в Тверь, куда за время моего пребывания на Сахалине уехали Архангельские. В Харькове теперь места для тепловозов и вовсе не стало: велопроизводство потеснило все остальное. Грузовики — точнее их изготовление — переехало в Кострому, где еще прошлой осенью началось строительство нужных цехов, а для тепловозов пришлось строить новый завод — и местом для него Илья выбрал Тверь, где проживали его родители. Строительство планировалось закончить за год — но вопрос насчет нужности тепловозов все еще оставался вопросом: после окончания войны восемь готовых тепловозов переехали на Закаспийскую военную железную дорогу — и военные захотели (но не заказали) еще двадцать четыре штуки, а больше на тепловозы заказов пока не было. Хотя Илья их особо и не предлагал — пока что два тепловоза потихоньку достраивались, а новые — когда еще появятся?

Этот завод для Мышки был буквально костью в горле: по смете он должен был обойтись миллионов в четырнадцать — только цех топливной аппаратуры требовал больше прецизионных станков, чем их было до этого во всей Империи. Однако будущие восьмисот и тысячесильные "судовые" дизели таких затрат явно стоили. Вот только затрат требовали не одни лишь дизели, и даже не один лишь Тверской завод.

Англичане очень обиделись, что их "не пригласили" на Берлинскую конференцию — но формально они и не были участниками войны и конфликта, дело касалось лишь России, Японии, Франции (требовавшей возмещения убытков своих страховщиков) и США — а Германия выступила в качестве лишь полностью нейтрального посредника. Строго говоря, придраться англичанам (с точки зрения международного права) было не к чему, но вот американским судам в Суэце стало малокомфортно: недельный простой оказался нормой. Поэтому Мухонин провел еще пару месяцев не на капитанской мостике, зато теперь по маршруту "Ростов-Владивосток" ходили пароходы "Аделаидского Океанского пароходства" из Австралии. Для него пришлось просто закупить пяток британских карго-лайнеров — "птичек" Березинского производства англичане всячески мурыжили их при проходе Суэцкого канала, так что новое пароходство пришлось обеспечить и новыми судами, пусть это и встало в копеечку. Корабли были сильно меньше и хуже — но все же они обеспечивали приемлемый трафик грузов и людей на восток.

Суда же феодосийской постройки курсировали больше во Францию и Америку — тем более и грузопоток с этими странами рос. Причем моих кораблей на него все равно не хватало — и я задумался о строительстве еще одной морской верфи.

Но только пока задумался: расходы и так стали непомерно велики. Потому что "хотелок" появлялось все больше и больше, а денежный поток становился все меньше.

Первый серьезный сигнал о иссякании денежного фонтана пришел их Германии: компания "Maschinenfabrik Augsburg-Nürnberg " начала массовый выпуск тракторов "MAN-T48", по цене в семь с половиной тысяч марок. Трактор заметно превосходил мой "Таурус" и по мощности, и по удобству эксплуатации: его двигатель с водяных охлаждением и коробка передач с шестью ступенями делало его одинаково пригодным как для сельхозработ, так и для транспортировки грузов. Вдобавок немцы продавали его в кредит, так что покупатель вначале платил только три тысячи — и спрос на российскую машину в Германии упал почти до нуля.

Во Франции, к счастью, МАНы не продавались — немцы их все же не очень много делали, но мне для сохранения рынка пришлось передать Александру Барро лицензию на выпуск "Туру": французы в знак дружбы с Россией ввели пошлины на трактора в тридцать процентов. Мои заводы поставляли теперь французам лишь двигатель и коробку передач — но теперь каждый трактор во Франции приносил мне лишь полторы тысячи рублей. И, хотя объемы продаж с началом производства тракторов во Франции почти удвоились, прибыли там чуть ли не уполовинились.