Потому что ничего это не изменит.

Особенно сейчас, когда в его кармане опять вибрирует телефон.

Дианочка никак не может успокоится? Нервничает, что Герман у бывшей жены и детей?

Я бы, наверное, тоже нервничала и постаралась бы форсировать отношения с серьезным “пусей”. Забеременела бы.

— А еще одно правило было, — Борька смотрит на Германа исподлобья, — никаких гаджетов за столом. Или я что-то путаю?

— Нет, не путаешь, — Афинка мотает головой. Высовывает язык и широко открывает рот, показывая папуле, что она все проглотила и имеет право говорить. — Потом поиграем?

— Так, давай по порядку, — Герман достает телефон, выключает его и встает, — да, есть такое правило, никаких гаджетов, — откладывает смартфон к раковине и возвращается за стол. — Виновен.

— Пааа, — тянет Афинка и дергает его за рукав рубашки, — поиграем? В куклы?

Да, Герман играет с дочерью в куклы. И это со стороны выглядит очень мило и забавно, но мне от этих игр тошно, ведь потом, когда папы рядом нет, я “не так играю”, “неправильно”.

— У нас с Борей будет еще серьезный разговор, — Герман ловко наматывает на вилку тонкие спагетти, — У меня, у мамы и Бори.

Афинка хмурится:

— А я?

— А у тебя важное задание, — Герман наклоняется к ней. — Подготовить свою комнату к чаепитию, нарядить кукол. Ты же меня в гости к себе зовешь?

Вот же хитрый лис.

В любой ситуации с Афинкой найдет выход.

— Да, — Афинка кивает и с готовностью улыбается, — ладно, — смотрит на меня, — и маму приглашаю.

Я аж замираю с вилкой во рту.

Не может трехлетка вести такие сложные манипуляции, которыми так ловко завлекает в свою игру маму и папу, чтобы они вместе “пришли в гости”.

Или это уже врожденное и досталось в наследство от папочки.

Ладно, может, и от меня тоже. Мама говорит, что в детстве я крутила отцом, как только могла, и он ни в чем не мог мне отказать.

Вот теперь такая же наивно-лукавая кнопка сидит за столом передо мной.

Я должна придумать отмазку, которая позволить не играть в куклы с Германом и Афинкой.

Я себя смогла уговорить лишь на ужин. На последний ужин.

Я смотрю на Германа. Он же мастер в оправданиях и лжи. Пусть подведет дочь к тому, что им вдвоем будет интереснее чай распивать из игрушечных чашечек.

И, вообще, это неприлично играть с бывшей женой в куклы, когда тебя ждет обратно в свои объятия новая любовь.

— Афина, — я все-таки вытаскиваю вилку изо рта, — милая, папа и так задержался, а у него дела. И сегодня совсем не его день. Поиграете в субботу. Он придет утром и у вас будет целый день…

Афина бросает вилку на пол и орет. Просто открыла рот и визжит, а после она дергается назад вместе со стулом в желании упасть на спину.

Герман ловит стул за спинку, и Афина с ревом тянется к нему, а Борька флегматично стягивает зубами осьминожку с зубчиков вилки и смотрит на меня.

В его команде теперь и Афина.

— Папа, — воет Афина и лезет к Германа, — папа… — захлебывается в слезах, — папа…

— Ты сейчас пойдешь в угол, — говорю я и сама пугаюсь своей злой и отчаянной угрозы.

— Нет, не пойду! Не пойду! — рыдает в грудь Германа, который прижимает ее к себе, с легким разочарованием глядя на меня. — Сама иди в угол! Сама!

— Тебе сока плеснуть? — Борька возвращает мне мой же вопрос, намекая, что попытки сыграть обычный ужин провалились. — И тебе какого? Яблочного? Апельсинового?

Глава 19. Помой посуду

Обижаться на трехлетку глупо.

На ее капризы. На ее крики. На ее “хочу и все”. Для трехлеток некупленная игрушка в супермаркете может стать целой трагедией.

Я все понимаю, но в душе иду трещинами.

Прорастаю черные и нехорошие мысли, что я плохая мать, что Афинка меня не любит, что ей и Борьке без меня будет лучше.

— Мама не пойдет в угол, — Герман играюче удерживает орущую Афинку, которая дергает в истерике руками и ногами. — Это мама, Финочка, а мамы в углу не стоят.

Но ты сейчас метафорично поставил меня в угол тем, что ты хороший папа, а я плохая мама.

— Мы будем играть, — Афина начинает затихать и всхлипывает в грудь Германа, — в куклы… Будем играть… В куклы…

— Сыграем, солнышко, — Герман целует ее в макушку, а после утирает слезы пальцами с ее красных щек.

Борька ревниво следит за ним. Вижу, что его так и подмывает сказать Герману гадость, начать ссору и попсиховать, подхватив истерику младшей сестры, но молчит.

То ли оценивает риски после угрозы, что его отправят в закрытую школу, то ли не хочет упасть до уровня трехлетки.

— Ты кушать еще будешь? — спрашивает Герман, и Афинка кивает. — Давай, покормлю.

Встать и “пойти в угол”? Ну, не знаю, пойти погулять, подышать свежим воздухом и успокоится? Или вообще свалить из дома на недельку?

Это сыграет Герману на руку. Сбегу сейчас на эмоциях, и у адвокатов с подачи бывшего мужа будут серьезные вопросики к матери, которая исчезает из жизни детей после обычной малышковой истерики.

Герман накалывает на вилку осьминожку и подносит к губам Афинки, которая с готовностью открывает рот.

Обиженно косится на меня и жует, насупившись.

Похоже, меня больше не хотят приглашать в игру с куклами и игрушечным чайным сервизом.

Я — плохая.

— Я поел, — Борька встает, с громким и противным скрипом по кафелю отодвигая стул.

Делает несколько шагов к выходу, и Герман с невозмутимостью замечает:

— Убери за собой со стола.

Борька оглядывается:

— Потом уберу.

По тону слышу, что забьет он на свою грязную тарелку.

— Сейчас, — Герман вытирает рот Афинки салфеткой и переводит на сына строгий взгляд. — Это не так сложно. Убрать и помыть за собой грязную тарелку.

— Что ты прикопался? Ты тут не живешь.

Афинка раздувает ноздри, готовясь к новой истерике.

— Хорошо, — Герман усмехается. — Теперь ты не только за собой убираешь, но и за всеми нами. И моешь посуду.

— Да, — твердо и зло говорит Афинка, принимая сторону папулечки. Тянется к его тарелке и хватает пальчиками спагеттину. Отправляет ее в рот и хмурится. — Вот так.

Боря переводит на нее взгляд и шипит:

— Мелкая подпевала.

— Борь, — Герман взгляда от сына так и не отводит. — Самое время тормозить.

— Может, ты эту херню должен был сам себе однажды сказать? — Борька сжимает кулаки.

Афинка всзлипывает, у нее губы дрожат и слезы на глазах выступают. Сейчас заревет.

— Борь, выдыхай, — говорю я и смотрю на Германа. — С нашей посудой мы уж как-нибудь сами разберемся.

— За сыночку помоешь посуду? — усмехается Герман и вновь поднимает взгляд на Бориса. — Не думай, Борь, маменькиным сынком ты не будешь. Прятаться за мамкину юбку от посуды?

Боря идет красными пятнами гнева. Отец его задел за живое. Видимо, действительно была у нашего сына мысль сейчас спрятаться под юбку, которую я, идиотка такая, приподняла, чтобы сыночку-корзиночку защитить от посуды назло Герману.

Накрываю лицо ладонью и вздыхаю:

— Да, Борь, тебе все же придется помыть посуду. Не переломишься.

— Вот и помою! — рявкает он в сыновьем бессилии. — Я бы и так помыл! Но вы же еще жрете.

— Едите, — терпеливо поправляет его Герман. — Жрут свиньи, Борь, из корыта.

Боря с рыком выходит из кухни, по пути бьет кулаком в стену, шипит от боли и бурчит под нос, как мы все ему надоели.

— Почему Боря злится на тебя? — Афинка поднимает личико к Герману. — Он такой злой приехал с тобой.

Глава 20. Мама-душнила

— Можно же купить посудомойку, — шипит Борька, кидая тарелки с грохотом в раковину.

— Разобьешь тарелки, — спокойно отзывается Герман, попивая чаек из кружки с надписью “ты — красотка”, — будешь их склеивать, а потом из них же трапезничать.

— Что за слово-то такое? — Борька с оскалом оглядывается. — Трапезничать?!

Я бы уже давно на него сорвалась. Накричала и полотенцем пару раз дала по его тоще заднице, а Герман невозмутим.