Он слегка усмехнулся. Мы переглянулись. Выжлов сделал знак стоящему у двери приставу. Тот открыл дверь. Длинный коридор шел от нашего кабинета до лестницы, освещаемой огромным, в два этажа, окном. Серый робкий утренний свет лился сквозь стекла, расчерченные ветвями деревьев и шпросами переплета. Коридор был пуст, двери расположенных вдоль него комнат заперты. Ожидание несколько затягивалось, и я видел, что это нервирует Петра Николаевича, вероятно, потому как смазывает театральный эффект, на который он рассчитывал. Наконец на лестнице раздались шаги и показались три фигуры, четко обрисованные на фоне окна. Было понятно, что два конвоира ведут арестованного. Что-то в его фигуре показалось мне смутно знакомым. Старушка, сидевшая с нами, тихо вскрикнула. Арестанта ввели, и я его сразу узнал – это был мой странный знакомец из кафе-ресторана. Был он все так же одет в высокие сапоги-бутылки, короткую подбитую мехом жилетку, только лицо его еще сильнее осунулось да глаза лихорадочно блестели.

Выжлов, похоже, заметил мое замешательство, потому что тут же встал из-за стола и подошел ко мне.

– Господа, прошу тишины. Говорить, только отвечая на мои вопросы. Аркадий Павлович, правильно ли я понял, что вы тоже имеете честь знать этого господина?

Я кивнул.

– Неожиданно и… полезно. Прошу вас первым назвать его имя и обстоятельства знакомства.

Я ответил, подчеркнув, что знакомство было мимолетным и никаких особенных сведений я предоставить не могу. Петр Николаевич тем не менее остался моим ответом очень доволен, затем повернулся к отцу Феофану и попросил его ответить на точно такой же вопрос. Келарь ответил, и я полностью перестал что-либо понимать.

– А вы, Дмитрий Васильевич, – затейник, – подошел Выжлов к арестанту. – В монастыре Сумским представились, Аркадию Павловичу вот Ревендиным. Это ведь от английского revenge [20], я не путаю? Очень романтично. Послушаем, что скажет кухарка. Ведь это – кухарка из дома вашего отца, – он указал на рыдающую старуху, – она вас еще маленьким знала. Или вы снова возьмете на себя труд отрицать очевидное?

– Не смейте говорить в таком тоне, – прошипел арестант, и нервное лицо его перекосилось.

– Тон соответствует вашему положению. Положению человека, который живет под чужим именем и подозревается в отцеубийстве.

Страшная догадка пронзила меня. Я вскрикнул и почувствовал, как Борис взял меня за руку. Задержанный снова дернулся.

– Что, думали, никто не дознается? А вот, работает в России следствие. Разрешите, господа, представить – старший сын новопреставленного Василия Кирилловича, Дмитрий Васильевич Трушников. Правда ведь, Улита… Никифоровна?

Старушка закрыла лицо платком и закивала.

– Выведите ее, – несколько брезгливо махнул рукой Петр Николаевич. – Велите снять показания, да подробно. Особенно про тот случай перед Пасхой, когда наш замечательный граф Монте-Крист в дом к своему отцу заявился и скандал учинил.

– Батюшка, прости, – протянула руки к Дмитрию несчастная баба.

– Иди, Улинька. Расскажи. Беды не будет, – неожиданно мягким, совсем ласковым голосом заговорил Дмитрий. – Им уж и так про то все известно. И не плачь…Платок весь измочила. Но я тебе еще дюжину куплю.

– Как мило, – хмыкнул Выжлов. – Может быть, вы не Монте-Крист, а Робин Гуд? Хотели ограбить папашу и все нищим раздать? Впрочем, для следствия это неважно. Следствие у нас работает не на литературных началах, – он бросил насмешливый взгляд на нас с Борисом, – а на основании фактов и строгой логики.

– Работает, работает ваше следствие, да все мимо. Я уж с вашей работой и раньше сталкивался, – процедил Дмитрий.

– Сталкивались, да не столкнулись! И ведите себя потише, господин Трушников. Сейчас на вас не кража отцовых денег, а убийство, да еще такое… Извращенное и отвратительное.

– У вас доказательств нет и быть не может.

– Это мы с вами еще обсудим. Вот сейчас вы на мои вопросы ответите…

– Отвечу тебе, что дурак ты, следователь.

– Уж это… извольте вести себя достойно! Я не посмотрю, что вы дворянского звания, за такие эскапады я вас в карцер отправлю.

– Да неужели вы правда думаете, что это я его убил? – вспылил арестованный и даже попытался встать, но был посажен обратно приставом. – Не трогайте меня! Черт. Неужели вы эту комедию всерьез играете? Неужели непонятно, что я бы своего папашу так просто не убил! Такая легкая смерть такому извергу. Не заслужил он ее вовсе. Как там у вас в бумагах-то написано? «Был одурманен и после убит». Да разве это ему возмездие? Да если все слезы, что из-за него пролиты, вот в эту комнату поместить, так и до потолка бы достало. Вот в этих слезах его бы и утопить. А только и то не сразу. Я бы ему долгую муку приготовил, а потом, может, и помереть позволил. А или другое, – он вскочил, но был снова тут же усажен на место, – другое, господа… Я бы его простил. Простил полностью. От сердца. Так, чтобы потом ни слова не было о прошлом. А все ж… скорее убил бы. Как вы думаете?

И речи, и облик – все удивляло меня в этом человеке. Я во все глаза смотрел на него, силясь разгадать. Выжлов же будто вовсе не находил в нем никаких странностей. Он пошуршал бумагами и равнодушным, каким-то подчеркнуто казенным голосом произнес:

– Таким образом, вы признаетесь в желании убить отца. Необходимо занести в протокол.

– Заноси. Его полгорода убить хотело.

– Это правда, Петр Николаевич. Желания убить мало, – подал голос Борис.

– Мало, но нам все пригодится.

– Не виноват я, понимаете? И не докажете вы ничего. Только время потратите и преступника упустите. А впрочем, мне без разницы. Я на убийцу, в общем, не в обиде, хоть он и перебежал мне дорожку.

– То есть план отцеубийства у вас был?

– Ничего вы не понимаете! План, отцеубийство. Громыхаете, как пустая бочка. – Он неожиданно устало затих. – Мне нельзя в тюрьме вашей сидеть, поймите. Дел много. И болен я.

– Вы посмотрите, как неудачно все сложилось. Сидеть в тюрьме не хотите, а придется. По поводу болезни, так вот доктор. Он вас, так и быть, осмотрит, если нужно. Что до прочего, то фактов против вас предостаточно.

– Каких же?

– Да одно то, что вы под подложными именами жили.

– Мало ли людей… а может, и мало. Да только и это пустое. Имя скрыть у меня другие причины были. Не хотел раньше времени… Глупость, конечно.

– Уж конечно. А скандал с дракой в доме отца перед пасхальной службой? А угрозы его уничтожить? Их многие слуги слышали.

– Он меня тоже убить грозился! – снова взвился Дмитрий. – Или я не человек? Меня можно обвинять, бить, обирать, а чуть я слово, так в тюрьму?

– Смею напомнить, что сейчас в покойницкой не вы! И вообще, Дмитрий Васильевич, учтите, следствию многое известно. Я прекрасно представляю себе, как проведу это дело. И лучше бы вам самому сейчас добровольно во всем сознаться. А если будете упорствовать, то вы меня просто вынудите… у меня не останется выхода, кроме как потревожить одну известную нам даму. Представляете, какой удар? Вызов в суд, показания. Ведь весь город прибежит на такой скандал.

Установилась тишина. Отец Феофан медленно перекрестился. Мы с Борисом переглянулись, одинаково опасаясь реакции Трушникова. Однако тот снова затих. Он сидел, опустив голову, и почти не шевелился, только плечи его слегка вздрагивали. Неожиданно раздался смех. Смеялся Дмитрий. Мы застыли, а он вдруг резко снова стал серьезен. Наклонился вперед.

– Проведете это дело? Даму потревожите? Да вы у меня в ногах будете валяться и в своих словах раскаиваться, – мрачно бросил он Выжлову. – Спорить могу, что будете. Только сразу знайте – я вас не прощу. Последней вашей фразы не прощу. И говорить с вами больше не намерен.

– Как вам будет угодно, – раздраженно кинул тот. – Что вы стоите? – напустился он на конвоиров. – Ведите в камеру. Пусть посидит господин Трушников в холодке.

Трушникова подхватили под руки и повели прочь. Перед дверью он оглянулся, поискал глазами Бориса. Тот, к моему удивлению, кивнул, подхватил свой чемоданчик и поднялся.