— Всю дорогу погоняли, — проворчал кучер. — Этак и лошадок уморить недолго.

— Ладно, — махнул я рукой. — Давай, паркуйся, тебе тут всё покажут. Животных покормишь — сам поешь. Тётка Наталья организует, я распорядился.

— А заночевать-то найдётся?

— Не, в лесу ночуй… Да шучу, блин! Найдётся, конечно.

Порешав хозяйственные вопросы с кучером, я повернулся к Захару.

— Не словили ещё? — спросил тот громким шёпотом.

— Караулим.

— Отлично! Вот и опробуешь.

— Чего опробуешь? — не понял я.

— Да вспомнил: есть у меня один амулет… Парень продал за гроши, веры ему нет большой. Но как брехал, как брехал! Даже я так не умею. В общем, вот: говорит, им только коснись твари — и морок как рукой снимает. А главное, наполняемый! Штука такая, что сгодится редко, но уж коли сгодится… Мне — сам понимаешь — абы что продавать-то не хочется. А испытать случая пока не было.

Я подбросил на руке увесистый кругляш с вырезанным знаком, которого в справочнике вроде как не видел. Очччень интересно.

— Ну попробую, если карта ляжет. — Я сунул кругляш в карман. — Давай, тоже. Поступаешь в распоряжение тётки Натальи. И, это! — Я поманил Захара пальцем, тот приблизился, навострив уши. — Марусю чтоб пальцем не трогал. Понял?

— А Маруся — это которая?

— А там поймёшь, как увидишь.

Захар печально вздохнул. Но кивком подтвердил, что суть понял. Проводив его взглядом, я вернулся к пристройке.

Внутри было темно, как у чёрта подмышкой. Впрочем, этой присказки охотники, наверное, даже и не поймут, потому что чёрт здесь — не фигура речи, а вполне реальная тварь. Правда, классифицируемая как Потусторонняя.

Что это значит — я пока не разобрался, но даже беглого взгляда на раздел с Потусторонними тварями хватило, чтобы понять: весёлого мало. Никто про них ничего толком не знал. Черти были, кстати, самыми изученными, потому что они, цитирую, «в людской мир нередко выбираются». Из чего автоматом следовало, что остальные Потусторонние твари выбираются в людской мир нечасто, если вообще.

Ладно. Упрёмся — разберёмся. Пока что мне, воину-подмастерью, и кикимор с вурдалаками хватит.

Я ощупью нашёл свободную лавку, прилёг на неё. Зевнул и притворился спящим.

Вот и отыграли всё как по нотам, теперь выход кикиморы. На Данилу одного надежды мало — он на нервяке, может и подскочит, чуть шорох услышит. Пусть его кикимора усыпит своим мороком. Зато Егор — вон как аутентично нахрапывает, того гляди стены затрясутся.

Я, двадцать лет провалявшийся в параличе, тоже без особого труда прикинулся бревном, мастерство-то не пропьёшь. Только иногда, чуть приоткрыв глаза, посматривал, что в хате творится.

А творилось интересное. Глаза привыкли к темноте, да и луна светила через окно аккурат на спящую тревожным сном Груню.

И вдруг в дальнем углу началось движение. Никаких звуков, а просто — как будто целлофановый пакет в воздухе плывёт. Да только, во-первых, схрена бы такому здоровенному пакету плыть по воздуху, а во-вторых, здесь до изобретения целлофана — как до Сахалина пешком.

«Пакет» подплыл к Егору и остановился возле его головы. Егор как-то странно всхрапнул, что-то пробормотал и спокойно засопел в две дырочки.

Ах ты ж, сука… Спалила. Не такая уж и тупая, оказывается.

Следующим был Данила. Возле него «пакет» тоже повисел пару секунд, и звук дыхания изменился — Данила провалился в глубокий сон.

Я лежал с тяжело бьющимся сердцем и прикидывал, успею ли рубануть этот «пакет» вытащенным из-за спины мечом. На крайняк — спугну. Лучше уж так, чем если меня тоже вырубит, а жена Данилы на последнем сроке дуба врежет. Вариантов-то не сказать, чтобы много.

Однако в одном Егор, похоже, не ошибся: сил в кикиморе было не сказать, чтоб два вагона. Усыпив двоих взрослых мужиков, на меня она даже не посмотрела. Ну, по крайней мере, не приблизилась.

«Пакет» просто вдруг исчез. Я широко распахнул глаза. Не двигаясь, окинул взглядом комнату. Пусто… Ушла, что ли?..

И вдруг взгляд мой упал на кровать Груни. Тут, что называется, волосы дыбом поднялись в самых неприличных местах.

На груди у девушки сидела скрюченная старушонка. Ростом, если выпрямить, мне аккурат до тех самых неприличных мест. Маленькая, сухая, вся какая-то чёрная.

До меня донёсся её шёпот. Не то заклинание читала, не то…

Разбираться времени не было. Старушонка склонялась всё ближе к лицу Груни. У той уже приоткрылись губы, и между ними появилось странное свечение, которое словно бы тянулось навстречу кикиморе.

Я привстал. И справочник, и Егор утверждали, что в момент кормёжки кикиморы теряют всякую бдительность. И она действительно даже не чухнулась, когда я сел на лавке, а потом беззвучно встал. Сунул руку в карман. Достал амулет. Размахнулся…

Увесистый кругляш, свистнув в воздухе, врезался в голову старушонки. Та полетела бы кубарем с кровати, если бы было, куда. Но кровать стояла у стены, и в эту же стену кикимора херакнулась головой.

От такого двойного удара мозгов у неё явно не прибавилось. Кикимора повернулась и, уставившись на меня горящими желтизной глазами, зашипела, будто пытаясь напугать.

— Боюсь, — сказал я и вытянул меч из ножен. — Уже почти описался.

Груня закашлялась и приоткрыла глаза. Посмотрела на меня. Потом — на кикимору, которая стояла на её кровати. И — разумеется, завизжала. Откуда только силы взялись.

Кикиморы — твари ночные, шума не любят. Окончательно растерявшаяся тварь перепрыгнула Груню и метнулась к двери. Ох и ловкая, зараза!

Я рванул наперерез, поставил подножку. Взвизгнув, кикимора упала, кубарем прокатилась по полу и фактически вынесла дверь.

— Что⁈

— Где⁈ — подскочили Егор и Данила.

Я на них даже не оглянулся. Были задачи поприоритетнее.

В дверь я вылетел рыбкой и — вовремя. Кикимора как раз пыталась встать. Но хрен там плавал. Я сбил её с ног, схватил рукой за горло, коленом вдавил в землю чахлую грудь. Приставил к носу меч.

— Допрыгалась, мразь? — процедил сквозь зубы.

— Отпуссссти, охотник! — прошипела кикимора, только вот вместо мольбы и страха в её голосе слышалась ненависть.

— Ага, щас. Ещё хлеба тебе в дорожку дам.

— Хлеба не надо. А отпусссстишь — я врагов твоих изведу вместо тебя, а меня ты больше вовек не увидишшшшшь.

— Это каких врагов? — не понял я.

— Которые меня на твой дом навели. Чьи сапоги носишшшшшь. Дорофеевы.

Глава 19

Если бы старушонка не упомянула сапоги, о том, кто такие Дорофеевы, я, конечно, в жизни бы не вспомнил. Но сапоги были на мне, поэтому вспомнил без проблем.

Дорога, пьяный мудак с кнутом, догоняющий девушку. Пренебрежительные слова Егора о том, что настоящий Дорофеев — папа этого мудака. Сам мудак, дескать, вообще никто и звать никак. Узнает папаша о развлечениях сыночка — на конюшне выпорет.

— Интересный расклад. То есть, ты, выходит, у Дорофеева на аутсорсе? С нечистью договориться можно? Хм-м. И почём ваши услуги?

— Договориться нельзя. Зассссставить можжжно.

— Ещё интереснее. И как?

Кикимора не ответила. Но посмотрела на амулет в моей руке с такой ненавистью, что я догадался.

— Вон оно чё. То есть, с помощью какой-то такой штуки тебя можно запрограммировать?

Кикимора молчала, с ненавистью посапывая.

— Ну, допустим. А перепрограммировать как? Эта хрень, что у меня в руке, по другой части. Сдаётся, подруга, вола ты мне крутишь. Я тебя отпущу, а ты вместо того, чтобы к Дорофееву топать, завтра ночью ко мне в спальню заявишься. И нифига не затем чтобы одеялко поправить.

— Ты меня увидел, — прошипела кикимора. — В глаза мне смотришшшшь, амулет держишшшь. Я не посмею тебя ослушшшшаться.

Жёлтые глаза мигнули, но тут же вновь уставились на меня. Похоже, старушонка и впрямь не могла их отвести. Такое вот ограничение в настройках.