— Тихо-тихо-тихо, — бормотал он, сжимая запястье Шамана, — успокойся, выпей водочки.

— Пусти, — Шаман попытался выдернуть руку, — пусти, дурак. Я не пью, ты же знаешь. Сколько раз тебе повторять, что я не пью?

— Тогда поешь.

Они опять сели в кресла. Шаман отдышался, успокоился и принялся за своего омара.

— Чего ты задрейфил из-за Бульки, а? Ну, Шама, чего ты? Там все нормально, в натуре. Короче, сейчас надо первым делом отдать железо, пусть дешевле, но отдать, без базара. Оно не может лежать у тебя на даче, ты понял, да? И, это, Миха сказал, короче, бабок пора подкинуть его пацанам, хотя бы по стольнику зеленью, на пивко, на прикид. Пацаны с этими транспарантами жидовскими здорово рискуют, блин.

Шаман обсосал клешню омара, вытер руки и губы салфеткой, сжевал салатный лист, закурил, улыбнулся так, словно перед ним был не друг детства Лезвие, а телекамера, за которой миллионы зрителей, и произнес с мягкой, бархатной хрипотцой, с той особенной интонацией, которую так любила его многомиллионная аудитория:

— Послушайте, господин министр внутренних дел, вам пора учиться говорить по-русски грамотно и красиво. Не короче, а длинней, солидней. Вы же русский человек, вам должно быть стыдно уродовать собственный прекрасный язык, язык Пушкина и Толстого. Пора отвыкать от жаргонных словечек и нецензурной брани. Это засоряет воздух, портит окружающую среду и дурно влияет на нравственность подрастающего поколения. Сквернословят циники, мерзавцы, люди без высоких нравственных идеалов. Вам это не к лицу. Вас неправильно поймут, господин премьер-министр, если вы будете так выражаться. Подумайте о своем имидже и престиже.

Он выпустил дым из ноздрей, а изо рта — крепкий, долгий залп самого грязного мата. Голос его оставался все таким же бархатным, а интонация — такой же плавной и задушевной. Лезвие восхищенно заржал.

— Короче, так, блин, — сказал Шаман, отсмеявшись вместе с ним, — железо скидывай Хасану, не торгуясь. Половину суммы отдай Михиным пацанам. Десятку возьми себе, но учти, что из нее тебе придется отстегнуть минимум две штуки своему человеку в прокуратуре. Мне нужна точная информация, что там с делом по убийству Драконова.

Лезвие молча кивнул и кинул в рот кусок огурца. Такой расклад вполне устраивал его. Информатору в прокуратуре он ничего не был должен, расплатился совсем недавно. С делом по убийству Драконова сумел подстраховаться на всякий случай. Когда выяснилось, что в последнем протоколе допроса подозреваемого Бульки зафиксировано, что он, подозреваемый, прикасался к внутренней стороне портфеля писателя Драконова за сутки до убийства, Лезвие придумал историю с красными резиновыми перчатками. И скинул ее своему верному человечку, швейцару из кафе «Килька», Иванычу. Час назад Иваныч ему звонил и доложил о разговоре с Арсеньевым. Так что Приз напрасно беспокоился. Лезвие, конечно, пил, но умеренно. И расслабляться себе позволял только изредка, не в ущерб делу.

Пожилая горничная француженка понесла вещи Григорьева наверх, в его комнату.

— Это Клер. Я на лето нанимаю ее, получается дороже, чем привозить прислугу из России, зато работает безупречно, — сказал Кумарин. — Надеюсь, вы не забыли французский? Клер никакими другими языками не владеет.

— Забыл, — признался Григорьев, — но попытаюсь вспомнить.

— Да уж, придется. Здесь без языка худо. Если возникнут проблемы — обращайтесь ко мне, не стесняйтесь.

— Мерси, — кивнул Григорьев.

— Ну, располагайтесь. Жду вас в гостиной.

Комната встретила Григорьева искусственной прохладой, мягким светом сквозь шелковые кремовые шторы, взбитыми подушками на белоснежном стеганом покрывале, букетом свежих чайных роз. Розы стояли и в ванной, на изящном туалетном столике. С балкона открывался вид на море.

— Это восточная сторона. Утром солнце очень яркое, — сообщила горничная Клер, — на ночь лучше опустить жалюзи.

Григорьев с удивлением обнаружил, что понимает ее.

— Если что-то понадобится, наберите по телефону единицу, и я к вашим услугам, — она приветливо улыбнулась.

Андрей Евгеньевич полез в карман за мелочью, чтобы дать ей на чай, но вовремя одумался. Это все-таки не гостиница.

На балконе стояли соломенные кресла, столик. Григорьев сел, закурил. Море в сумерках отдавало остатки солнечного света, светилось изнутри. У горизонта, в закатной дымке, был виден высокий океанский лайнер. Мимо проплывали катера и яхты, и на его фоне казались игрушечными. Из крепости в Вильфранш доносилась музыка, духовой оркестр исполнял старинный незнакомый марш. Совсем близко от берега промчался катер, за ним на невидимой привязи летела тонкая фигурка водной лыжницы. Длинные светлые волосы трепал ветер.

— Машка так хотела на море, — пробормотал Григорьев, — водные лыжи, акваланг, парашюты — это все для нее. Надо будет приехать вдвоем, хотя бы на неделю, в конце сентября. Народ схлынет, жара спадет.

Перед тем как принять душ, он позвонил Рейчу. Телефон был выключен. Григорьев нашел на телефонном столике небольшой справочник, отыскал номер отеля «Марго» и узнал, что парочка явилась сегодня утром, что они сейчас отдыхают и просили не беспокоить. Портье принял и записал сообщение от Андрея Евгеньевича.

— Как вам ваша комната? — спросил Кумарин, когда они встретились в гостиной.

— Спасибо, все отлично.

— Живите на здоровье. Вы заслужили. И мне не так одиноко. Мое семейство укатило отсюда неделю назад. Пожелали провести остаток лета в Норвегии. Устали от жары. Сын увлекается северной рыбалкой, сейчас это модно. Какие у нас с вами планы на вечер? Вы успели поговорить с Генрихом?

— Пока нет. Надеюсь, мы все-таки встретимся завтра.

— Замечательно. Сейчас искупаемся, потом поедем ужинать в Вильфранш. Я уже заказал столик. Там лучший ресторан на всем побережье, знаменитый «Ла Мер». Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Вам хотелось бы привезти сюда дочь. Вам без нее все это не в радость. Верно?

— Ну, не сюда, не к вам в гости. Но на побережье — да. Мне бы хотелось все это ей показать.

— А виллу приобрести не желаете? Здесь, на побережье, уже больше четырехсот вилл принадлежит гражданам России. Исключительно благородная, достойная публика. Они честно трудились и заработали себе место в раю, еще при жизни. — Кумарин сделал сладкое лицо и подмигнул: — Присоединяйтесь, милости просим. Отдыхали бы по соседству, дружили семьями.

— У меня нет таких денег, вы же знаете.

— Правильно. А почему? Потому, что вы никогда денежки не любили, вкуса и запаха их не знали и знать не желали. Ничего вы к ним не чувствовали, ни высокой страсти, ни низкой похоти. А из ничего и выйдет — ничего.

— Не любил, — грустно вздохнул Григорьев, — не чувствовал. Появлялись — тратил, исчезали — обходился малым.

— Ну-ну, продолжайте. Скажите что-нибудь вроде «зато сплю спокойно, зато совесть чиста».

— Не скажу, — Григорьев покачал головой.

— Почему?

— Сплю я плохо, и совесть у меня вовсе не чиста. И вообще, это глупый какой-то разговор. У вас тут красиво, мне очень нравится. Я вас, Всеволод Сергеевич, от души поздравляю, что вы так отлично устроились. И не осуждаю, не завидую. У каждого свои забавы. У Генриха его мальчик, у вас эта вилла.

— А у вас?

Григорьев улыбнулся и ничего не ответил

— Скромник вы наш, — покачал головой Кумарин, — нравится молчать, когда от вас ждут ответа. Нравится недоговаривать. С фотографиями, которые скомпрометировали Билли и огорчили ветеранов, вы ведь тоже поскромничали, далеко не все мне рассказали. Верно?

— Верно, Всеволод Сергеевич, верно.

— Почему такой тяжкий вздох?

— Потому, что часть задания, о которой я вам не рассказал, кажется мне совершенно бесперспективной. Все притянуто за уши. Билли хочет быстрых результатов. Ему надо, чтобы отправителя вычислил именно его человек, то есть я. Он уже решил для себя, что весьма удобно все свалить на Рейча, используя так называемый «франкфуртский след».