— Свят, свят, Димитрий Иоаннович, — патриарх начал истово креститься.

— Тогда так, владыко, живи скромно, дела делай нарочито великие. Думай, как за кошт церкви открыть Православную Высшую духовную семинарию. Пригласи учить самых мудрых людей, для чего шли посольства к патриархам. Но никакой унии!.. В Москву поедут учиться, не в Рим, а сюда и уния Флорентийская ослабнет в умах православных. И деньги повезут к нам и православный люд с иных земель потянется. Через двадцать лет должно быть так, что ни один патриарх, хоть Антиохийский, Ерусалимский, не могли быть рукоположены без обучения у нас. Займи Гермогена, он столь деятельный, что все сладит и без тебя. Еще… проследи за посевной на церковных землях. Еще не поздно, но монастырские земли должны дать зерна более, чем в прошлом году. Вводи трехполье, пока. Рассказывай про богоугодные овощи заморские, рассказывай, что лекарское дело — нужное Богу. Работай, владыко, ночами не спи, но работай! И поставь уже кого нужного на Ростовскую кафедру замест убиенного Филарета.

Наступила пауза. Действительно, вопросов я накидал много, но церковь — это целый аппарат, в котором хватает кадров, где хозяйственников больше, чем грамотных священников.

— Много, государь-император, поручил ты мне, — растерянно отвечал Игнатий.

— Это я еще тебе не сказал про то, что на следующий год собираюсь искать разумных отроков и в том вижу помощь от церкви. Готов платить за одного принятого ученика в школу по рублю, — озвучил я еще одно направление, о котором думал чуть позже поговорить, когда пойму ситуацию с ремесленниками и с итогами за полгода работы государевой школы в Преображенском.

Ну и нужно понять, смогу ли платить деньги. Так-то разворачиваюсь в своих хотелках, а придет с докладом Василий Петрович Головин и спустит на грешную землю словами, что денег в казне нет.

— Я понял тебя, государь, буду работать и изыскивать людей, кому что поручить и за ними пригляжу, — в видом мученика, говорил патриарх.

— Работай, Игнатий, но и смотри за своим обликом. Мне садомиты в патриархах не нужны! — я жестко посмотрел на патриарха.

Ходили по Москве злые слухи, что Игнатий садомит. Пока редко шептались, но мне это крайне не нравилось. Нужно будет еще разобраться, откуда дует ветер, но сам факт обвинения — это очень серьезно [некоторые иностранцы писали о Игнатии, как о садомите и лжеце. Но могут ли протестанты хорошо относиться к русскому патриарху, тем более к низложенному и в угоду Филарету?].

Я отпустил Игнатия, пребывающего в задумчивости. Не хотелось думать, что его назначение — это ошибка. Но мне нужен прогрессивный патриарх, который не будет кричать об анафеме за то, что в медицинской школе будут резать трупы для изучения, что в Кремле может звучать музыка, или в Немецкой Слободе со временем появится протестантская кирха. Нельзя, чтобы люди московские окрысились на иностранцев. Но и уния не нужна, никак. Это не религиозное убеждение, это вопросы подчинения и проблема создания из России центра притяжения православия.

Уния она что? Все те же обряды, что и в православии, на что папе практически плевать, но уния — это подчинение Римскому Епископу. Хитрый ход — для прихожан ничего не меняется, а деньги от десятины идут в Рим и в молитвах упоминается папа.

День уже давно перевалил за полдень и нужно было подкрепиться, да начать встречи с ремесленниками.

Обед был обильным, пасхальным. Вроде бы давно была Пасха, 8 апреля, но, видимо, все решили, что я обязательно должен поесть кремлевскую творожную пасху и куличи, а также пресытиться вареными яйцами. Ладно, поедим и их, тем более, что еще наличествовал кусок баранины.

Ксении не было. Я знал, что она поехала выбирать место для будущей лекарской школы. Еще стояли пустыми шесть разных усадеб, вот из них и пусть выбирает. Так что ел я в одиночестве.

— Государь, прости, за ради Христа, там этот… фриз, ты хотел его видеть. Лается опять нешта, не пойму чего хочет, — прервал мои размышления Ермолай.

— Зови его в кабинет, я уже иду!

Ну что сказать… Караваджо, как Караваджо, иным я его и не представлял. Щегольская бородка, низкорослый, нервозный, типичный итальянец, из тех, кто жестами и без слов может поэмы рассказывать.

Я Италию люблю. Из всех стран Европы, она для меня более привлекательна. Есть в этой стране энергия, или магия. Правда понять я это смог только в более зрелом возрасте, после оставления службы, когда смог разъезжать по странам. Вот в тур по Европе сразу и поехал. Через Польшу, на Чехию, потом в Австрию, ну и пошло: Венеция, Верона, Генуя, Флоренция, Рим, Неаполь, Таранто… три раза был еще после этого тура в Италии. Так что немного и язык знал, а тут уже и латынь чуточку подучил, нужно же соответствовать эпохе.

— Синьор Караваджо благодарит тебя, государь-император, за прием, — перевел слова итальянца странноватый человек.

Вроде бы я видел этого переводчика в составе посольства, что отправлял с Гумбертом. Но вот в чем загвоздка… Караваджо сказал «порке» и «ме пьяче» и тогда смысл сказанного будет расходится с тем, как мне перевели. Караваджо сказал, что ему что-то нравится, потому что…

— Скажи синьору Караваджо, что может найти во мне и защиту и признание его талантов. Пусть за заказы не волнуется, как и за их оплату! — теперь я еще более пристально стал слушать, что говорит итальянец и как мне это переводят, а так же и за реакцией переводчика.

— Ермолай! — шепотом подозвал я своего сегодняшнего секретаря. — А, ну-ка разузнай мне все о этом толмаче!

— Сделаю, государь, — сказал Ерема и вышел за дверь.

Переводчик покосился на начальника телохранителей, поежился, и это так же добавило подозрительности. Руки у него потрясываются, глазки бегают. Я напрягся и проверил кинжал на поясе.

В это время один из телохранителей, что метил, как минимум в заместители Ермолая и даже активно его «подсиживал», стремясь попасться мне на глаза и быть полезным, шепнул, что в Речи Посполитой были вырезаны все сопровождающие русские Караваджо, кроме… переводчика.

— Расскажите про свои злоключения в пути! — попросил я, внимательно наблюдая за реакцией собеседников.

Переводчик дернулся, в его глазах промелькнул страх. Караваджо стоял невозмутимым и даже вызывающим, но скоро ему перевели мои слова и художник проявил еще больше эмоций. Надменность у Караваджо сменилась растерянностью, испугом, и взгляд художника мазнул по переводчику.

Есть ли у человека сверхспособности? Я в это не верю. Но своей интуиции доверяю. Ощущение опасности, как и чувства несуразности происходящего всегда приводили к тому, что за эмоциями скрывалась тайна. Мозг умеет анализировать ситуацию быстрее, вероятно, сознание может не успевать осознавать выводы, что уже сложились на задворках головного мозга. Отсюда и парирование ударов, которых не ждешь. И сейчас я уже отчетливо понимал, что некто хочет нанести мне удар, который я мог бы и не парировать. Слишком много было несуразностей в сказанном дворянином Листовым.

Как так? Убили всех русских, оставили только ремесленников, Караваджо и Листова? И на кой ляд поперлись через Речь Посполитую, если предпочтительным маршрутом, еще до отправки посольств в Европу, был выбран тот, что через немецкие княжества на Гольштинию, Шлезвиг и далее, через датские порты на Ревель или Нарву?

— Тимофейка! — обратился я к «переводчику». — Оставь нас с сеньором Караваджо!

— Государь, а как же с фризкого толмачить? — растерялся подозреваемый.

— Перечить мне? — я показательно вызверился, пусть уже проникается мыслью, что я, царь, злой и быстрый на расправу, может что интересное и скажет, боясь моих кар.

Даже, если мои подозрения и беспочвенны, уверен, что участнику русского посольства, будет что рассказать интересного. Русское посольство в Праге не могло пройти без сучка и задоринки, ну и трата большого количества выделенных денег.

— Никитка, на дыбу этого толмача! Пока не спрашивать, токмо постращать. После подойдешь, я скажу что дальше. И еще толмача доброго найди с фризского! — повелел я и Никита Суботка, заместитель Ермолая, рванул исполнять.