– Идти не сможет. Придётся нести. Что делать будем? – задумался главный. – Волоком потащим или носилки соорудим? Рубите сучья!

– А чем их увязать? Нашими кушаками? Неохота портить, – возразил кто-то из молодчиков. – Может, всё ж волоком?

– Нет! Не выживет. Сдохнет, а Быков велел его живым привезти, – сказал главный.

– Не понесём мы его! – загалдели подчинённые. – Мужик-то, погляди, какой дяглый! В нём росту вершков десять и весу пудов шесть, а то и семь[1]. Да ещё одёжа с сапогами на полпуда потянет. Нет, прикончим! Доложим, что мёртвого нашли.

– Быков всё прочухает, и спасибо не скажет…

Семь вооружённых мужчин обступили Дениса и напряжённо обсуждали, что с ним делать. Он же равнодушно смотрел то на чёрный лес за их спинами, то на зависшую над поляной луну.

Вдруг он заметил болотный огонёк среди осин, непохожий на те, что видел прежде. Это был яркий сгусток света, который не беспорядочно блуждал, а быстро летел, скорее, даже нёсся к поляне.

Когда огонёк достиг края лесной лужайки, он замедлился, плавно вплыл на неё, остановился… и обернулся одноногой худощавой девицей, ростом с самую высокую осину.

Она тяжело дышала, то смыкая бескровные губы, то приоткрывая рот, полный острых волчьих зубов. Её огромные тёмные глаза смотрели на ногу, покрытую корой.

Выше пояса начиналась уже человеческая кожа, бледная и усеянная струпьями. Прямые иссиня-чёрные волосы ниспадали до земли, обтекая невообразимо громадные груди. На суковатых руках вместо пальцев росли тонкие гибкие ветви – как у берёзы, но только без листьев.

«Лесная нечисть! – понял Денис. – От чертовщины есть одно верное средство. Крестное знамение!» Однако перекреститься не сумел. Он был словно заморожен: ноги свело судорогой, тело окаменело как при столбняке, а руки дрожали и не слушались.

Подручные Быкова стояли к Деве леса спиной и поначалу не замечали её, а когда обернулись, было уже поздно. Она присвистнула, и люди застыли: их мышцы будто бы стали деревянными.

Они стояли, как идолы. Никто не мог пошевелить даже пальцем, не моргал и, казалось, не дышал. И сразу же из лесной подстилки и из-под коры деревьев выползли полчища жуков и их личинок, гусениц, червей, мокриц, сороконожек… Мелких тварей было так много, что казалось, они собрались со всей Челнавской чащи. Живность устремились к чудовищной девице и облепила её ногу тёмным облаком, ежесекундно меняющим очертания.

Дева леса перевела на молодчиков тяжёлый взгляд, схватила двоих, подняла на высоту осиновых крон и с силой шмякнула оземь. Их вопли разнеслись по поляне и быстро стихли.

Так же Дева леса поступила и с остальными людьми стрелецкого головы. Перебив их, она присвистнула ещё раз. Крохотные твари покинули её ногу, поползли к подручным Быкова, облепили их и начали пожирать. Двое или трое были ещё живы, и поляна утонула в их криках.

Обглодав своих жертв до костей, насекомые и черви рассеялись по лесной подстилке, очистили её от крови и вернулись к хозяйке. Та, посмотрев голодным взглядом на свою ногу, стала соскребать с неё напитавшуюся человеческой плотью живность и неторопливо поедать.

Насытившись, девица сложила руки перед глазами, что-то пробормотала – и из её пальцев-ветвей сплелась огромная корзина, оторвалась и упала на поляну.

Пальцы-ветви у девицы сразу же отросли вновь. Она собрала кости, а затем опять что-то пробубнила. Корзина с человечьими останками поднялась в воздух и уплыла в лес.

Затем Дева леса уменьшилась до роста обычной девушки, прыжками приблизилась к Денису, наклонилась над ним и осклабила хищный рот. Он мысленно простился с жизнью.

Он слышал, как бьётся его сердце. Десять ударов, двадцать, сто, двести – а девица всё ещё стояла над Денисом и рассматривала его. Потом она взмахнула головой. Её длиннющие и, несмотря на дождик, сухие волосы взмыли в воздух и упали на лицо Дениса. Он в ужасе зажмурил глаза.

Долгое время он не слышал ничего, кроме шелеста ветра и частого дыхания чудовищной женщины. Потом раздалась смесь скрипа и шипения. В этих звуках Денис сумел различить непонятные слова:

– Коть афток потть?[2]

– …потть, – неосознанно повторил Денис.

– Тогда обними меня и пей моё молоко, – проскрипела она уже по-русски.

Он обнял Деву леса и почувствовал, как на его лицо навалилась грудь – мягкая, тяжёлая, огромная-преогромная. Он нащупал губами сосок и ощутил вкус молока – тёплого, жирного, сладковатого…

Он жадно глотал молоко лесного чудовища: дикими яблоками сыт не будешь. Вирь-ава радостно постанывала и шептала: «Пей! Пей! Облегчи меня!»

Когда он опорожнил вторую грудь, хозяйка леса исчезла. Посмотрев вслед быстро удаляющемуся болотному огоньку, Денис уснул…

----

[1] Получается, что Денис был ростом почти 190 сантиметров и весил около ста килограммов.

[2]Коть афток потть? – «Щекотка или сиськи?» Обычный вопрос Вирь-авы. Смысл его такой: «Защекотать тебя до смерти или напоить женским молоком?»

Глава 10. Утро спасения

Он очнулся, ощутив чьё-то тёплое дыхание. Скорее всего, человеческое, потому что не было слышно никаких звериных звуков – ни рыка, ни повизгивания, ни похрюкивания. Денис осторожно приоткрыл глаза и вскрикнул, увидев размытое женское лицо на фоне утреннего неба, чистого и холодного. Вскрикнул и зажмурился: решил, что это всё ещё Дева леса.

Вскоре он услышал шёпот: «Узнал меня?» – и почувствовал, что кто-то шлёпает его по щекам. Он обрадовался: у женщины, которая его будила, были человеческие пальцы, а не голые берёзовые ветви. Денис попытался разглядеть её лицо. Черты прояснялись, и он различил большие серые глаза, вздёрнутый носик, ровные, совсем не волчьи, зубы и маленькую родинку над губой, изогнутой как татарский лук…

– Денясь, узнал меня? – вновь прозвучал вопрос.

– Варя! – вскрикнул он. – Голубка моя!

Она сидела на корточках, склонив над ним лицо.

– Кто ж ещё? Ты живой, Денясь? Оцю Шкай, Вярде Шкай, ваномысть!

– Что ты сказала?

– Молила Шкая за нас. Шкай – наш бог. Великий бог, Вышний бог. Прошу, чтоб он пас нас, хранил нас… А что с твоей рукой?

– Ранена. И пальцы не разгибаются.

– Опять рана! – покачала головой Варвара.

Она оголила Денисову руку, припала губами к ране, вылизала её от крови и грязи, а затем полушёпотом пропела:

Палмань пряса стирь шабаня.

Эльсонза вер шаваня.

Сиянь салмокс кядьсонза.

Ся салмоксть мархта стасы,

Парьхцить мархта петфтасы.

Веронь шудемда лоткафтсы.

(На верхушке истукана девочка-малышка.

На её коленях блюдо с кровью.

Серебряная иголка в её руке.

Иголкой она рану зашьёт.

Шёлком рану забинтует.

Кровь остановит.)

– Что ты бормочешь? – вновь опасливо поинтересовался Денис.

– Заклинание. Чтоб кровь не текла.

Очистив и заговорив ещё три раны, на руке и на боку, Варвара полила их хлебным вином из липовой баклажки. Дениса передёрнуло от жгучей боли.

– Терпи! – радостно воскликнула она. – Раны лёгкие! Неопасные. Рука заживает. Пальцы живут. Ты устал, дрожал – вот и свело их. Я содай. Я знаю.

Затем она начала разминать кисть правой руки Дениса.

– Пальцы живут, живут! – повторила она и начала вновь петь мормацямы.

Напев и нашептав ещё десятка два заклинаний, Варвара с облегчением выдохнула:

– Ну, вот! Потихоньку расходятся. Шевели пальцы! Повезло тебе!

– Да, я в рубашке родился. Фёдор с Акимом уже в Раю, а я лишь ногу покалечил.

Варвара забеспокоилась и попыталась снять сапог с правой ноги Дениса, но тот закричал от резкой боли.

– Терпи, Денясь!

– Не могу. Распухла нога.

– Очень сильно, – согласилась Варвара и вновь начала напевать мормацямы.

– Неужто твои заклятья помогут? – недоверчиво спросил Денис.