Но и на это возражение у Нежаны нашелся ответ:

– А разве же злой силе нужна причина, чтобы человеку вредить? Бабка рассказывала, что колдун – это уже не просто человек. Если в нем нечисть подсаженная, или же духи в подчинении – они не могут ведь жить спокойно. Вредить в их природе. Вот колдуну и приходится время от времени вредить, даже если нет у него на то причин. А иначе его нечисти взбесятся и начнут самому хозяину беды приносить.

– Да ну, не может быть такого… Колдун ведь сильнее духов и сам их заклинать может.

Нежана снова пожала плечами.

– Думаю, есть такие духи – древние и опасные, которым под силу любого подчинить. Лихо, например. Он и колдуна проклясть может.

На несколько мгновений все замолчали. Наверно, каждый пытался решить для себя, верить ли услышанному. И я тоже задумалась.

Когда первый испуг, навеянный рассказами друзей и общим настроением, прошел, я смогла заново взглянуть на положение. И то, что увидела, мне ни капли не понравилось.

– Так что, мы теперь начнем подозревать своих соседей? Следить за друзьями? И из-за чего: птиц, которые просто живут в соседнем лесу? Из-за нескольких смертей в год? – Я обвела всех хмурым взглядом. Одни виновато опустили глаза, другие ответили упрёком. – Нет в селе ни проклятья, ни мора.

– Я тоже не верю в колдуна, – поддержала Беляна. – Иначе он бы уже половину села извел. Так ведь было в твоей истории, братец? Люди начали болеть быстро и помногу? У нас пока ничего такого не было.

– Посмотрим, – недобро сощурился один из тех, кто с лёгкостью поверил в колдуна. – Вдруг он только набирает силу? Пробует. И если это так, если в селе и правда кто-то заключил сделку с нечистью, то лучше будет выследить его до того, как войдёт в полную силу. Иначе потом будет поздно.

Несколько человек согласно кивнули. Обменялись взглядами, полными мрачной решимости. Видно, каждый хотел показать себя на поприще борьбы со злом. Или, может, спастись от скуки.

Я глядела на своих друзей, на их горящие азартом и отблесками костра глаза. В них было отчаянное желание хоть как-то скрасить скуку и однообразие, отвлечься от ежедневного труда, направленного лишь на обеспечение собственного выживания. Они готовы с жадностью ухватиться за любую возможность, пусть даже самую ненадежную, лишь бы внести немного разнообразия.

Кто знает, может, и я загорелась бы идеей найти несуществующего колдуна. Обвинить кого-то в своих бедах. Потому что проще жить, когда знаешь, на кого злиться. Мы так устроены: не желаем принимать, что плохое просто случается само по себе. Ведь Доля и Недоля одинаково вплетают свои нити в судьбы людей.

На душе стало ещё более тоскливо и гадко. Общение с друзьями не принесло ничего. Я впервые почувствовала себя чужой. Будто что-то переменилось во мне, что-то, чему я пока не могла найти объяснения. Эта внезапная отчуждённость испугала меня и ошарашила.

Должно быть, я крепко задумалась, с головой погрузилась в мысли и совсем перестала следить за ходом разговора. Что я здесь делаю? Зачем слушаю то, что совсем не близко мне? Бывало и раньше друзья заводили темы, не слишком для меня интересные, но я слушала, говорила что-то. Потому что не хотелось быть одной. Если ты один, ты не выживешь. А чтобы стать частью общества, нужно быть как все. Делать, что делают все, говорить о том, о чем все говорят. Хотеть того же, чего хотят остальные. И так долго я подстраивались, что уже не могла отличить собственные мысли от общих. Свои желания от чужих. Были ли они у меня?

Наверно, такое происходит с каждым. Настает момент, когда приходится выбирать, что важнее: быть собой или быть со всеми. Что лучше, я пока не знала.

Утро началось с криков.

Я с трудом разлепила веки. Полежала немного на бугристом соломенном матрасе, смаргивая остатки сна. Огляделась.

В доме все было привычно и правильно. Из щелей в потолке свисала солома, а в углу в полутьме виднелась паутина с черными точками-мошками и маленький паук. Он всегда вил паутину в этом углу, прямо над моей головой, и я уже привыкла видеть ее каждое утро при пробуждении.

У другой стены тихо свистела во сне матушка. Ее дыхание сделалось заметно ровнее и чище после целебного настоя, хрипы утихли, и кашель беспокоил ее лишь дважды за ночь.

В доме пахло старым нагретым деревом, соломой и болотником, который я с вечера разложила на тряпице сушиться. Сквозь щели между ставнями пробивался нежный утренний свет. Лучи падали на пол наискосок, и в них можно было рассмотреть медленно кружащие пылинки, которые только на свету становились видимы. Ребенком это всегда меня завораживало: чудилось волшебство в том, что одни вещи видны лишь в свете, а другие только в темноте.

Все вокруг казалось обыденным, таким, каким и должно быть. Однако ощущение чего-то нехорошего, оставшееся после сна, не покидало.

Вот оно, послышалось что-то снова.

С нарастающим беспокойством я пыталась понять, отголоски ли ночных видений все ещё звучат в голове, или звуки исходят снаружи. Сначала казалось, что кричат перепуганные лесные птицы. Наш двор граничил с лесом, и бессонными ночами часто можно было слышать возню дикого зверья, совиное уханье и скрипы гнущихся под натиском ветра деревьев. Вот и сейчас подумалось, что это переполошились птицы.

Но голоса разнились, скоро я поняла это. Глухие, далёкие и тонкие. Слов было не разобрать. Я замерла и прислушалась, а сердце болезненно сжалось, хоть и не было пока поводов подозревать плохое.

Так и не сумев ничего разобрать, я поднялась с постели, накинула на плечи платок поверх ночной рубахи и выглянула во двор.

Зябкий утренний воздух заставил поежиться. Над селом стоял туман. Рваными клочьями он укрывал поля и речку. Крыши домов и высокие резные идолы выступали из белой дымки, наполовину скрытые, будто не могли определиться, Нави они принадлежат или Яви.

А у самой кромки Чернолеса собрались люди. Они растянулись длинной цепочкой и все кричали в чащу, словно звали кого-то. Были здесь селяне всех возрастов. Присмотревшись внимательнее, я узнала в них родню кузнеца Бушуя: его жену – мою старшую сестру, его младших братьев с женами, детей.

Сквозь шум листвы донеслись обрывки криков, надсадных, хриплых:

– Волхв! Рябина! Возвращайся!

Сколько они уже здесь стоят? Зовут, причитают в надежде, что волхв услышит и вернётся из странствий?

На шум выходили и остальные, замирали на порогах натопленных жилищ или у изгороди. Наблюдали молча в попытках разобраться, что же такое произошло.

Я видела, как жена кузнеца, Зоряна, гневно сжимает кулаки, глядя в непроглядную лесную тьму, разбавленную клочьями тумана. С таким отчаянием, с такой обидой она выпалила севшим от долгих криков голосом:

– Да будет ты проклят, Рябина! Где шатаешься, когда ты так нужен?! Где теперь искать тебя, а?

Женщина упала в траву на колени и зарыдала, закрыв лицо ладонями. Столько боли было в этом плаче, что сердце сжималось в сочувствии. Никаких слов не требовалось, чтобы понять, что сестра плачет о своем дитя.

Я забежала в дом переодеться. Матушка ворочалась на соломенном тюфяке, потревоженная криками. Увидев меня, приподнялась на локтях.

– Что там такое? Напал кто?

– Нет, матушка. Семья кузнеца волхва кличет. Он так и не возвращался в село. Похоже, случилась беда с одним из детей Зоряны.

– Волхва? – Она поднялась повыше и облокотилась на стену. Голос был слабый и хриплый, но теперь в нем появился укор. – Если он не возвращался, откуда болотник? Ты сготовила вчера настой, хотя говорила, что закончился.

Я отвернулась, чтобы не показывать матушке виноватого лица, принялась расчёсывать волосы.

– У соседей одолжила, – невнятно промямлила я.

– Врешь! Сама в лес ходила, да? Огнеслава, взгляни на меня! – строго приказала матушка, и я обернулась. Она хмурила брови, тонкие губы сжимала с недовольством. Глаза глядели разочарованно, и это ранило хуже всего. – Ходила, по лицу вижу! Непослушная девчонка, сколько раз тебе надо сказать, а? В Чернолес ни ногой! Ох, горюшко на мою голову! За что ты такая получилась, а? Не для того я всю жизнь свою угробила, растила вас и заботилась, чтобы вы в лесу сгинули из-за своей ребяческой глупости!