– Есть у меня опасение, – повысил голос Гобл, заметив приближение долговязой фигуры Пилкингтона, – что критики разнесут спектакль вдребезги. Если хочешь знать, – еще громче продолжал он, – как раз такие шоу они и обожают разделывать под орех. Я пятнадцать лет…

– Критики! – воскликнул Уолли. – Да я только что болтал с Александером из «Таймс», так он заявил, что в жизни не видал ничего лучше и все, с кем он говорил, думают так же.

Гобл отвернулся к Пилкингтону, в бешенстве скривившись и страстно желая, чтобы Уолли Мейсон куда-нибудь делся. Только Уолли этот из тех, горько подумал он, кто всегда остается до конца.

– Конечно, шанс у постановки есть, – снисходительно буркнул он. – У любого спектакля есть шанс! Но не знаю, не знаю…

Отис Пилкингтон меньше всего интересовался шансами «Американской розы». Он пришел с просьбой, очень надеясь получить отказ и уйти. Ему пришло в голову, что если просьбу заменить требованием, то, возможно, и удастся сэкономить тысячу-другую долларов.

– Мне нужна сцена завтра после спектакля! – резко бросил он. – Хочу устроить ужин для всей труппы.

К его изумлению, Гобл немедленно согласился.

– Конечно, конечно! – с готовностью воскликнул он и, взяв Пилкингтона под локоть, увлек в глубь сцены. – А теперь послушайте, – доверительно шепнул он, – хочется мне с вами потолковать. Строго между нами, я считаю, что этот фарс не продержится в Нью-Йорке и месяца. Что-то с ним сильно не так…

К изумлению продюсера, Пилкингтон поспешил горячо согласиться:

– Вот именно! Зато, если бы пьеса осталась в своем изначальном виде…

– Ну, теперь уж поздно горевать, – вздохнул Гобл. Удача сама шла в руки. Как он мог забыть – Пилкингтон же автор! – Сделаем веселую мину при плохой игре… но не хотелось бы, чтобы такой славный малый, как вы, ходил и всем рассказывал, как я его подставил. Так вот, я хочу уберечь вас от лишних убытков, а потому готов, хоть это и не в интересах моего бизнеса, выкупить вашу долю в постановке, и точка! В конце концов, может, мне удастся выжать из нее какой-то навар хотя бы в провинции… вряд ли, конечно, но хиленькие шансы имеются, и я готов рискнуть. Наверное, сам себя граблю, но если захотите уступить права, дам пятнадцать тысяч.

– Тогда, пожалуй, и я поучаствую! – послышался из-за плеча ненавистный хохоток Мейсона. – Предлагаю за долю в акциях три доллара наличными, а в придачу подброшу еще новые подтяжки и часы «Ингерсолл». Идет?

Гобл бросил на него злобный взгляд.

– Тебя-то кто просил влезать?

– Совесть! Старая добрая совесть. Не могу я спокойно смотреть на избиение младенцев! Почему бы тебе не подождать, пока он умрет? Тогда и сдирай с бедняги шкуру. – Уолли повернулся к Отису. – Ты разве сам не видишь, что наш мюзикл – самый громкий хит за последние годы? Думаешь, этот Джесси Джеймс с большой дороги предложил бы тебе хоть цент, не будь уверен, что сделает на «Розе» состояние? Да ты представляешь…

– Для меня несущественно, – высокомерно перебил Отис, – сколько предлагает мистер Гобл. Я уже продал свою долю.

– Что?! – завопил продюсер.

– Когда?! – подхватил Мейсон.

– Еще во время гастрольного тура. Не знаю даже, кому – он покупал через юриста-посредника.

Тишину, наступившую за этим откровением, прервал новый голос:

– Мистер Гобл, я хотела бы поговорить с вами! – К беседе незаметно присоединилась Джилл.

Гобл сердито обернулся, и она спокойно встретила его взгляд.

– Я занят! – рявкнул он. – Приходите завтра!

– Я бы предпочла сегодня.

– Она бы предпочла! – Он вскинул руки, словно призывая небеса в свидетели земных мучений праведника.

– Я насчет вот этого. – Джилл протянула письмо на бланке со штампом театра. – Нашла в почтовом ящике, когда выходила из дому.

– И что это?

– Похоже, меня увольняют.

– Правильно, – буркнул Гобл, – так и есть.

Уолли издал удивленное восклицание.

– Ты хочешь сказать?.. – начал он.

– Вот именно! – ощерился продюсер. Наконец-то победа за ним! – Я согласился, чтобы она сыграла на премьере в Нью-Йорке, и не обманул. А теперь пусть убирается! Она мне не нужна, и я не оставил бы ее в труппе даже с приплатой. Она мешает работать, баламутит актеров, ей здесь не место!

– Я бы предпочла остаться, – сказала Джилл.

– Ах, вы бы предпочли! – яростно выплюнул Гобл. – А при чем тут ваши предпочтения?

– Видите ли, я забыла вам сообщить… Теперь шоу принадлежит мне.

У Гобла отвисла челюсть. Он снова взметнул руки, да так и застыл наподобие семафора. Сегодня вечером удары обрушивались на него один за другим, и этот был худшим из всех.

– Шоу – что? – выдавил он.

– Шоу принадлежит мне, – повторила Джилл. – Разумеется, это дает мне право делать в нем то, что я предпочитаю.

Воцарилась тишина. Гобл сглотнул пару раз, приводя в порядок голосовые связки. Уолли с Пилкингтоном молча таращились. В глубине сцены припозднившийся рабочий, собираясь домой, неумело насвистывал припев популярной песенки.

– Что значит, принадлежит? – прохрипел наконец Гобл.

– Я его купила.

– Купили?

– Выкупила через юриста долю мистера Пилкингтона за десять тысяч долларов.

– Десять тысяч! А где это вы столько раздобыли? – На Гобла вдруг снизошло озарение. Все стало ясно. – Проклятье! – завопил он. – Я мог бы догадаться, что за вами стоит мужчина! Вы ни за что не вели бы себя так нахально, не оплачивай какой-нибудь тип ваши счета! Вот же…

Гобл осекся, но не потому, что не хотел продолжать, – тему он затронул лишь краешком, – а потому что Уолли Мейсон резко ткнул его локтем в область возле третьей пуговицы жилета, начисто выбив дыхание.

– А ну, тихо! – с угрозой произнес Уолли и повернулся к девушке. – Джилл, вы не могли бы сказать мне, каким образом достали десять тысяч долларов?

– Конечно, скажу. Их прислал мне дядя Крис. Помните, в Рочестере вы передали мне письмо от него? В конверте был чек.

– Ваш дядя? Но у него же нет денег!

– Должно быть, раздобыл где-то.

– Как это он умудрился?

Внезапно голос вернулся и к Пилкингтону, и тот пронзительно то ли фыркнул, то ли всхлипнул. Узнав, что права на пьесу выкупила Джилл, он некоторое время пребывал в ступоре, но наконец опомнился, и его разум заработал с завидной скоростью. Слушая беседу, он напряженно соображал, и теперь ему открылось все.

– Это мошенничество! – пронзительно завопил он. – Заведомое мошенничество! – Очки в черепаховой оправе метали искры. – Меня одурачили! Оболванили! Ограбили!

Джилл широко раскрыла глаза.

– О чем вы говорите?

– Вы прекрасно знаете, о чем!

– Понятия не имею! Вы же сами хотели продать свою долю.

– Я не про это! Вы знаете, про что я! Меня ограбили!

Мейсон перехватил его руку, которая в отчаянии взметнулась вверх, почти как у Гобла совсем недавно. Тот пока восстанавливал дыхание, прислонившись к асбестовому занавесу.

– Не дури, подумай сам! Ты отлично знаешь, что мисс Маринер не стала бы мошенничать.

– Ну, может, мисс Маринер и не участвовала, – признал Отис, – но этот ее дядюшка надул меня на десять тысяч! Старый проныра с гладкими речами!

– Не смейте так говорить про дядю Криса! – сверкая глазами, воскликнула Джилл. – Объясните лучше, в чем дело!

– Давай-ка, Отис, выкладывай! – поддержал Уолли. – Бросаешься серьезными обвинениями, так обоснуй их, а мы послушаем. Скажи хоть что-нибудь толком!

– Если вы спросите меня… – начал Гобл, наполнив наконец опустошенные легкие.

– Не спросим, – перебил Уолли. – Ты тут ни при чем… Ну, – повернулся он к Отису, – мы ждем с нетерпением!

Пилкингтон нервно сглотнул. Подобно большинству простаков, на ошибках которых жиреют хищники нашего мира, он терпеть не мог признаваться, что его облапошили. Куда приятней выглядеть хитрецом, который знает ходы и способен за себя постоять.

– Майор Сэлби, – начал он, поправляя очки, которые от сильных чувств съехали на кончик носа, – пришел ко мне в прошлом месяце и предложил основать компанию, чтобы мисс Маринер могла сделать карьеру в кинематографе.