Трабл пнул ногой череп с золотым венцом и покачал головой.

— Не думаю, что знаю. Но точно уверен, что ты мне врёшь. Всё ты прекрасно знаешь. Но не будем об этом, меня это мало заботит. Сейчас они ещё дети. Думаю, эти девочки ещё удивят нас. А теперьмы должны спасти Кортни. Кстати, а как эти девчонки работают? От батареек?

* * *

— Мам, разве так сложно было ответить? Я тут вся переволновалась, не знаю что и думать. Шум, выстрелы, вы с русским молчите...

— Всё правильно, моя девочка, мы стреляли и поэтому не могли ответить.

— Вам что: сложно одновременно стрелять и разговаривать? Я вот именно этим сейчас и занимаюсь. Кстати, мам, готова поспорить, никаких левых аудиопомех не слышно? Ага? Быть роботом всё-таки лучше, чем человеком.

Что-то размером с лабрадора, оснащённое брутальным гусеничным протектором и утыканное множеством разнокалиберных грозных стволов, развернулось на одном месте и ржавая, бесформенная масса, постепенно окружающая стальную фигурку плотной шевелящейся стеной, вдруг разлетелась во все стороны сочными красными ошмётками.

— Молот Тора, — пропела Элис.

— Что ты говоришь, моя сладкая?

— Не, мам, ничего. Ладно, не буду отвлекать. Попробую ещё раз набрать Кортни. Вдруг она проснулась. Вы уже на подходе? Ага. Вот и хорошо. Привет русскому. Ну, до связи.

— До связи, моя хорошая, мама любит тебя.

В трубке послышались длинные гудки. Стальная башенка развернулась на сто восемьдесят градусов и, заметив в мощном луче света своего прожектора какое-то неясное движение в пустом сумрачном коридоре, двинулась в ту же сторону. Огоньки на головёнке роботессы недобро мигали ярко алым светом.

* * *

Они приготовились. Трабл застыл у сомкнутых дверей кабинки, выставив вперёд дуло калаша, а Ютта, стоя на одном колене, прижалась щекой к прикладу штурмовой винтовки, а плечом к мосластой ноге диверсанта. Лифт качнулся, дёрнулся, и затих. Жалобно скрипнули стальные тросы. Кабинку слегка тряхануло, и входные дверцы резко разъехались в разные стороны.

Пальцы на спусковых крючках слегка подрагивали. С мокрого лба полковника по горбинке орлиного носа скатилась на пол огромная капля влаги. Проём двери клубился серебристой мглой. В глубине помещения что-то шуршало, скрипело и потрескивало. Сильно пахло горелой резиной и порохом. Трабл сделал пару медленных шагов вперёд, Ютта ковыляла следом, опираясь на колено повреждённой ноги.

Они покинули кабинку и теперь осторожно продвигались по помещению командного центра — того самого, откуда чудом вырвались живыми всего лишь несколько часов назад. Лучи фонариков выхватывали из темноты фрагменты разрушенного интерьера; перевёрнутые столы и разбитую оргтехнику, торчащие из стен и пола связки толстых проводов, коротящие и брызгающие снопами голубых искр, пластиковые офисные контейнеры для хранения бумаг и опустевшие металлические ящики для боеприпасов.

А ещё трупы. Застывшие в разных позах, недвижные тела саранчи. Трабл остановился и что-то подобрал с пола. На окровавленном прикладе штурмовой винтовки поблёскивала глянцевая, сильно истёртая наклейка AC/DC. Горе закинул ремень найденного автомата за спину, и присел возле распростёртого у его ног тела. Голова у мертвеца отсутствовала, но осталось огромное тело, облачённое в клетчатую фланель.

Взгляд Трабла упал на толстую руку Барона, всё ещё сжимающую рукоятку винтовки. Горе с трудом разжал окоченевшую конечность мертвеца и попытался стянуть с распухшего пальца массивный серебряный перстень. Не получалось: колечко плотно вросло в слой жира. Горе воровато обернулся, и, отметив, что Ютта его не видит, резко выхватил армейский боевой нож и одним точным движением лишил безголового толстяка ещё и пальца. Палец он сунул в карман армейской куртки, и, натянув красную фланель на обрубок шеи, поспешил к своей спутнице.

Они проверили всё: живых тварей не было. Не было и мёртвых солдат. За исключением престарелых вояк, которых пристрелила Лещавая: их тела всё так же лежали аккуратной кучкой, покрытые сине-жёлтым полотнищем. Тела Упыря и Исидиси исчезли.

Не было и Кортни. Они стояли на том самом месте, где оставили умирать несчастного робота: ослеплённого, обездвиженного, и отчаявшегося. О ней напоминала лишь маленькая лужица масла, растёкшаяся по стальной пластине пола. Ютта присела, погрузила свои длинные, тонкие пальцы в вязкую жидкость, да так и застыла. Её лицо скрыли чёрные, как оперение ворона, прямые волосы, искусно остриженные в асимметричное каре.

— Элис.

Трабл прижал к пересохшим губам коробочку радиопередатчика. Тот отозвался чувственным и приятным женским голосом:

— Я вся в внимании, русский солдат.

— У нас проблемы, Элис. Тебе самой стоит взглянуть на это. Хватит спасать этот гребаный мир. Может быть, он заслужил визит божьей саранчи. Пусть катится в ад. Бросай всё и спускайся к нам. У нас есть дела поважнее. Наша девочка пропала. И, похоже, я знаю, где её искать. Что ты там говорила про этот долбаный Кладезь Бездны?

* * *

— Спасибо, Йоля, — Монакура встал и легко подхватил на руки спящую Бездну, та лишь мяукнула и плотно прижалась к телу сержанта, — Теперь мне стало спокойней. А ты знаешь, что было потом? Когда мне стоит отправиться за ними?

— Всему своё время, мой хороший, — Йоля широко зевнула, оскалив звериные клыки, — А сейчас настало время сна.

Она воззрилась на Скаидриса, спящего на спине. Парень лежал на полу.

— Третий раз упал, — подтвердила Соткен, — На том месте, где Трабл бросает Ютту одну с повреждённой ногой.

— Унесите его отсюда, — распорядилась Йоля, — Хватит с него, пусть отдыхает.

Монакура и Соткен осторожно приблизились к товарищу.

— Мне кажется, что настал мой черёд излить душу, — лив сел и обвёл товарищей трезвыми и грустными глазами, — Никто не против?

— Излить душу... — Йоля смачно перекатывала по языку новое забавное словосочетание, — Я бы послушала.

— Давай свою стори, бро, — согласилась Бездна и снова бессильно уронила голову на руки сержанта.

Монакура оценил количество бочонков, стоящих на столе и благосклонно кивнул: гигант сел, продолжая удерживать девушку на руках.

Потёртая перчатка коричневой кожи взметнулась вверх, призывая к тишине.

— Мы слушаем тебя, мой хороший. Итак...

* * *

«Уважаемые пассажиры, поезд прибыл на конечную станцию: будьте осторожны на выходе и не забывайте в вагонах свои вещи».

Излишняя сексуальность, звучащая в голосе и многообещающие, развратные интонации, пробудили в сознании Скаидриса образ потасканной модели, сидящей перед веб-камерой с широко раздвинутыми ногами.

Немолодой мужчина, обладающий худощавой юношеской фигурой и татуированным лицом подростка, неторопливо поднялся со своего кресла. Ухватив рукоять кожаного гитарного кофра, он направился в тамбур.

У дверей вагона уже отиралась супружеская пара преклонных лет: пенсионеры возбуждённо тряслись в предвкушении свободы, неистово вырывая друг у друга рукоять саквояжа на колёсиках.

Следующей на выход обозначилась трёшка тинейджеров: пара тощих обрубков плотно обжимали толстуху с сине-красными волосами — та громко хрюкала и с наслаждением глотала добытые сопли, время от времени надувая своими пухлыми губами огромный жвачный пузырь.

Гигантские зрачки, затмевающие радужку и жуткая вонь, напоминающая ароматы небрежно помытой сантехники явно указывали: по венам подростков блуждает химпром опасного сорта.

Раздвижные двери за спиной Скаидриса глухо стукнули; новый тошнотворный букет отвратительных запахов распространился по тамбуру. Недельный перегар, умасленный машинными смазками, да к тому же приправленный щедрой щепотью дешёвой махорки.

«Мне даже не надо поворачиваться, чтобы узнать кто может так жутко вонять: бухой работяга возвращается с завода; в сумке — пара давленных конфет детишкам и пол-литра беленькой — себе, любимому. Благоверной же гостинцем — немытый, похмельный хуй: жутко воняет, зато стоит, как палка. Но хуже всего то, что я знаю мерзкие мысли этого выблядка. Он собирается осквернить мои роскошные, распущенные волосы».