После просмотра телевизора я всё же прошёл к письменному столу и обложился школьными тетрадями — учебники из ящика не вынул. Устные домашние задания я сделал ещё в прошлое четвёртое сентября (воспоминания о прочитанной в параграфах информации прочно засело в моей памяти). А вот письменные уроки пришлось «переписывать» заново: не из тетрадей или из учебников — из собственной памяти (где вся «домашка» сохранилась в уже исправленных учителями вариантах). Но даже на обычное «списывание» я потратил почти полчаса вечернего времени. После чего завалился на кровать — с гитарой в руках. Бренчал невнятные мелодии, что служили хорошим фоном для размышлений (позаимствовал эту идею у Шерлока Холмса). Смотрел на небо за окном: следил, за тем, как таяли краски заката. И «переваривал» полученную сегодня информацию: об Алине Волковой… и о поэтессе Алине Солнечной.

Несколько раз в мою комнату заглядывала мама — смотрела на мои манипуляции с гитарой, слушала дребезжание струн. Похвалила меня. Заявила, что у меня «неплохо получается». Я поблагодарил за похвалу. Ответил маме: «Стараюсь». И даже исполнил специально для мамы композицию «В траве сидел кузнечик» (на одной струне) — сорвал своим выступлением «бурю оваций». Уже решил, что подготовку к октябрьскому концерту преподнесу родителям, как обучение игре на шестиструнной гитаре. По сути, скажу им правду: ведь репетиции — это и есть тренировки. Мама вряд ли посетит концерт — это и замечательно. Но потом она не так сильно удивится моему прорезавшемуся вдруг таланту, когда всё же услышит мою игру на гитаре: вспомнит, что мои «успехи» не взялись ниоткуда. Мама сообщила, что «уже поздно». Я послушно отложил в сторону музыкальный инструмент. Вернулся за письменный стол.

Вырвал из тетради-черновика лист и написал: «Первый урок: физика…»

Утром пятого сентября на лестничной площадке меня снова встретила Лена Кукушкина. Соседка поприветствовала меня громким восклицанием и сияющей улыбкой. Осыпала меня фразами о погоде, о своих снах — заверила, что я прекрасно выгляжу. Вновь заручилась моим разрешение «проводить» меня в школу. Уже около подъезда Лена взяла меня под руку и горделиво вздёрнула кончик носа — направила его в уже посветлевшее небо. Я поправил очки и нехотя побрёл на учёбу: с Кукушкиной на одной руке — с дипломатом и сменой обувью в другой. Зевал, шаркал ногами по опавшей берёзовой листве. Бодрая соседка-семиклассница несмолкаемой скороговоркой лила мне в уши информацию, почти не отвлекавшую меня от размышлений.

Я жмурил глаза от яркого света сентябрьского солнца. Думал о том, что моим детям повезло: они не учились по субботам. Немного завидовал я и маме, которая сегодня не пошла на работу. Мысли о том, что «нормальные люди» по субботам отдыхают, вынуждали меня печально вздыхать. А вот Лена печальной не выглядела. Она вышагивала рядом со мной энергично, распрямив спину. Мечтательно улыбалась. То и дело кокетливо подёргивала головой — отбрасывала с плеч косички. Смотрела Кукушкина только на меня и за горизонт. Она будто не замечала любопытные взгляды шагавших с нами параллельными курсами пионеров. Лишь шаловливый блеск глаз выдавал: Лену радовало внимание сверстников — моя спутница наслаждалась им, словно лучами славы.

На входе в школу нашу пару вновь разделили хмурые дежурные. Строгие пионеры проверяли у прочих школьников наличие сменной обуви, будто искали оружие или бомбы. За их трудами, как и прежде, наблюдала дежурная учительница — в спины им со стены щурился бдительный Ленин. Я не отказал Кукушкиной в удовольствии немного пройтись со мной под руку и по школе. Довёл девочку до гардероба. Где нарвался на удивлённые взгляды Лидочки Сергеевой и Наташи Кравцовой. Мои одноклассницы смерили Лену оценивающими взглядами (от чего на скулах семиклассницы вспыхнул румянец), пренебрежительно хмыкнули. Я проигнорировал их внимание — лишь небрежно им кивнул и повернулся к девицам спиной. Повертел головой. Но Волкову в гардеробе не увидел.

Сегодня моё появление не привлекло столько же внимания одноклассников, как вчера. Парни приветствовали меня, но руку пожимали не все (некоторые ограничились скупыми «привет»). Да и не многие девчонки десятого «А» отвлеклись от своих дел при моём появлении. Отзвуки вчерашней славы ещё витали в воздухе. Но уже едва ощутимые. Я вспомнил слова из песни Владимира Высоцкого: «Лишь мгновение ты наверху и стремительно падаешь вниз». Отметил, что моя вчерашняя выходка долгой славы мне не принесла. Хотя и подняла мой авторитет в глазах сверстников: не с самого низа и не на самый верх. Все эти мысли лишь промелькнули в моей голове и тут же развеялись. Потому что место в школьной иерархии меня сегодня не интересовало. Я вошёл в класс — бросил взгляд на свою парту. Алину Волкову там не увидел.

В прошлое пятое сентября Волкова в это время уже сидела за партой. Этот факт я извлёк из памяти, пока раскладывал на столе пенал и тетради (учебник физики остался дома). Алина тогда уже чирикала карандашом в своём блокноте, когда Лёня Свечин устроил шуточную потасовку с соседкой по парте. Я услышал шум, повернул голову — взглянул на Свечина в тот самый момент, когда Леонид получил по лбу ученической деревянной линейкой. Вспомнил: в прошлый раз я наблюдал эту сцену, глядя поверх Алининой головы. Сегодняшний день не в первый раз отклонился от известного мне сценария. Сперва это случилось, когда меня на лестничной площадке встретила Кукушкина. Второй сюрприз преподнесла соседка по парте: выбилась из графика. Что могло сегодня задержать Алину Волкову, я представлял: не только что, но ещё и кто — Барсик и его лужи.

Понял, что почти наверняка угадал, когда Алина вошла в класс.

Волкова подошла к парте, поставила на неё сумку и сказала:

— Крылов, сегодня же заберёшь своего котёнка!

Заметил на запястье Алины пару свежих царапин, очень похожих на те, что украшали руки и ноги Лены Кукушкиной. Подумал: мне повезло, что котёнок не оставил и на моём теле подобные метки. Мысленно похвалил Барсика: «Соображает мелкий, с кем лучше не связываться». Я взглянул на лицо Волковой. Скользнул глазами по небрежно собранным на затылке в хвост волосам. Снова рассмотрел шрам на правой брови, веснушки и крохотную впадину на подбородке. Увидел чуть опухшие веки; голубые глаза, в которых отражался яркий прямоугольник окна. Снова отметил, что лицу Волковой будто недоставало яркости: его преобразило бы даже минимальное присутствие косметики. Задумался над тем, сохранились ли на щеках девицы ямочки (на картинке в книге они выглядели симпатичными). Повод, чтобы Алина улыбнулась, не придумал.

Волкова склонилась над партой, упёрлась в столешницу ладонями — посмотрела мне в глаза.

— Ты меня слышал, Иван? — сказала она. — Сегодня же заберёшь своего Барсика! Сразу после уроков.

Я вздохнул, откинулся на спинку стула (её вершина упёрлась мне в позвоночник).

Махнул рукой.

— Не маячь над головой, Волкова. Присядь.

Девица ударила ладонью по столу.

С её плеча соскочила чёрная лямка фартуку и повисла, будто косички Лены Кукушкиной.

— Крылов, я не шучу!..

Моя соседка по парте не кричала, но говорила громким шёпотом.

Я смотрел Алине в глаза — «холод» в её взгляде не видел.

Сказал:

— Сядь, Волкова, тебе говорю.

Указал на стул.

Алина не сразу, но выполнила мою просьбу.

Стул под ней даже не пискнул — хотя на моё тщедушное тело школьная мебель неизменно реагировала усталым скрипом.

Я сообщил:

— Нет никакого «моего» Барсика. Сейчас он целиком и полностью твой. От кончика хвоста до ушей.

Девица выдохнула:

— Крылов!..

— Да погоди ты! — сказал я. — Послушай!

Показал Алине пустые ладони.

Волкова сложила на груди руки.

— У моей мамы аллергия на кошачью шерсть, — сообщил я. — Так что у меня было два варианта: убрать из квартиры маму или кота. Какой подарок тебя устроил бы больше?

Я развёл руками.